Алексей Кирносов - Простое море

— Кончается пиво-то, — грустно сказал старпом и нажал кнопку звонка. — Пейте. Пиво свежее.

Игорь выпил. Пиво в самом деле оказалось свежим. Постучавшись, в каюту зашел матрос. На голове у матроса была наглухо натянутая кепка.

— Слетай-ка, Федоров, за пивом, — сказал старпом и протянул матросу бутыль.

— Я сейчас дугу крашу, Григорий Ильич, — сказал матрос. — Боцман велел до обеда выкрасить, чтобы к завтрему просохло.

— «Боцман велел...» — проворчал старпом. — А у тебя своей головы нет на плечах? Когда это чернь за сутки просыхала?.. Все равно дугу завтра тросом обдерем. В Двинске покрасишь. Беги за пивом.

Матрос переступил с ноги на ногу, почесал справа под ребром.

— Ну, давайте.

Он взял бутыль и деньги.

— Пять литров! — Старпом поднял палец.

— Знаю.

Матрос натянул кепку еще поглубже и вышел из каюты.

— Теперь полдня его не дождешься, — сказал Григорий Ильич и вынул ноги из сапог. Он поудобнее устроился на койке, продолжил сочным, ленивым голосом: — Разгильдяй первой марки. Лодырь. Думаете, ему очень хотелось дугу красить? Ничего подобного. Это он только для вида отказывался, чтобы потом сказать, что его старший помощник от дела оторвал. Старший помощник всегда нехороший... Вы с буфетчицей-то особенно не фамильярничайте. А то она вам на голову сядет. И если что будет рассказывать — не слушайте, гоните ее вон. Язык у нее как помело. Любого и каждого может помоями облить.

— Когда мне штурманское имущество принимать? — спросил Игорь. Ему надоело слушать про буфетчицу.

— Успеется, — произнес старпом и посмотрел на часы. — Вот через пару часов пообедаем, часик отдохнем...

Игорь отвернулся, чтобы Григорий Ильич не увидел улыбку.

— А вы пока устраивайтесь, — продолжал старпом. — Знаете, где ваша каюта?

— Не знаю.

— Сейчас...

Старпом нажал кнопку два раза.

— Вот заберите у меня журнал зарплаты. Теперь вы будете начислять, — сказал старпом и указал на большую книгу, лежащую на столе. — Хуже нет, чем этой бухгалтерией заниматься... Чего это она не торопится?

Он снова дважды позвонил. Раздался легкий стук в дверь.

— Входи! — крикнул Григорий Ильич.

В каюту вошла худенькая, черноволосая, очень миловидная девушка, с белой наколкой и в белом фартуке. На ногах — стоптанные тапочки.

— Вот, Маша, новый второй помощник. Покажи ему каюту, сделай там приборку, постели новое белье — в общем все, что полагается.

Маша кивнула.

— Что на обед? — спросил Григорий Ильич. Игорь удивился этому вопросу. Старший помощник капитана обязан накануне утверждать меню на следующий день.

— Борщ и жареная колбаса с макаронами. Компот, — сказала Маша, ничуть не удивившись.

— Опять макароны... Сделали бы хоть раз гречку, что ли...

— Это вы артельщику говорите, — сказала Маша. — Нам что дают, то мы и готовим.

— Надо бы сказать, — задумчиво произнес Григорий Ильич. — В общем, часа в три зайдите ко мне, — обратился он к Игорю, — тогда и займемся делами.

Штурманское имущество Игорь принял быстро. Все оказалось в порядке, если не считать пустяков: секундомер был сломан и номер его не соответствовал номеру, указанному в аттестате. Старпом высказал несколько нелестных эпитетов в адрес прежнего второго помощника и обещал заменить секундомер. Игорь поверил ему на слово и не стал вписывать эту деталь в акт приемки. В одном из шлюпочных компасов вместо спирта оказался глицерин. Игорь тут же вылил глицерин за борт, а Григорий Ильич вручил матросу пятнадцать рублей и послал его в город за четвертинкой. В котелок шлюпочного компаса как раз надо было залить двести пятьдесят граммов спирта крепостью в сорок один градус. Решили, что один градус роли не играет. Вечером Игорь посмотрел судовую документацию, попробовал запомнить фамилии членов экипажа. Но голова устала за день, фамилии путались. Он отложил это дело на завтра, ложиться спать было еще рано, решил написать письмо в Ленинград, Ирине. Впечатлений одного дня мало для первого в жизни письма женщине, которую любишь... Зато впечатлений прошедшей зимы... Игорь хотел высказать их на вокзале. Ирина держала его за отвороты плаща, говорила что-то ненужное, постороннее. Игорь слушал ее, молчал и не мог себе точно сказать, хочет он, чтобы скорее отошел поезд, или не хочет. Он поклялся, что поцелует ее перед тем, как прыгнуть в вагон, но подошел Иван Карпов, и при нем это сделать было невозможно. После третьего звонка Ирина опустила руки, посмотрела куда-то в сторону и сказала, что в разлуке две трети печали берет на себя тот, кто остается. Игорю показалось, что глаза ее стали влажными. Потом он долго думал в вагоне, плакала Ирина или нет.

Их познакомил Куприян Купавин, считавший, что двум личностям, столь оригинальным и выдающимся, совершенно необходимо узнать друг друга. Это было больше года назад. Тогда Игорь почему-то вдруг стал писать роман. Действие романа происходило на всей планете сразу, в нем были десятки персонажей, настырно проповедовавших одно и то же: надо жить так, чтобы быть счастливыми. Прочитав первые главы романа, Куприян заявил Игорю:

— Ты или сопьешься, или с треском войдешь в большую литературу. Боюсь, что в морях и океанах тебе делать нечего.

Тут же он попросил Игоря сочинить для него что-нибудь «этакое». Куприян был актером. Он часто употреблял выражение «по большому счету» и не имел никакого представления о большой литературе. Куприян выписывал подписные издания. Об Ирине Лесковой, хорошей подруге своей жены, он говорил так:

— О, это женщина с абсолютным вкусом!

Игорь не спросил тогда, что такое «абсолютный вкус». Он был уверен, что ничего абсолютного в природе нет, и не любил толочь воду в ступе. А Куприян верил в незыблемость.

За семь месяцев Игорь встретился с Лесковой семь раз. Он смотрел на нее исключительно как на литсотрудника газеты. Лескова тоже обращала на Игоря мало внимания. Ей пошел двадцать шестой год, и она все чаще задумывалась о том, что пора выходить замуж. Какой-то вкус у нее все-таки был. Из всего того, что Игорь таскал в газету, она приняла только четыре заметки информационного характера, два стишка на мореходную тему и один плохой рассказ, который сошел за очерк. Игорь не обижался. Он тогда работал боцманом на портовом буксире, заочно кончал Мореходное училище и писал свой роман. В газету ходил просто так. Одно то, что он вхож в редакцию, возвышало его в собственных глазах.

...17 апреля Игорь купил на улице букетик ландышей. Уж очень солнечный и радостный был день. Все покупали цветы. Он отдал ландыши Лесковой. Она обрадовалась, но потом решила, что это — подхалимаж, и зарезала Игорю статью о начале весенней навигации. Начались государственные экзамены. Игорь получил диплом штурмана и уехал работать в Таллин. Куприян Купавин плюнул на творческие поиски и стал изображать мотоциклет. Публике нравилось. Игоря назначили третьим помощником капитана спасательного судна «Нептун». Он гордился этим, продолжал писать роман и в «Балтику» ходил очень редко. Лескова была забыта.

С каждым выходом в море морская профессия раскрывала перед Игорем все новые и новые тайны. Все реже он ошибался. Все шире становились границы возможного. Человек может все. Человек сильнее всего, даже той стихии, которая на языке судовых документов называется «форс-мажор». Странно было одно: тот самый человек, который только что одолел ее, сходя на берег, надевает калоши и поправляет на шее кашне, чтобы не надуло. Этого Игорь никак не мог понять.

В начале декабря он вдруг стал думать о Лесковой. Надо было о ком-то думать — вот и думал. Куприян потом рассказывал, что Лескова спрашивала, не пишет ли Игорь ему. В середине декабря «Нептун», проломившись сквозь лед Финского залива, пришел в Ленинград и стал в средний ремонт. Команду списали в резерв. Игорь снял комнату в городе и раз в трое суток ходил в пароходство стоять вахту. Это было скучно.

И одиноко. В комнате стояли диван, стол и два стула. Диван был широкий и мягкий, почти новый. Стол поражал древностью — от него так и несло концом восемнадцатого века. Стол скрипел и шевелился, когда Игорь клал на него локти. Шкафа не было. Имущество Игорь хранил в двух чемоданах. Самое необходимое он положил в диван, внутренность которого ошпарил кипятком и застелил газетами. В левом углу у двери стояла круглая, до потолка печь. Запас дров для нее находился во дворе, в сарае. По утрам вместо зарядки Игорь пилил дрова. Пилить он не любил, зато колол топором с наслаждением. Он колол дрова двум соседкам. Сначала они просили его об этом, потом привыкли и уже не просили и не благодарили. Игорь приносил дрова домой и складывал их у печки, чтобы сохли. Окно было не заклеено. Игорь топил много, разводя огонь черновиками своего бесконечного романа. Первые дни приятно было сидеть перед открытой дверцей топящейся печи, глядеть на корчи и судороги пламени, на дотлевающие, покрывающиеся пеплом головни. Это побуждало искать что-то необычное в рождении, буйстве и неизбежной смерти огня. Потом стало скучно. Ничего необыкновенного не было. Окислялась клетчатка — и все. При окислении она выделяла тепло. Это тепло позволяло Игорю сидеть в комнате без шинели. Паровое отопление делает жизнь спокойнее — никакой мистики, никаких саламандр...