Йоханнес Зиммель - Господь хранит любящих
— Но ночью гораздо удобнее перегружать.
— Ночью на дороге и патруля больше. Так что, едете или нет?
— Шесть тысяч, если ночью!
— Нет, — решительно заявила она, — или днем, или никогда.
— Ну, хорошо.
— Мои друзья говорят, хорошо. Пошли Франки забрать их… Когда?.. Да, через четверть часа. — Она повесила трубку и переваливаясь двинулась к нам. — Через пятнадцать минут за вами заедут.
— Спасибо.
— А что… что будет потом? — неуверенно спросила Сибилла.
Тотенкопф с любопытством посмотрела на нее:
— Однако забавная вы парочка, вы двое! Что вы там натворили?
— А вы как думаете, что?
Она глубоко задумалась. При этом у нее отвис еще один подбородок.
— Играли на фальшивые жетоны?
— Угадали! — ответил я.
Она покачала своей оплывшей головой:
— Ну и ребячество! Это и не могло пройти. Поди, сами и изготовили, а?
Я кивнул.
— Из синтетической смолы, да?
Я снова кивнул.
— Идиотизм! Вы что, не знали, что все жетоны за тысячу шиллингов пронумерованы?
— Мы и на наши поставили номера, — сказал я.
— Идиоты, — ответила она. — А я-то держала вас за умных!
Я пожал плечами. Сибилла спросила слабым голосом:
— А что будет, когда за нами заедут?
Я сказал:
— Сейчас объясню тебе. Неподалеку от Зальцбурга в австрийскую территорию глубоко вдается кусочек немецкой земли. Это так называемый Рейхенхалльский язык. Имеется автомобильное шоссе, которое в объезд этого языка проходит от Зальцбурга до Лофера по австрийской территории. Оно протяженностью около ста пятидесяти километров.
— Сто двадцать пять, — просвистела Тотенкопф.
— Сто двадцать пять, — поправился я. — Но есть и другая дорога, которая проходит прямо через Рейхенхалльский язык по немецкой территории. Она, естественно, много короче. Насколько короче? — обратился я к Тотенкопф.
— Сорок километров, — ответила та и села возле буфета. На буфете стояли чудовищные часы, на которых восседал в раздумье Вальтер фон дер Фогельвайде[66]. Часы весили по меньшей мере двадцать килограммов.
— Эта вторая дорога, — объяснял я Сибилле, — служит для транзитных перевозок. Грузовики в Зальцбурге опечатываются таможенниками. Один из них звонит на пост в Лофере, на другом конце трассы, и сообщает точное время отправления машины из Зальцбурга. Те говорят, сколько времени требуется на путь от Зальцбурга до Лофера. Если грузовик прибывает до истечения этого срока, он без промедления пропускается дальше на австрийскую территорию, так как ему не хватило бы времени на остановку и перегрузку.
— А как же тогда с контрабандой? — изумилась Сибилла.
— Не желаете рассказать? — спросил я у Тотенкопф.
— Рассказывайте сами! — Она подарила меня изумленным взглядом. — Хотела бы я знать, откуда вам все доподлинно известно.
— Я знаю многих людей, — ответил я.
С полгода назад Западное Пресс-агентство послало моего друга Калмара на Рейхенхалльский язык. Тогда речь шла о контрабанде урановых руд. При случае Калмар интересовался и другими вещами. Сейчас я был ему несказанно благодарен за его тогдашнее любопытство.
Я продолжил:
— Госпожа Тотенкопф занимается контрабандой кофе. Кофе в Германии стоит дороже, чем в Австрии, так что дельце выгодное.
— Уже не так, как раньше, — пожаловалась та.
— Но все-таки. Госпожа Тотенкопф высылает грузовик с мешками кофе. На границе она правдиво декларирует кофе. Машина опечатывается. Шофер отправляется по транзитной дороге. У него нет времени, чтобы остановиться и разгрузиться. Поэтому в тихом укромном месте появляется второй грузовик. Порожний. Напарник срывает пломбу таможни и перебрасывает мешки с кофе со своего грузовика на тот второй, который едет с ним борт о борт. Если попадается встречная машина, они на время прерывают операцию.
— Вы с таможни, — ахнула Тотенкопф в панике.
— Нет, — бросил я и продолжал: — Как только машина опустеет, появляется еще один грузовик, груженый мешками с цементом. Точно так же, в движении, теперь перегружаются мешки с цементом. При этом несколько мешков с кофе остаются в кузове на случай, если таможенник в Лофере проткнет мешок для пробы, ну и чтобы сохранялся запах кофе. Вот и все. Грузовик госпожи Тотенкопф вовремя прибывает в Лофер на австрийскую территорию. Только кофе остается в Германии. Так, госпожа Тотенкопф?
Она была потрясена:
— И такой человек, как вы, позволяет себя поймать на фальшивых жетонах?!
23
Не знаю, приходилось ли вам по-настоящему нанюхаться кофе. Не из кофейника или чашки, а кофе в мешках, сотнями килограммов кофе. Это мерзкий запах, отвратительнее любого другого. Шофер Отто, по кличке Ухарь, перед тем как запереть нас с Сибиллой в кузове за мешками, дал нам мокрые тряпки. Еще он надрезал часть парусины, чтобы дать доступ встречному воздуху, и все-таки мы едва не задохнулись едким, горьким запахом кофейных бобов.
Мы ехали по шоссе к границе. Сибилла не произносила ни слова. Она, скорчившись, сидела возле меня и держала у лица мокрую тряпку. Время от времени она шевелилась. Шофер по кличке Ухарь настойчиво внушал нам, что мы должны как можно меньше вдыхать. Маленький белесый парень, он походил на хорька. Его напарника звали Лошмидт. Лошмидт был краснолицым великаном. Он и должен быть крепким, ведь он таскал мешки…
Самым скверным было время стоянки на пограничном посту. Ухарь пообещал, что постарается управиться как можно быстрее, и все-таки это тянулось слишком долго. Сибилла начала нервничать. Она застонала.
— Тише, — шепнул я.
Запах становился невыносимым, у меня на лбу выступил пот. Снаружи таможенник ходил вокруг грузовика и переговаривался с Ухарем. Ее скрутило.
«Боже!», — простонала она. Я рукой закрыл ей рот.
— Откройте кузов! — послышался голос.
— Момент, господин инспектор!
Кузов заходил ходуном, когда Ухарь открывал дверцу. Мы сидели далеко за мешками, луч света не добрался до нас. Тело Сибиллы дернулось, и она затихла, навалившись на меня всей тяжестью. Она потеряла сознание.
— Проезжайте, — сказал незнакомый голос. Сейчас двенадцать тридцать четыре.
Через минуту мы отъехали. Я прижал рот к прорези и попытался вдохнуть. Встречный ветер резанул по губам, как нож. Как следует надышавшись, я уперся в кабину водителя и поднял голову Сибиллы.
Я придвинул ее лицо к щели в тяжелом полотнище, чтобы на него попадал воздух, а сам снова прикрыл нос мокрым клочком. Через некоторое время Сибилла пришла в себя. Ее дыхание стало частым и хриплым, тело содрогалось, она дышала, чтобы остаться в живых.
Внезапно грузовик остановился.
Я услышал, как распахнулась дверца, затем послышались шаги, потом голос. Это был напарник шофера Лошмидт:
— Начинаем разгружать. Еще немного продержитесь?
— Да, — крикнул я.
Машина снова тронулась.
— Уже скоро, — прошептал я. — Еще пару минут, Сибилла, еще пару минут!
Она застонала.
— Дыши! Держи рот у щели и дыши! Ты можешь дышать? Воздух идет?
Она застонала снова. Теперь послышался мотор второго грузовика. Он ехал с нашего борта.
Незнакомый голос крикнул:
— Начали!
Невидимый, отгороженный от нас мешками Лошмидт начал перекидывать груз на другую машину. Он работал как автомат, точно и с неслыханной скоростью. Уже через короткое время появился просвет. Воздух устремился в наш закуток. Сибилла широко открыла свой большой рот и дышала, как утопающий. Вонь отступала. Вскоре стал виден Лошмидт. Он устойчиво держался на мчащемся автомобиле и один за другим перебрасывал тяжелые мешки. В солнечном свете этого зимнего дня он походил на могучего лоснящегося от пота гиганта из германских сказаний. Мы поползли мимо него к заднему борту. Там еще оставалось три мешка.
Лошмидт свистнул. Шофер нажал на тормоза. Грузовик стал снижать скорость.
— Быстрее! — крикнул Лошмидт. — Давайте быстрее!
Машина остановилась. Лошмидт швырнул чемодан Сибиллы в кювет, я следом свою небольшую сумку.
— Прыгайте! — закричал Лошмидт Сибилле.
Она спрыгнула, не удержалась на своих высоких каблуках и полетела в канаву. Я боком развернулся так, чтобы мои ноги свешивались за борт, и съехал. Я приземлился на здоровую ногу, и только-только отпустил борт грузовика, как Ухарь снова дал газу. Я поковылял к Сибилле. Она лежала на спине и смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Ее рот был открыт, черные волосы разметались по снегу.
Она протянула ко мне руки, я хотел помочь ей подняться, но поскользнулся и рухнул на нее. Мы лежали в заснеженной канаве, она лицом ко мне. И она целовала меня. На этот раз ее губы были горячими и влажными. Ее зубы ударяли по моим губам. Кровь заливала мне язык.
