Холли Габбер - Мозаичная ловушка
Вечером он лежал на кровати, подложив руки под голову, прикрыв затуманенные глаза, и блаженно улыбался распухшими губами. Из открытого окна тянуло новолетней свежестью, настоянной на ароматах травы, жасмина, одуванчиков, клейких листьев и еще чего-то совершенно замечательного.
На следующий день они вновь направились в то же самое место – деловито, почти не разговаривая, – с поистине детским консерватизмом нашли тот самый вяз, комфортно устроились под ним, предусмотрительный Ларри взял с собой толстый коврик, чтобы не сидеть на сырой земле, и сразу же приступили ко второму поцелуйному сеансу. Когда Ларри сделал небольшую паузу, вдруг произошло то, о чем он мечтал еще четыре года назад: Кароль легко и неж–но лизнула язычком его шрам над губой. Это было восхитительное ощущение.
– О, Кароль… – пролепетал Ларри, едва лишь к нему вернулась способность говорить, – какая ты чудесная… Какая милая, какая красивая… А давай завтра поедем в парк на островах. Там замечательно – не хуже, чем здесь… Туда ходит паром… Прямо по озеру… Вокруг плавают белые яхты… Тебе понравится. Поедем?
– Нет, Ларри, – ласково ответила Кароль и еще несколько раз легонько чмокнула. – Нет, нет… Мы сегодня встречались в последний раз. Завтра мы с папой весь день собираемся, а ночью улетаем.
Черт, как он мог забыть! Они ведь прибыли всего на несколько дней! Что же он будет делать без Кароль? Он почти ничего не успел рассказать ей о себе. Благоденствие должно кончиться, не успев толком начаться. Ну почему мир так жесток?! Внимательно посмотрев на Ларри, Кароль обняла его так крепко, как никогда еще не обнимала.
– Слушай, – зашептала она, жарко касаясь его лица губами, – давай договоримся. В воскресенье, пятнадцатого июня, ровно в полночь ты сядешь, закроешь глаза и будешь думать обо мне. И клянусь, Ларри, ты услышишь мой голос. Он будет звучать у тебя в голове. Я выйду с тобой на телепатическую связь и скажу очень много важных слов. О нас с тобой… И мы будем пребывать… как это сказать… в единой астральной сфере. Ты мне веришь?
Ларри кивнул.
– А сейчас давай не будем думать о грустном, хорошо? У нас еще очень много времени до вечера…
– Да… – прошептал Ларри, сладостно ловя быстрые прикосновения ее губ и шаря руками с невиданной смелостью всюду, где только ему желалось. Еще неделю назад он о подобной роскоши и мечтать не мог!
Два часа пронеслись быстролетной ласточкой, а затем потемнело, налетел порывистый ветер, и, наконец, прямо над кронами деревьев так шарахнул гром, что Кароль завопила что-то по-французски, испуганно вскочила, стряхнув с себя разнежившегося Ларри, и торопливо потянула его сквозь заросли кустов к различимой вдалеке аллее, на ходу застегивая пуговички и приводя в порядок волосы. Уже на ближайших подступах к выходу из парка она, неожиданно начав путать слова, видимо, от страха, поспешно сообщила еще не вполне адекватному Ларри, что страшнее всего оказаться во время молнии в лесу – да еще под таким высоким деревом. Небо все черное, им давно надо было дистанцироваться!
Переход из одной реальности в другую произошел слишком быстро, покорно следующий за Кароль Ларри чувствовал, что чего-то явно недополучил, но теперь уже поздно думать об этом. Прощание оказалось скомканным и суетливым: Ларри хотел сказать Кароль многое, но слова застряли в горле, он только кивнул, помахал рукой и даже не поцеловал напоследок. Кароль исчезла так же внезапно, как и появилась: крышка табакерки с треском захлопнулась, чертик скрылся, а сама табакерка таинственно исчезла среди других вещей, и теперь уже никто не смог бы ее найти.
…В субботу Ларри с ужасом осознал, что не прояснил сразу два очень важных момента: во-первых, в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое или с пятнадцатого на шестнадцатое Кароль выйдет с ним на связь? И во-вторых, полночь какого часового пояса она имела в виду? Он попытался посчитать, сколько сейчас времени в Париже, но запутался, в какую сторону следует отсчитывать часы. Махнув рукой на сложности, Ларри дождался окончания воскресенья, около полуночи сел на кровати по-турецки, закрыл глаза и стал шепотом повторять ее имя. Довольно скоро все стало куда-то уплывать, мысли смешались, в голове зазвучал хор нестройных голосов, и Ларри заснул сном настолько крепким и безмятежным, какой только и бывает в самой ранней юности. Но приснилась ему не Кароль: во сне он отчаянно плыл по бурным волнам, пытаясь догнать белую яхту, уносящуюся в открытое море. Он не отставал от нее, но и не приближался: перед глазами все время маячила то вздымающаяся, то опускающаяся корма, на которой было написано название яхты, но его почти невозможно было разглядеть. Ларри напрягал зрение изо всех сил, греб все быстрее, совсем при этом не уставая, и наконец сумел прочесть заветные слова: яхта называлась «Сказки Андерсена». Он от изумления открыл рот, глотнул соленой воды и проснулся. Часы показывали пять утра. Ларри посмотрел на них ошалелыми глазами, вспомнил, что так и не встретился с Кароль в астральных сферах, пожал плечами, пробормотал нечто нечленораздельное и уснул снова.
Ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц Кароль так ему и не явилась. А также не позвонила и не написала. Ну еще бы, ведь, по словам ее бочкообразного папаши, у нее имелось столько поклонников! Но Ларри пережил это достаточно спокойно: по-настоящему влюбиться в эту прелестную шаловливую девочку он не успел. Зато их развлечения в парке, когда он одним махом прошел сразу несколько этапов возмужания, Ларри вспоминал все лето – с довольной ухмылкой и осознанием того факта, что приобретенный им опыт бесценен. Он теперь ничем не уступает своим тупым соученичкам и будет проделывать все то же самое, и даже больше, еще сотни раз: ведь это так чертовски приятно!
В двадцать два года Ларри считался записным красавцем. Утонченная внешность, напускное равнодушие вкупе с напускным же цинизмом, небрежность манер, загадочная медленная улыбка и постоянное наличие средств, и немалых, заставляли девочек-однокурсниц сходить по нему с ума. Особенно будоражил их воображение пленительный белый шрамик – ах, следствием какого же таинственного злоключения он являлся?! Периодически Ларри менял стили: то он отращивал волосы, переставал бриться и фланировал по университетским коридорам, шлепая кожаными сандалиями на босу ногу; то облачался в шорты, ядовито-лимонную бейсболку и нацеплял на нос огромные темные очки; то перевоплощался в модно подстриженного классического хорошего мальчика в дорогом, но скромном джемпере – ему шло все. Легкость, с какой девушки кидались ему на шею, превращала сам процесс соблазнения в нечто механическое и предсказуемое – за несколько лет Ларри отработал ряд приемов, срабатывавших безотказно и позволявших покорить любую претендент–ку на его временное расположение в кратчайшие сроки. К тому же существовала еще очередь из второсортных девиц, которым не были нужны никакие стимулы: часть на низком старте с надеждой и трепетом ждала лишь подзывающего свиста, часть сама усердно принимала меры, только бы затащить красавчика Ларри в постель.
По мнению университетской профессуры, относящейся к нему со сдержанным благоволением, Ларри входил в десятку более-менее одаренных студентов и уж точно в пятерку наиболее трудолюбивых. Многочисленные любовные похождения не туманили его рассудок и не особо отвлекали: систему приоритетов, в которой главенствовали профессиональные интересы, Ларри выстроил довольно давно. Впрочем, ничего от любви в этих похождениях не было. Пару раз он довольно серьезно увлекался, но вскоре понимал, что перепутал чувства. Первый раз принял за влюбленность искреннее уважение к умненькой, весьма талантливой сокурснице, с которой даже потом остался в приятельских отношениях. Второй раз очаровался незаурядным личиком, но быстро ретировался, поняв, что эта девушка напоминает ему океан – ее дурость так же бездонна и безбрежна.
Весной родители Ларри купили себе дивный дом в пригороде – маме надоела суета мегаполиса, она постоянно повторяла, что старость хотела бы провести на природе. Она собиралась выступать еще три года: в шестьдесят в последний раз спеть в «Фаусте», пышно отметить свой юбилей и тридцатипятилетие сцениче–ской деятельности, а затем уйти на покой. Над отцом, казалось, годы были не властны: ему перевалило за семьдесят, но он оставался все таким же деятельным и полным напористой энергии. Однако он снизошел к просьбе жены переехать в «деревню», как он презрительно называл их будущее место обитания, после чего они с Памелой приобрели огромный участок в Ричмонд-Хилле. Более всего их прельстил грандиозный запущенный сад, полный фруктовых деревьев. Процесс покупки происходил как раз в период их цветения; бесчисленные, благоухающие бело-розовые гроздья, напоминавшие палочки сладкой ваты, наносили убийственно-мощный эстетический удар по зрению и обонянию. А почти в самом центре сада располагался огромный круглый колодец, отделанный гладко стесанным, побелевшим от времени серым булыжником. Памела разохалась от восторга, и дело было решено. Правда, прелест–ный многоуровневый особняк (в староевропейском стиле – нечто вроде швейцарского шале: стены из розового и шоколадного цвета камня, множество остроугольных красно-коричневых крыш) достиг весьма преклонного возраста и нуждался в основательной переделке, но Памела безапелляционно заявила: скоро их мальчик станет дипломированным архитектором, он и займется благоустройством нового жилища родителей. Морис скорчил скептическую гримасу, однако возражать не стал и намерение пригласить более искушенного специалиста оставил при себе.
