Эргали Гер - Сказки по телефону, или Дар слова
– Полный дурдом, – говорил Игорь. – Завод на грани, отец в больнице, бандиты, можно сказать, висят на плечах, а лучший друг в самый раз затеял жениться – и надо же, как удачно, сразу на девушке по вызову.
– Сам ты девушка по вызову…
– Ах да, извини. Девушка по зову души. Два чистых ангела телефонной любви: скромная дама в соболях и молочный теленок. Тебе сказать, какими трудами зарабатываются такие шубки, или сам заглянешь в Night Flight, ознакомишься с тамошним гардеробчиком?… Короче, Серега, все: денег нету. Кредит закрыт, все ушли в облом.
В чисто убранной, скупо меблированной комнате установилась даже не тишина, а пустота, словно вместе с деньгами откачали сам воздух. Друзья старались не смотреть друг на друга. Они сидели за треугольным столиком, испятнанным ожогами от сковородки, и ужинали на двоих бутылкой водки, томатным соком, консервированными закусками из киоска – в последнее время Серега не успевал готовить даже на выходные.
– Хоть бы картошки пожарил, что ли… Водка-то зачем?
– У меня праздник, – объяснил Серега. – А кроме того, сегодня девятое декабря. Семь лет, как нас дембельнули.
– Да? Ну и хрен с ним, с дембелем, – отмахнулся Игорь. – Не проймешь. За всеми твоими сантиментами я слышу только одно: «Дай денег, дай денег». А знаешь, почему? Потому что у меня все в порядке со слухом.
– Ты серьезно?
– И вообще, – Игорь закурил и раздраженно швырнул пачку на стол, – как ты это себе представляешь? Я, значит, должен сидеть в этой дыре, даже к отцу в больницу боюсь заехать, боюсь засветиться перед «варягами», а ты будешь пускать своей телефонной барышне пыль в глаза, скакать по дискотекам и строить из себя нового русского?!.
– …за твои деньги, – докончил Серега.
– Я этого не сказал. А что не сказано, то не в счет, сам понимаешь.
– Не будь свиньей, Игореха. Я рисковал и рискую наравне с тобой, только ты за деньги, а я бесплатно. И никогда не попрекал тебя этим.
– Потому что не совсем бесплатно, – возразил Игорь. – Потому что не бесплатно совсем. У меня свой интерес, у тебя свой, каждый свою выгоду знает… В конце концов, мы свободные люди. И упрекаю я тебя не за деньги, а за расслабон, за эту несвоевременную, ни в какие ворота любовь… Блин. Я так и знал, что кончится как-нибудь эдак. Лучше бы ты и дальше сношался по телефону, честное слово…
Такой вот интересный, но невеселый разговор имел место в районе Нагатинского затона… А ведь знавала бывшая квартирка «под офис» и лучшие времена. И не просто лучшие, а гораздо, гораздо лучшие – развеселые, бесподобные, нежданно-негаданные времена изначально-первоначального бизнеса. Зарю, можно сказать, кооперативного движения на Руси видала квартирка нежно-розовую, как птица фламинго, с пушистыми перьями на полнеба зарю…
Боже мой, Боже мой… Какие были времена, Боже мой! Кто умел этого бизнеса в девственном 88-м году, кто умел? Никто его не умел, но всем чесалось. Всем чесалось метнуться, рискнуть, сорвать, но только ушлые, ушлые да отпетые уходили в него с головой, отрывая себя от системы, от ее регулярных месячных по пятым и по двадцатым – да хрен с ней, с системой! – уходили от жен, своих да чужих, от детей, от друзей – уходили, как уходят в запой, на войну, в таксисты, в игру до Хабаровска, в безвоздушное пространство перемещения крупных денежных масс… Улетали с концами, навсегда, без скафандра, на лету постигая логику новой жизни, искусство жить не дыша, дышать в долг, не взатяжку или за чужой счет, заново открывая для себя закон всемирного тяготения к этому самому делу, бизнесом именуемому… А первые с голодухи деньги? После пятер до получки, после трех рублей солдатского жалованья и двенадцати – двузначное число! – сержантских, с которыми так весело бегалось в военторговский ларек за сигаретами, зубной пастой и прочей галантерейной роскошью, а то и в солдатскую чайную за халвой – а? Первые пачки денег с банковскими бандерольками, с номерами один к одному из той же серии, первое купи-продай, первый навар – ребята, если это все, что нужно для бизнеса, то эта жизнь по мне! Гони на точку, шеф, плачу два счетчика! да шеф и так чует, что привалил крупняк, у ребят капуста разве что из ушей не торчит… Где мы сегодня ужинаем, Серега? В «Гурии» у мамы Зои или у пана Юзефа на Зацепе? Тающего во рту сациви желаете или телятинки с черносливом – припущенной, томной, исключительно кошерной телятинки? А может, в трактир на Моховой, где рыдают за перестройку скрипки Большого театра, Гварнери в натуре, или в общагу пединститута, где девушки тащатся, тают-рыдают от крутых мужиков почище скрипок Гварнери?… Умоетесь этими трижды дореформенными рублями, сынки, обрыдаетесь не трижды, а трижды сто, вспоминая девственные просторы, пионерские зори большого бизнеса 80-х – а сакральной вескости тех дензнаков, с Лениным и надписями на пятнадцати языках, тех задоров и того воздуха не забыть и не вернуть никогда…
А как кидали их, юнцов зеленых, как кидали их поначалу! Кто только не кидал, на чем только не кидали!.. Даже теперь – другими людьми, с другими деньгами, на других диванах скрипят по ночам зубами, стонут от обиды, досады, недоумения на самих себя, недоносков – это же надо было так лопухнуться, а? Где были твои глаза, где смекалка хваленая, где врожденная интуиция? Где тот козел, у которого Игорь с первых денег покупал первые свои «жигули»? – Уже ударили по рукам, сели в салон, побазарили за жизнь, то да се, и тут водила ввернул как бы невзначай, как бы расчувствовался: «Тачка ничего, ездить да ездить… Выхлопную трубу разве что поменять – и лет пять без проблем». – «А что с выхлопной?» – «А пес знает – может, и ничего, просто выхлоп подрегулировать…» – Водила завелся, Игорь выскочил взглянуть на выхлоп – где были его глаза? – а глаза смотрели-не-верили, как уезжают, подпрыгивая на таганских ухабах, первые его «жигули» с денежкой в дипломате… А липецкие бандюги, впендюрившие Сереге пятнадцать тонн якобы меди?! – пятнадцать тонн, ребята, десять тысяч зеленых! – пятнадцать тонн дерьма в чушках, дерьма пополам с латунью – так до сих пор, между прочим, и валяются на шестом складе. Вот бы всучить каким-нибудь лопухам хотя бы за треть цены… Но это так, из области пожеланий. С инстинктом самосохранения у Игоря был полный порядок, то есть он любил жизнь на порядок больше, чем деньги. Хватило ума не дергаться, не поддаться всеобщей истерической лихоманке переписи на волков и овец, расписывающей роли якобы на столетие вперед… Так что кидали в основном их, а они – как бы это поточней выразиться? – в наглую не кидали, вот. Дерзости, безоглядной расейской дерзости не хватало – и слава Богу. Зато где теперь эти предерзостные кидалы, ау?! – Не дают ответа. А ведь какие речистые ребята были при жизни – не то слово…
Серегу Игорь выписал из Конаково сразу после истории с «жигулями» – как только понял, что без надежной команды в джунгли московского бизнеса хода нет, – и первый свой серьезный кредит они срубили, можно сказать, на пару. Дело в том, что у Сереги через отца были выходы в такие тогдашние верхи, что не дай Боже; ради Сереги отец и пальцем не шевельнул бы, но Игорю, которого считал нормальным толковым парнем, подсобил, и под свой эфемерный план складского строительства они урвали у тогдашнего Промстройбанка кредит на полмиллиона рублей. С этих денег и развернулись. Два года бойко торговали бумагой, арендуя склады завода металлоконструкций в Печатниках – отец Игоря, Белозеров-старший, работал на заводе главным снабженцем. Потом, когда страна рухнула, погнали в Прибалтику медь, титановые сплавы, вольфрам – до такой мелочевки, как алюминий, не опускались; за пару лет подмяли завод под себя и под руководством Белозерова-старшего стали налаживать хозяйство. Отец из коммерческого стал полноправным директором завода; Игорь как владелец фирмы-собственника занимался продажами и стратегией; один Серега, бывший при Игоре другом, помощником и талисманом, оказался к оседлой жизни неприспособленным.
Он не знал, для чего живет, – это было главной его болезнью. Иными словами – при том, что нормальные люди в нормальном состоянии не задаются подобными вопросами, – он маялся, а не жил, что в армии не удивляло, а на гражданке раздражало Игоря до невозможности; со временем, впрочем, раздражение то ли улеглось, то ли переросло в странное ощущение пожизненной связи с этим тихим безумцем. Опять-таки только со временем выяснилось, что серьезных самостоятельных дел поручать Сереге нельзя. На первый взгляд он казался башковитым, цепким парнем с нормальными реакциями, но любой профессионал, зацепившись за его горящий вниманием и невидящий взор, мог размотать его в пять минут до конца. Это был самый незадачливый тип игрока (спекулянта, контрабандиста) – игрока нерасчетливого, зато доверчивого. Обмануть его было так же легко, как ребенка или старушку – как человека, который живет в мире иллюзий и рад обманываться. Он до такой степени вживался в собеседника, проникался его логикой, посылами, строем речи, что в самый щекотливый момент переговоров мог бросить Игоря – «я же предупреждал, Серега – не раскрывай рта!» – виновато смотрел на Игоря и принимал сторону контрагентов, как будто не в торгах участвовал, а в богословском диспуте. У этого деликатного говоруна был нетипичный для говорунов дефект речи – он не умел говорить «нет» в лицо собеседнику, панически избегал этого слова и с отвращением, облегчением, обречено говорил: «Да. Да. Да».
