Татьяна Воронцова - Морской змей
– Обо мне ты тоже наводил справки? – осторожно поинтересовалась Лиза, отлично зная, что у него для этого куда больше возможностей, чем у них с Джеммой.
– Нет. Я ничего не хочу о тебе знать.
Она почувствовала себя уязвленной.
– Я тебе настолько неинтересна?
Этот вопрос он оставил без ответа.
Из кухни донеслись призывные вопли Джеммы. Обед на столе. Вроде бы надо вставать и идти. Но Лизе страсть как хотелось вытянуть из парня хоть самую крохотную подробность его пребывания среди смертных в качестве офицера GIGN.
– Трудно было? Ну, все эти пятидесятиметровки под водой со связанными руками и ногами, прыжки с парашютом, атаки собак...
– Да, – сказал он просто. – Особенно когда знаешь, что все это закончится очень и очень не скоро.
– Зачем же тебе это понадобилось?
Он ответил не сразу:
– Трудно сказать. Возможно, мне захотелось почувствовать себя в большей степени мужчиной, чем раньше.
– Удалось?
Он промолчал.
Соперничество с отцом, излюбленный Фрейдов мотивчик. Стремление превзойти его во всем. Догнать и перегнать. Стать вожаком стаи.
– Плавать я научился еще в младенческом возрасте, спасибо кузине моего отца. У нее домик на юге Франции (неплохой такой домик, в три этажа), и долгое время мы с матерью жили там, а отец наезжал по выходным. Катрин учила плавать своего сына и меня. Мы с ним ровесники. Разница в девять дней.
Она затаила дыхание, боясь спугнуть счастливую минуту его откровенности.
– К двенадцати годам, – продолжал Венсан, – я уже плавал и нырял как дельфин. Я мог прыгнуть в воду с самой высокой скалы и пробыть под водой так долго, что меня уже начинали считать утопленником. Я никогда не боялся глубины. Никогда не думал о том, что могу захлебнуться. – Он говорил негромко и монотонно, как бредящий на кушетке пациент психоаналитика. – В четырнадцать лет я освоил легкое водолазное снаряжение, а когда мне исполнилось шестнадцать, отец начал обучать меня плаванию в экстремальных условиях: в холодной воде, в штормовую погоду, со связанными за спиной руками... Он просто подводил меня к краю причала, крепко-накрепко стягивал мне веревкой запястья, показывал, где я должен вынырнуть, а потом сталкивал вниз. Ни мать, ни сестра никогда не ходили вместе с нами. Они не могли на это смотреть.
– Господи! – не сдержалась Лиза. – Это просто... чудовищно!
Венсан безразлично пожал плечами.
– Ты шел на это добровольно? Тебе действительно хотелось научиться?
– Сложный вопрос. А что я мог поделать? Сказать свое решительное «нет»? Устроить истерику? – Он покачал головой. – Это не мой стиль.
– Ты не мог отказаться, поэтому решил научиться делать все как можно лучше?
– Да.
– Интересная форма протеста... – Ей пришлось передох–нуть, прежде чем она смогла задать следующий вопрос. – Но вот чего я не пойму... Он сам учил тебя, а потом, когда на определенном этапе карьеры ты задумался о вступлении в GIGN, стал чинить тебе препятствия?
– Ну, в какой-то момент ему показалось, что я слишком много о себе воображаю. – Венсан усмехнулся. – Я в самом деле много о себе воображал. А почему бы нет, черт возьми? К двадцати годам я уже успел привыкнуть к мысли, что лучше всех плаваю, лучше всех танцую и любая понравившаяся мне девчонка мгновенно прыгает в мою постель. Когда мне было страшно, я старался этого не показывать. Когда было больно, терпел сколько мог. Строптивый сын. Заноза в заднице власт–ного отца.
– А как ты управился с собакой?
– О, это отдельная история... Понимаешь, собаки боятся меня. Все без исключения собаки.
– А эти, специально натасканные? Они что же, не нападали на тебя?
– Нападали, конечно. Но мне всегда удавалось отразить атаку.
– С ума сойти...
Еще одно пожатие кажущихся худощавыми плеч.
– Так было всегда, сколько я себя помню.
– И в чем причина?
– У моей матери были кое-какие соображения на этот счет, но она никогда ими не делилась. Только однажды, в день моего совершеннолетия, рассказала мне один из своих снов. Сон, который приснился ей во время беременности. – Он посмотрел в сторону, как будто собирался сказать что-то не совсем приличное. – Ей приснилось, что она качает колыбель с младенцем, со мной. Качает, качает, напевает какую-то песенку... потом наклоняется проверить, уснул ли я, и видит в колыбели змею.
– Змею?
По телу Лизы пробежала быстрая дрожь.
– Да. – Венсан тронул пальцами гемму. – Змею с короной на голове.
Некоторое время они молчали. Джемма снова позвала их к столу, но они уже привыкли к мысли, что сегодняшнему обеду суждено быть съеденным в холодном виде.
– Что-то еще? – тихо спросила Лиза.
– Одна из моих подруг – как раз та, на которой я собирался жениться, – однажды сказала, что не может выдержать мой взгляд. Что у меня глаза змеи.
– Да, смотреть ты умеешь...
– Знаю.
– Потому она и подарила тебе это? – Лиза кивнула на гемму.
– Точно. В то время я как раз начал интересоваться происхождением и значением этого символа.
Остановившимся взглядом Лиза смотрела на белую пластиковую поверхность стола, видя и не видя мелкие царапины на ней, липкие пятнышки от пролитых и уже успевших высохнуть капель вина, разлетевшиеся от ветерка хлопья табачного пепла...
...но Морской Змей Торанс, так же как и его начальство ...
Змея – один из символов Гекаты, мифической «страшной матери». Фаллический символ страха. Отождествление со змеей – это погружение в водные глубины, в бездну, в материнскую стихию, «вхождение в страшную мать». Зачем? С целью обновления и воскресения, разумеется. Но нужно быть богом или героем, чтобы отважиться на такое.
Герой является сам для себя змеей, жертвующим и пожерт–вованным. Он сам обладает природой змеи, поэтому и Христос сравнивает себя со змеей, поэтому же змея была освобождающим мировым принципом для гностических сект, называвшихся офитами...
Мальчик стоит на причале со связанными за спиной руками. Светлые глаза сощурены, губы плотно сжаты. Через минуту отцовская рука столкнет его в воду, и стройное тело иглой вонзится в изумрудную глубину. Был ли он таким же бесподобным красавцем в юности? Танцы... девчонки на заднем сиденье автомобиля... очевидно, да.
Герои, подобно царям, имеют змеиные глаза: «ormr i auga». Сигурдр носил это имя — Ormr i Auga...
Тот же мальчик, врывающийся с автоматом наперевес в задымленное помещение, мгновенно, на подсознательном уровне распознающий своих и чужих, переговаривающийся на языке жестов с другими мальчиками, точными копиями его самого, в ультрамариновых брюках и куртках с эмблемой GIGN на рукаве... Он заметно старше того, первого, но у него те же дымчато-зеленоватые глаза и та же одержимость во взгляде.
На некоторых средневековых картинах чаша содержит вместо Господа – дракона с переливчатым змеиным взглядом, стерегущего божественную тайну в материнских недрах (пещере), где совершается обновляющее таинство возрождения [76] .
– Почитай мне еще из Рембо, – шепотом попросила Лиза, глядя на его расцарапанную руку.
Кровь запеклась на тыльной стороне ладони коричневой корочкой.
Венсан тоже посмотрел туда.
– Могу почитать Малларме, если хочешь. Или Китса. Рембо – для особых случаев.
– Таких, как этот? – Она сама удивилась подобному предположению, однако оно оказалось верным. – Ты применяешь его в качестве анальгетика?
– Только когда под рукой не оказывается ничего другого.
Лиза недоверчиво рассмеялась.
– Ты просто кладезь безумных идей! И что же, действует?
– Безотказно!
– Я думала, что боец спецназа – это такое особое существо без нервов, запрограммированное на убийство.
Венсан кивнул, усмехнувшись:
– Это распространенное заблуждение.
– Так ты самый обычный человек?
– Смеешься, да? – Он укоризненно покачал головой и отпил еще вина. – Я, конечно, не падаю в обморок от вида и запаха крови, но одна проблема у меня все же есть.
– Что за проблема?
– Второй ноцицептивный тип, – сообщил он со вздохом и, видя ее озадаченное лицо, пояснил: – От латинского «nocere» – повреждение, причиняющее страдание. Я не сам это придумал. Таков официальный приговор.
– И что же это значит?
– Низкий порог болевой чувствительности. Высокий интервал болевой переносимости. Фишка в том, что ответ нервной системы на раздражитель регистрируется специальным прибором, который невозможно обмануть.
– Иными словами, – заключила Лиза злорадно, – ты слишком чувствителен для мужчины.
– Ну, если сравнивать мужчину и женщину, то у женщины болевой порог по определению выше, чем у мужчины. Догадываешься, почему? Да потому что женщина (я имею в виду женщину как представителя биологического вида, а не современного мутанта в джинсах, с короткой стрижкой и упаковкой противозачаточных пилюль в кармане) вынашивает, рожает и кормит. Природа заботится о своих дочерях!
