Леонардо Падуро - Злые ветры дуют в Великий пост
— Пошли, Маноло. Увидимся позже, Орландо, и спасибо, что произвели меня в генералы.
Бола де Ниеве решился спеть «Жизнь в розовом цвете» на французском, и у него получалось не хуже, чем у Эдит Пиаф. Здорово, мысленно восхитился Конде и постарался сосредоточиться. Тесные комнатки для допросов вызывают у подозреваемых ощущение, будто они уже в тюрьме, что весьма способствует получению признательных показаний. По сути, это и есть своего рода преддверие тюрьмы и суда, где ощущение того, что ты накрепко заперт, способствует откровениям. Чувство беззащитности давит на душу тяжелым грузом. Когда покидаешь холодную и давящую атмосферу кабинета, кажется, что возвращаешься к жизни. Но если полицейский возникает рядом в повседневной действительности, это рушит какие-то основы: рождается страх, неуверенность, желание скрыть от окружающих такой контакт. Иногда происходит взрыв, тут-то и выскакивает на поверхность то, чего ты так долго добивался. Ла-рала-ра-ла, пел Бола де Ниеве. Конде решил еще раз встретиться с директором на его территории, в Пре. Во время допроса Ландо у него возникла неожиданная мысль, пока еще довольно туманная. Конде предложил Маноло завтра же съездить в школу и побеседовать с директором.
Как хорошо встречать утро понедельника — спокойное и доброе — вне стен управления полиции. Ветер объявил перемирие, и совсем летнее солнце бросало сверкающие блики на городские улицы. Конде нашел по радиоприемнику в автомобиле передачу о творчестве Болы де Ниеве и сосредоточил все внимание на звуках фортепьяно и голосе певца, который стал той песней, которую пел, «Ничего прекрасней»: «И… жасмины в волосах, и розы на щеках…» Лейтенанту припомнился неожиданный финал вчерашнего свидания с Кариной, ощущение беспомощности, когда у него не хватило слов, чтобы удержать ее. Одетая Карина прощалась с ним в дверях, а он бессильно стоял и был похож вовсе не на мифологического героя, а на капризного ребенка, готового затопать ногами от обиды. Ну почему она уходит? Эта женщина сперва отдается ему безраздельно, а затем непонятно почему устанавливает дистанцию, отдаляется. Конде с самого начала намеревался о многом спросить Карину, лучше узнать ее и понять, но между его собственными наболевшими душеизлияниями и вспышками страсти, пожирающими их обоих, едва оставалось время перевести дух, перезарядить обоймы и выпить кофе. Машина проехала совсем недалеко от клиники, где лежал Хоррин, и теперь поднималась по проспекту Санта-Каталина, обсаженному фламбойянами, а еще здесь роились воспоминания о веселых вечеринках, кинотеатрах и разного рода романтических открытиях — жизни в розовом цвете, все более далекой в памяти и во времени, времени, которое давно и безвозвратно утеряно, как и невинность. Бола де Ниеве пел Drume, negrito,[27] и Конде подумал: как это у него получается? Голос больше напоминал мелодичный шепот, он опускался в такой низкий диапазон, которого исполнители обычно избегают из-за пролегающей в нем опасной грани между пением и бесцветным шуршанием. Фламбойяны Санта-Каталины устояли под упрямым натиском ветра, и покрасневшие кроны готовы были бросить вызов любому живописцу. Жизнь за стенами полицейского управления иногда могла казаться нормальной — почти что жизнью в розовом цвете.
Маноло припарковал машину у торца школы, выключил радио, от души зевнул, отчего весь его костлявый каркас судорожно передернуло, потом спросил:
— Так в чем все-таки дело?
— Директор сказал нам не все, что знает.
— Никто никогда не скажет тебе все, что знает, Конде.
— Но это особый случай, Маноло. Все врут, будто сговорились, то ли себя выгораживают, то ли еще кого-то, а может, привыкли врать или им это нравится. Но директору определенно известно что-то важное, и нам необходимо заставить его выложить всю правду.
— Значит, думаешь, все-таки он?
— Не знаю, ничего не знаю. Нет, не думаю, вряд ли…
— Тогда кто же?
Конде посмотрел на монументальное здание школы и засомневался: не потому ли он решил встретиться с директором Пре, что, как преступник-рецидивист, захотел вернуться на место своих самых памятных злодеяний?
— В этой истории есть кто-то третий, Маноло, голову даю на отсечение. Первый, Пупи, хоть и по уши в дерьме, но вряд ли способен на убийство, он парень тертый и не стал бы поступать так с женщиной, все слабости которой были ему прекрасно известны. Кроме того, он всегда знал, как добиться от нее всего, чего хотел. У второго, директора, даже есть убедительный повод: он влюблен и мог приревновать ее. Но у него твердое алиби, практически невозможно допустить, чтобы он успел добраться до дома Лисетты в одиннадцать вечера, избить ее и прикончить. Предположим, есть третий мужчина. Он убил Лисетту и наверняка участвовал в состоявшейся там вечеринке. Я по-прежнему не исключаю, что это Ландо, хотя в квартире не обнаружено отпечатков его пальцев. Дело, как мне представляется, было так: гости разошлись, третий мужчина задержался в квартире, Лисетта чем-то не угодила ему или не захотела поделиться и он ее убил. Об изнасиловании или ограблении речь не идет, поскольку не случилось ни того, ни другого, и даже есть вероятность, что последним переспал с ней вовсе не ее убийца. Что ценного для него могла иметь Лисетта? Наркотики? Информацию?
— Информация! — подхватил Маноло. Глаза его азартно сверкнули.
— Допустим. Но какая информация? О наркотиках?
— Нет, не думаю, что о наркотиках. Паинькой она, конечно, не была, но вряд ли дошла до того, Что участвовала в делах Ландо. Она отлично понимала, где та граница, которую переступать никак нельзя.
— Но учти, что Каридад Дельгадо живет в трех кварталах от дома Ландо.
— Думаешь, они были знакомы?
— Если честно, не уверен. Но все же что могла знать Лисетта?
— Компромат?
— Тогда это должен быть убойный компромат, тебе не кажется?
Маноло согласно кивнул и глянул в сторону здания школы:
— И как сюда вписывается директор?
— Просто… или с трудом, не знаю. Но сдается мне, что ему известна личность того, третьего.
— Послушай, Конде, на днях показывали фильм Орсона Уэллса, так там была точно такая же ситуация…
— Ушам своим не верю, ты посмотрел фильм? Глядишь, наступит день, и ты мне скажешь, что прочитал книгу.
— Сегодня я могу угостить вас чаем, — объявил директор и приглашающим жестом указал на Диван во всю стену его кабинета.
— Нет, спасибо, — отказался Конде.
— Я тоже не буду, — поддержал его Маноло.
Директор как бы огорченно повел головой и, подкатив свое кресло на колесиках, расположился напротив полицейских с таким видом, будто готовился к долгому разговору. Конде подумал, что опять неудачно выбрал место.
— Ну как, уже разузнали что-нибудь?
Конде закурил и пожалел, что отказался от чая. Единственная чашка кофе, выпитая рано утром, оставила после себя тоскливую память в желудке, который оставался пустым и несчастным еще со вчерашнего вечера, когда Конде доел остатки курицы с рисом, чудом уцелевшие после обеда Тощего Карлоса. Голодный полицейский не может быть хорошим полицейским, подумал Конде, а вслух сказал:
— Расследование продолжается, и должен напомнить, что вы пока по-прежнему относитесь к категории подозреваемых. Несмотря на алиби, вы остаетесь одним из пяти человек, которые находились в доме Лисетты в день убийства и, кроме того, имели серьезные мотивы для совершения этого преступления.
Директор неловко дернулся в кресле, будто у него над ухом неожиданно зазвенел будильник, а потом испуганно посмотрел по сторонам, чтобы убедиться, что в кабинете нет посторонних.
— Но почему, лейтенант? Неужели вам недостаточно того, что сказала моя жена? — Голос его звучал жалобно, в нем слышалось едва сдерживаемое отчаяние, и Конде переменил свое мнение — с местом для беседы он все же не ошибся.
— Не стоит так волноваться, я ведь не сказал, что мы вам не верим. Мы вовсе не хотим разрушить ваш брак и семейный покой или же подорвать ваш авторитет здесь, в школе, после двадцати лет работы, уверяю вас… Двадцати лет или пятнадцати, не помню?
— Тогда чего же вы хотите? — воскликнул тот, пропуская мимо ушей последний вопрос Конде, и поднял вверх кисти руки, словно нашкодивший ученик в ожидании наказания.
— Кто еще, кроме Пупи и вас, вступал в половые отношения с Лисеттой?
— Я не знаю, она ведь…
— Ну вот что, пожалуйста, перестаньте лгать! Дело слишком серьезное, и у меня больше нет ни времени и ни терпения выслушивать неправду от вас или от кого-то еще. Сейчас я напомню вам кое-что. Лисетта спала с Пупи ради его подарков. Вы когда-нибудь заглядывали в ее шкаф? Наверняка да и, значит, видели, что в нем полно модной одежды, верно? А теперь я напомню, ради чего Лисетта спала с вами. Лисетта спала с вами, чтобы вы позволяли ей безнаказанно делать в школе все, что ей заблагорассудится. Надеюсь, вы не станете с этим спорить, так?
