Джойс Оутс - Дорогостоящая публика
— Прямо не знаю, куда мы катимся… — приговаривала Флоренс, подавая нам завтрак. А Отец, поглядывая то в «Уолл-стрит Джорнел» справа от тарелки, то в «Партизан-Ревю» слева и одновременно жуя бутерброд, лишь едва кивнул ей в ответ.
7…
Но наконец он мне все прояснил. Как-то Отец вернулся с работы рано, это было вскоре после того, как какой-то человек в раздрызганном грузовичке привез табличку «ПРОДАЕМ ДОМ: СПРАВКИ НА МЕСТЕ», и Отец установил ее посреди лужайки перед домом. Мы снова переезжали!
— Посмотрим, посмотрим, способен я продать дом или нет! Посмотрим! — приговаривал Отец.
Он наказал Флоренс тщательно вылизать дом внутри и поставить цветы — на столике в вестибюле, на столе в столовой и на мраморном столике в гостиной. Флоренс облачилась в элегантный передник и кружевную наколку, меня приодели в блейзер школы Джонса Бегемота, расчесали волосы на пробор, чтобы я походил на ученика английской публичной школы или воплощал местное представление о подобном ученике. Я праздно торчал в маленьком кабинете за большим роялем, а когда потенциальные покупатели осматривали дом, кидал на них взгляд, отрывисто кивал и снова принимался за свои музыкальные экзерсисы. Отец придумал еще кое-что. Он вел себя так, как будто продажа его не слишком интересует. Подчеркивал в разговоре напряженное состояние рынка, трудности, связанные с приобретением кредита, если только (тут он с любезной, но вполне прагматичной улыбкой взглядывал на клиента) не имеешь дела с людьми весьма состоятельными. Утверждал, что содержать такой дом дороговато, и при этом называл до абсурда низкую цену.
— Разумеется, за лужайкой потребуется уход, а это, я думаю, обойдется долларов в шестьдесят в месяц.
Или:
— За расчистку дорожек от снега рабочему с малым снегоочистителем надо платить долларов двадцать.
Дало ли это результат? Безусловно! В первую же неделю дом был продан за восемьдесят восемь тысяч. Великолепная сделка! Отец продал дом семейству Боди, переезжавшему из Кливленда. Глава семейства занимался рекламой, и ему был необходим привлекательный с виду дом. Жена его колебалась, глядя на закруглявшееся кольцом подъездное шоссе, считая, что «это уже чересчур», однако в конце концов сдалась. Все, что «чересчур», женщинам нравится.
8…
Переезд меня огорчил. Прямо-таки поверг в еще больший транс, в апатию, растерянность. Я сидел и смотрел, как рабочие упаковывают люстры и посуду, умело перекладывая газетами; этому не было конца. Рабочие свое дело знали. Как во сне, я думал, что вот-вот они упакуют и меня, засунут в один из ящиков, подоткнут газетами, после чего перевезут в новый дом. На кухне Флоренс помогала паковать дорогой фарфор. Наду она в глаза не видала, но все квохтала над роскошным фарфором, то и дело приговаривая, «если что, я не отвечаю!».
Неужто она не понимала, что никто и ни за что не может быть в ответе?
Мало-помалу вещи были уложены и вынесены из дома. Унесли стол Нады, кресло, которое Отец называл «своим», но в котором никогда не сидел. Сверху сносили вереницу как бы знакомых мне предметов — «мою» собственную мебель. «Мои» вещи. Я с интересом следил, как их выносили. Каждая вещь такая родная. Все это принадлежало нам. Ничего плохого они нам не сделали и в свое время едва ли дорого нам обошлись. Из цокольного этажа наверх проследовала очередная вереница «наших» вещей — стиральная машина, сушилка, газонокосилка, столик со стеклянным верхом, весь в элегантных завитках из кованого железа, «мой» старый лук и колчан со стрелами, «мои» ракетки, сетка и воланы для бадминтона, коробки, наполненные всякой безымянной утварью, должно быть нам принадлежавшей. Свертки и картонки. Упакованные к прошлому переезду и так и не распакованные чемоданы. Может, вот таким трусливым манером мы прощались с Надой?
— Ты что, плачешь, Ричард? — спросила Флоренс.
— Нет, не плачу! — сказал я.
Я смотрел, как огромный, апельсинового цвета грузовик отъезжает от дома. Он медленно покатил по проезду Неопалимая Купина, затем взял курс к «нашему» новому дому, который Отец уже приобрел. Очередной дом, очередное предместье. Суставы хрустнули, я поднялся со стула. Пора и мне собираться, ведь скоро приедет Отец, и тогда мы отправимся на его автомобиле в место нашего нового обитания. Отца пригласили работать в одну чрезвычайно преуспевающую фирму под названием «Би Даблью Кей», где ему предстояло возглавить одно из направлений их деятельности. Он объяснял мне, что это будет за работа, только я не слишком внимательно слушал. Слушать внимательно мне давалось с трудом, а может, эта трудность была связана со зрением. Я не мог совместить произносимые звуки с забавными движениями губ говорящего. Даже Флоренс понимать было как-то странно. Слова ее долетали до меня быстрей, чем ее губы их выговаривали. Мой мозг гудел от мешанины звуков и отдававшихся звоном шумов. Даже бодрствуя, я ощущал себя, как во сне, а раз я спал, значит, все кругом был сон и могло произойти все что угодно.
Ах, какое странное сходство есть между нами и нашими сновидениями! Как бы яростно мы от них не открещивались, все равно мы странным образом адекватны им, будь они непристойны или радужны. Да, мы постоянно открещиваемся от своих снов. Вспоминая теперь, когда я пишу эти строки, о Фернвуде, я понимаю, что и сам Фернвуд был для меня как сон, и каждый жил в нем, точно во сне; все гармонично, все радостно, до тех пор, пока кто-нибудь не очнется. Стоит кому-то из спящих пробудиться, как все исказится, выпадет из фокуса, и тогда… тогда конец Фернвуду, конец западной цивилизации! Как тут не поверить Чарлзу Спуну (этому крайне талантливому автомобильному конструктору, ныне нашедшему применение своим способностям в разработке нового оружия) в его трактовке существования и гибели западной цивилизации; как не поверить таким, как мы с Надой, которые в благостном и счастливом сне видят Фернвуд. Нам не повезло. И вот… разве теперь, трусливо убегая, мы не прощаемся с Надой? Может, мы с Отцом упаковываем содержимое своих сновидений и перетаскиваем их в другое место, где оно окажется в безопасности, где ничто не будет напоминать о той женщине, которая имела обыкновение стряхивать с себя сон и будоражить общество?
И все потому — и это единственная и печальная истина, которая открылась мне о моей матери, — что ей всего лишь хотелось жить, но как надо жить, она не понимала. Отсюда и все неприятности, с ней связанные! Суета возникает по вине тех, кто сам не знает, чего хочет, не говоря о том, как осуществить цель, если она есть. А сколько суеты было связано с Надой!
Приехал Отец, началось прощанье с Флоренс (в три приема, неловкое, трогательное), затем Отец выплатил ей жалованье, затем мы забросили ключи в контору стряпчего, потом мне была доверена дорожная карта, смахивавшая на схему пищеварительного тракта какого-то гигантского насекомого, и мы покатили вслед за уходящим солнцем. Отец, как и мистер Хофстэдтер, отменно водил машину. Он не оглядывался назад. Но воображение рисовало мне изгибы мирных улочек (проулки, дорожки, аллеи) Фернвуда, которые убегали все дальше и дальше в темноту прошлого, уже прожитую мною часть года — с января по апрель, — для Фернвуда периода малозначимого, однако в моей жизни ознаменовавшего конец всех прошлых лет.
— Не будешь писать ей, говорить, что мы переехали? — спросил я Отца.
Он хмыкнул и сказал:
— Займись-ка лучше картой, парень! Сейчас ты у меня штурман.
Часа через два, истомившись без общения, я произнес:
— Отец, а чем ты теперь будешь заниматься?
— Прекрати называть меня отцом! Я тебе папа. Папа! — весело сказал он. — Тебе, сынок, должна понравиться моя работа. Ну, разумеется, дело сверхсекретное. Теперь мы будем производить то, что… гм, не могу тебе конкретно все объяснить — не потому, малыш, что считаю тебя красным шпионом! — ну а в общих чертах скажу, что это — с виду обычная продукция, которая чем-то напоминает то, что мы производили на прежней фирме, провод с пластиковым покрытием, но разница колоссальная! Это удивительно хитрая штука. Наши ученые годы потратили, чтобы усовершенствовать одно средство, которое… гм, это чрезвычайно ценно с точки зрения безопасности Америки. Понял?
— Это что, бомба? — поинтересовался я.
— Бомба? — рассмеялся отец. — Что ж, малыш, как знать. Вот когда тебе можно будет знать секреты, тогда я тебе и скажу. Ладно?
— А ты думаешь, мне можно будет знать?
— Если не будешь совать нос куда не надо. Если мать твоя не будет совать свой нос куда не надо.
— Как это?
— Вот что, малыш, из-за твоей матери я чуть не утратил доступа к секретным документам. И все! Хватит об этом?
— И что же Нада?
— Закончили, малыш!
Физиономия у него была натянуто-жизнерадостная, как у фокусника, которому щекотно от птичек, которых он прячет под плащом.
