Хельмут Крауссер - Сытый мир
Это влекло за собой ужасные сцены, и родители от стыда снова проваливались в подземное царство километров на пять в глубину.
Он узнал о Кении кое-что ещё, незапланированное — благодаря одной случайности Все, кто купался в бассейне, подхватили какой-то ушной грибок. В том числе и мальчик. Когда боли стали нестерпимыми он поехал на местном рейсовом автобусе в Момбасу, разжившись у отельного портье адресом одного индийского врача.
В автобус набилось не меньше ста пятидесяти человек. Они висели на дверях, сидели на крыше, крепко вцепившись во что придётся, и стояли на заднем бампере.
Некоторые негритянские матери держали своих младенцев над головой, чтобы их не раздавили Мальчик мог пошевелить пальцем, но не очень, и чуть не задохнулся.
Он был единственный белый во всём автобусе и единственный пассажир, который потел, недовольно кривил лицо и стонал, когда дребезжащий автобус подбрасывало на ухабах.
Когда они улетали на родину, туристов тщательно обыскали Один из аэропортовских полицейских вытащил у него из кармана брюк на глазах у родителей две панки сигарет «Jumbo» и понюхал, не набиты ли они гашишем. За год до этого мать нашла в его школьной сумке коробку табаку, задала ему реальную трёпку, а потом ещё позвонила отцу, на которого взвалила всю вину за то, что его сын стал таким пропащим субъектом. Отец тогда находился в командировке, но всё бросил и приехал домой чтобы позаботиться о воспитании своего отпрыска. Отец сел в машину, ехал четыре часа подряд, явился — понятное дело — во взведённом состоянии, всыпал сыну вторую трёпку и тут же уехал назад в командировку, изрыгая проклятия.
Мальчик вспомнил об этом, поднимаясь по трапу в самолёт Он подумал также и о том, что, когда они оставались с отирм вдвоём, ему запросто разрешалось выкурить сигарету. Но если бы это открылось, отец неделю не мог бы показаться дома.
В Кении тогда на самом деле было очень тепло.
И когда самолёт взлетел, мальчик подумал: ничего, осталось потерпеть ещё три с половиной года.
ГЛАВА 12. ГИБРИДНЫЙ ГИГАНТ
в которой Хаген заключает сделку с прагматичным комиссаром, а после этого запевает гимн мести
Я кашляю. Комната номер сто пять? Что-то знакомое. А, ну да, так я и думал! Меня поджидает с угрюмым взглядом Шандорф. На лице у него вторник, половина девятого. Если рассматривать нос как минутную стрелку, правый глаз — как часовую. Но сейчас так оно и есть: вторник, половина девятого. Левый глаз Шандорфа уже открылся. Он комиссар обходительный, предлагает мне кофе и сигарету. От этого я начинаю кашлять ещё сильнее.
Шандорф в своём кожаном галстуке и жёлтом вязаном пуловере похож на яппи из брокерской среды. Его глаза за прямоугольными очками без оправы хотят казаться умными. Он медленно пускает взгляд кружить по всему помещению, по сужающейся спирали, пока не упирается в сидящего напротив. Занайтовил. Шандорф никогда не переходит сразу непосредственно к делу.
Он отсылает молодых полицейских куда-то неподалёку и изображает передо мной своего парня.
— Итак, я просто не знаю, как это тебе удаётся — постоянно попадаться в руки Бакке…
Он говорит мне «ты»! И он называет Бакке Банке. Но, может, Бакке действительно зовут Бакке, а приставка Швайне — к его фамилии — всего лишь прозвище? Всё возможно… Вот Шандорф почесал лоб. Потому что на него села муха. А вот он располагается в своём кресле поудобнее, чтобы расслабиться.
— Где Юдит? — спрашиваю я.
— Кто? Девушка? Её отослали восвояси. Самолётом.
Он примирительно помешивает ложечкой свой кофе.
— Ну, так что там у нас — вот у меня заявление от Бакке. Видимо, он и впрямь решил с тобой разделаться… Чего он тут только не понаписал! Ну да… но это не в моей компетенции… этим пусть занимаются другие специалисты…
Он выставляет свой гладко выбритый подбородок навстречу солнечным лучам, которые веером пронизывают помещение.
— И что же там?
— Давай, Хаген, не прикидывайся дурачком! Я прагматик, тебе это хорошо известно. Мне нет никакой выгоды с того, что ты из-за каких-то детских шалостей залезешь в карман городской казне и сядешь на казённый кошт!
— Отлично! Спасибо вам! Я могу идти?
— Сидеть!
Он хлопнул в ладоши, сложил их вместе перед лицом и принялся грызть ногти больших пальцев.
— Тебе ведь известно, что такое прагматик? Или не очень?
— Может быть, это человек с манией преследования?
— Не совсем.
Теперь он полизывает время от времени свой указательный палец.
— Видишь ли, Хаген, мне нужны кое-какие мелочи.
— Какие именно?
— Например, возьмём недавнее нападение на бензоколонку на Дитлингер-штрасе. Кто это сделал?
Ах, вот оно что! Это сделал Хайнц. Но Шандорфа это не касается.
— Понятия не имею. Я не нападаю на бензоколонки.
— Я знаю, ты не ездишь на машине! Ты у нас — я бы тебя разместил в рубрике «безобидные». Хочешь и дальше оставаться на этой полочке?
— А это даёт какие-нибудь налоговые послабления?
— Ну, хватит!
— Но что делать, если я правда ничего не знаю…
Шандорф прихлёбывает свой кофе.
— Тогда вот ещё у нас налёт на меховой магазин в Богенхаузене, от седьмого мая…
Но про это я и в самом деле ничего не слышал.
— А как насчёт нападения на рассыльного, который разносит денежные переводы? Это было первого июня. — После паузы он добавляет: — Тоже типично дилетантская работа.
— Даже ни проблеска подозрения.
— Не будь таким упёртым! Ты же слоняешься по миру с открытыми ушами!
Он слегка приподнимается в своём кресле и протягивает мне ещё одну сигарету. Я беру её себе про запас, сейчас я и без того кашляю.
— Ну что, мне всё вытягивать из тебя клещами? Кого ты хочешь покрыть? Они же все на поверхности, голубчики, мы их так и так скоро поймаем!
— Тогда для чего вам нужен я?
— Моя доброта имеет пределы!
Он вскакивает со своего кресла и ходит по комнате широкими шагами. Деревянные половицы угрожающе скрипят.
— Я сделал тебе достойное, честное предложение! Если ты думаешь, что я буду возиться здесь целый день со всяким сбродом вроде тебя, ты здорово просчитался! Тебе придётся провести ближайшие месяцы в Штадельхайме, понял?
Сейчас я должен что-то срочно придумать, такое, что его бы удовлетворило…
— Хе, Шандорф! А вы знаете Лиану?
Кажется, это мой последний шанс.
— Какую ещё Лиану? Ах, ты имеешь в виду ту, что недавно накрылась?
Значит, я попал в яблочко. В своё собственное сердце. Повеяло холодом, и это не упокоивает, Господи, душу раба Твоего.
— Накрылась?
— Да-да. Три дня назад, на Розенхаймер-плац. Ты имеешь в виду её?
Бедняжка.
— Да, её. И что же с ней случилось?
— Её зарезали.
— Убийцу уже поймали?
— Откуда мне знать? Это не мой участок!
— Жаль. В это дело я как раз мог бы внести некоторую ясность…
— Да? И что же тебе известно?
— Не скажу. А если и скажу, то только в обмен на свою свободу, ясно?
— Но меня этот случай вообще никаким боком не касается…
— Ну и что? Зато вы запросто раскрыли бы дело, которое висит на ваших коллегах! Вы их всех оставите в дураках, разве у вас на это не стойт, Шандорф?
— На что у меня стоит, предоставь, пожалуйста, судить мне, хорошо? Так что же тебе известно?
— Моё условие принимается?
Он медлит, размышляет, трижды за это время пересекает комнату.
— Ну хорошо, валяй!
— Это Эдгар.
— Эдгар? Этот, с трясучкой? Но он же повесился!
— Правильно. Сразу после этого и повесился.
— Ты хочешь продать мне труп за убийцу?
— Ну и что из того, что труп? Убийца остаётся убийцей — хоть мёртвый, хоть живой.
— А чем ты можешь это доказать?
— Ах, Шандорф, это очень просто. Эдгар круглый год ходил в одних и тех же лохмотьях. А когда человека режут, кровь брызгает во все стороны. Остаётся всего лишь сравнить кровь!
Шандорф почесал кончик носа.
— Почему я должен тебе верить?
— Я клянусь.
— Ну, ты и соврёшь — недорого возьмёшь.
Он склоняется над столом и листает телефонную книгу. Потом отечески поглядывает на меня.
— Ну ладно! Если ты меня надул, пеняй на себя! Найти тебя не так уж трудно…
— Правильно. Я могу идти?
— И держись от вокзала подальше! Иначе нарвёшься на большие неприятности.
Я медленно иду к двери.
— А про бензоколонку ты правда ничего не знаешь?
— Не-а.
— А то бы я — в сугубо приватном порядке — пожертвовал бы сотенной!
— Полнейшее неведение!
— Две сотни!
— Ни проблеска!
— Ну, тогда ты действительно не знаешь…
Хорошего же он мнения обо мне, ничего себе.
Он даёт мне отмашку — могу уходить. Но я ещё задерживаюсь.
