Сара Шило - Гномы к нам на помощь не придут
На заводе о наших отношениях никто даже и не догадывается. В столовой я никогда рядом с ним не сажусь, а он, в отличие от всех остальных, никогда не приходит ко мне в подсобку пить кофе. Я дал ему слово, что не приду к нему в деревню, а он дал мне слово, что, если я даже буду его умолять, он мне ни за что моих денег не отдаст — ни единого доллара. Пока не накопится вся сумма. Я сам попросил его дать мне такое обещание после того, как мама завела со мной разговор о частных уроках для Ицика.
— Если он, — сказала она мне как-то раз, — не будет ездить в город к репетитору, даже и не знаю, что из него получится. Целыми днями только с этой своей птицей и возится. Ну что же это такое?
Я помню, как она с укором посмотрела мне в глаза, когда я ответил, что у меня на это денег нет. Но я свои глаза в сторону не отвел. Я же ведь ей не соврал. Дело ведь не в том, что мне денег жалко. Дело просто в том, что я обязан откладывать. На стены, на раковину, на плиту, на ванну, на ковер.
Когда я принял решение откладывать, мне вообще стало эти слова выговаривать гораздо легче — в смысле, что у меня денег нет. Я даже и себе это иногда говорю. Например, когда мне хочется купить новый пиджак. Наша семья живет на половину моей зарплаты, на пособия для детей и на те гроши, что мама получает в яслях, и у нас дома все уже давно привыкли, что денег ни на что нет. Даже Дуди — и тот у меня больше денег не просит. А ведь я знаю, что ему очень хочется, чтобы у него карманные деньги были. Правда, раз в две недели я все-таки даю им денег на кино. С этим ничего не поделаешь. Кино — это святое. Без кино тут можно сдохнуть. Но это все. Ни телевизор, ни электропечь, ни новую одежду никто меня купить уже давно не просит. Знают, что подходить ко мне с этим бесполезно. И земельный налог я нашему горсовету тоже больше не плачу, и счета за воду. Один раз нам даже ее отключили. Но я к ним пошел, поплакался, и в результате половину долга они мне скостили, а воду подключили снова. «Амидару» я тоже платить перестал. Уже целый год как за квартиру не плачу. Они мне даже угрожали. Но меня это не волнует. Я и с ними тоже как-нибудь договорюсь.
Для дома я тоже почти ничего не покупаю. Потому что наша квартира — не квартира. Теперь-то я уже знаю, как выглядит настоящая квартира. А наша — это просто свинарник. Для того-то я на заводе и вкалываю, чтобы нас отсюда вытащить. И себя, и маму, и близнецов. Ицик, Дуди и Эти могут позаботиться о себе сами. Я вон в возрасте Эти уже работал. И потом, я ведь на себя денег тоже не трачу, правда? Думаете, я не хочу купить маме красивую цепочку, новый браслет, часы? Очень даже хочу. И увидеть ее лицо, когда она открывает коробочку с подарком, тоже хочу. Но я не папа. Он был как малый ребенок: хотел, чтобы мама всегда была им довольна. Вот и давал ей денег на что ни попросит. Но я умею сидеть тихо и хранить тайну… Если я решаю молчать — из меня клещами слова не вытащишь. Но когда придет время, я принесу маме самые красивые драгоценности в мире — ключи от новой квартиры.
Про эту квартиру я с ней никогда не говорил. Она узнает о ней только тогда, когда будет держать в руках ключи. Мы поедем в Ришон-ле-Цион вместе — она, я, Хаим и Ошри — и не возьмем отсюда ни одной тряпки. Там у нас все будет новое и чистое.
Она откроет дверь и выронит ключи. Ей захочется присесть, и она попросит принести ей стул. Но я посажу ее не на стул. Я усажу ее в кресло, которое стоит в гостиной. Потом я принесу ей из кухни стакан холодной воды и на лице у нее снова появится румянец. И у нас начнется совершенно новая жизнь — с новыми простынями, полотенцами и кастрюлями. Я куплю туда все новое.
Каждый день она входит в нашу спальню, падает на кровать и жалуется, что у нее болит все тело. Я лежу в полуметре от нее, и мне страшно хочется ей сказать: «Мама, бросай ты уже эти свои ясли. Денег у нас хватит. Не надо тебе больше работать». Но я себе этого не позволяю. Вместо этого я закрываю глаза и представляю, как она лежит на кровати в Ришон-ле-Ционе. Кровать большая, деревянная и такого же цвета, как платяной шкаф. Мечта, а не кровать.
Каждый раз, как я приезжаю в Ришон-ле-Цион, я брожу по улицам — часа этак полтора — и заглядываю в окна. Смотрю, какая у людей в домах мебель стоит, чем они занимаются, что покупают, как друг с другом разговаривают, что они делают, когда их дети возвращаются из детского сада или школы. Смотрю — и стараюсь все запоминать. Когда мы сюда переедем, мне это пригодится.
Я хожу по улицам и представляю себе, как на улице Герцля останавливается автобус и из него выходит мама. Она хорошо выспалась, искупалась в новой ванне, красиво оделась, и лицо у нее снова такое же, как на фотографии, сделанной на моей бар мицве. В руке у нее красивая сумка. Только не та, белая, с которой она была на бар мицве, а новая, и в ней кошелек, полный денег. Она заходит в магазины и покупает все, что ей вздумается. В Ришон-ле-Ционе у нее будет прекрасная, человеческая жизнь. Я уже даже знаю, в какую она будет ходить парикмахерскую и в каких магазинах будет покупать одежду. А свой платок и траурное одеяние она выбросит.
Я езжу в Ришон-ле-Цион каждые четыре недели. Дома у нас об этом никто не знает. В пол-одиннадцатого я иду на стройку, чтобы узнать, как она продвигается. Я не хочу, чтобы строительство закончилось слишком быстро: мне нужно время, чтобы собрать деньги. Я смотрю на дома и знаю, в каком из них находится моя будущая квартира. Я хочу только ее одну — квартиру-образец. Никакие другие квартиры в этих домах меня не интересуют. Я готов взять ее такой, какая она есть, со всем ее содержимым.
Прежде чем войти в квартиру-образец, я сажусь на ступеньки, снимаю туфли и вытряхиваю из них песок. В Ришон-ле-Ционе земля не такая, как у нас. Как будто ты попал в другой мир. И земля там у них не такая, и воздух не такой, и даже солнце светит не так, как в нашем поселке. Потом я снова надеваю ботинки, завязываю шнурки, встаю, вхожу в квартиру и начинаю делать обход. Хочу увидеть, какие здесь за последний месяц произошли изменения. Захожу в спальню, в мамину комнату, в комнату близнецов, в ванную. Одним словом, в каждый угол заглядываю: боюсь, как бы мне тут чего не попортили. Ковровое покрытие на полу, например. Вон сколько людей тут по нему топчутся. Как жаль, что я не могу запереть эту квартиру на замок. Чтобы никто там больше ни до чего не дотрагивался.
— Слушай, — сказал я однажды Яфит. — А давай постелим на ковровое покрытие целлофановую пленку?
— Ну, у тебя, Коби, и шуточки, — засмеялась она. — Умереть от тебя просто можно.
— Ну тогда, — говорю, — давай хоть туалетную бумагу из ванной комнаты вынесем. Чтобы в ней больше никто унитазом не пользовался. Тут ведь и другие туалеты есть, поменьше. Вот в них пусть и ходят.
Но и это мое предложение ее тоже насмешило.
Каждый раз, как я прихожу, я смачиваю тряпку и счищаю с выключателей накопившуюся за месяц грязь. Вообще-то в квартире чисто: пол блестит; окна тоже; пыли нигде нет. Но уборщица почему-то не протирает выключатели.
Яфит мне просто поражается.
— Если бы я не умирала здесь от скуки, — сказала она мне однажды, — я бы с тобой даже и разговаривать-то не стала.
Поначалу она всегда смотрит на меня как на сумасшедшего, но к концу своего дежурства всегда соглашается сделать то, что я попрошу.
В полдвенадцатого я выхожу прогуляться по городу. В двадцать пять минут второго Яфит запирает дверь изнутри и оставляет для меня ключ на маленьком балконе. Ровно в полвторого я возвращаюсь, беру ключ, кладу его в карман — чтобы люди подумали, что я пришел со своим ключом, — отпираю замок, вхожу, запираю дверь изнутри, бросаю ключ на обеденный стол и иду на кухню попить воды.
Яфит спит в одной из комнат. Как всегда на животе и положив одну ногу на другую. Она никогда не снимает туфель, и я попросил ее, чтобы она не клала ноги на покрывало. Поэтому ее ноги висят в воздухе.
Она носит очень облегающие джинсы, и, если бы Морди ее увидел, он бы, наверное, не сдержался. Но меня она совсем не возбуждает. Я воспринимаю ее как учительницу, которая заменяет других учителей. Сегодня идет в класс к одному, завтра — к другому. Короче, всего лишь затыкает дыры там, где нужно.
Она рассказывает мне про себя буквально все. Кому же, как не Коби, ей про это рассказывать? И вот каждый раз, как я приезжаю, выясняется, что у нее опять новый парень. Нет, мне такая баба не нужна. Я не хочу такую, которая со всеми подряд путается. Притворится еще, что она моя, а сама возьмет да и другого в дом приведет. Пока меня дома не будет. Такие женщины, они все фальшивые.
Но из меня ей ничего вытянуть не удалось. Она не знает, откуда я приезжаю, и не знает, что мой папа умер. Когда она однажды спросила меня, чем он занимается, я сказал, что он «ресторатор». Услышал это слово как-то раз в Ришон-ле-Ционе и решил его по случаю употребить. В другой раз она спросила, когда я собираюсь внести свой первый взнос.
