Ричард Бирд - Дамаск

– Я не знал, как ее удержать, – сказал Генри снова нарушая тишину. От матери ему нужна сила ее безусловной любви и жалость, жалость к нему.

Он ищет доказательств того, что он связан с матерью, а она – с ним. Не может быть, чтобы он остался один на всем белом свете, одинокий, живой и страдающий Генри. Если он одинок, то какой же тогда смысл в существовании остальных людей. Для чего им жить? Возможно, тогда им вообще не стоит жить.

– Ты любил ее?

– Кого?

– Эту свою девушку. Ту, которая уехала в Асаку.

– Не знаю.

– А что ты чувствуешь сейчас?

– Мне кажется, я мало о ней заботился.

– Тебе не хочется наложить на себя руки?

– Мама!

– Если нет, то это не любовь.

– Как ты можешь говорить такое? Да кто, вообще, в этом что-нибудь понимает?

– Все. И я тоже. Придет время, и ты поймешь. Это судьба. А от судьбы не убежишь.

– Ты же убежала.

– Она со мной жестоко обошлась.

– Ты вышла за отца.

– Он был лучшим из всех, кого я встретила, после того, как пришла в себя.

– Но это была не любовь, так ведь?

– Нельзя же всю жизнь носить траур.

– Ты могла бы вернуться в Британию, – говорит Генри. – Ты и сейчас могла бы. Чего сидеть и думать, если бы да кабы?

– Теперь это уже не то.

– Почему же?

– Все меняется, исчезает. Там другая жизнь, теперь это просто еще одна часть Европы. Так пишут в газетах. К тому же, кто говорит, что я не люблю твоего отца?

– Ты сама, ты все время это говоришь. Ты говоришь, что лучше бы ты умерла.

– Господи, Генри. Где твое чувство юмора? Не нужно верить всему, что я говорю.

– Чему же тогда верить?

– Верь тому, во что веришь. Так всем будет хорошо.

1/11/93 понедельник 13:12

– Иди-ка ты лучше домой, Хейзл.

Первый признак сумасшествия – когда начинаешь разговаривать сама с собой. Или, может быть, это второй признак. Третий признак – наверное, когда не знаешь, какой первый. И тогда ты уж точно сумасшедшая.

Выйдя из тихого сада на улицу, Хейзл поразилась ее суете и шуму, а также тому, что, отойдя всего на несколько шагов от дома Спенсера, она мгновенно столкнулась с жизнью тысяч других людей. Этот контраст и внезапный порыв ветра, бессмысленный и упрямый, заставили ее почувствовать себя уязвимой и незащищенной. Ей показалось, что она забыла, для чего родилась и как ей жить дальше. Она увидела рабочего, он читал газету, поставив ногу на заступ лопаты, воткнутой в землю. Интересно, что он рассчитывает из нее вычитать. Вряд ли в ней написано, почему, например, такая симпатичная девушка, как она, одета как на вечеринку, в половине первого пополудни, да еще в такой унылый понедельник. Она почувствовала на себе взгляды прохожих и обвинила в том свое платье. Надо ехать домой и забыть о Спенсере, который никогда не примет никакого решения, забыть о Генри Мицуи, который скоро уедет.

Без плаща, с одной лишь сумочкой, скрестив руки на груди, она вышла на дорогу. Людей на улице было предостаточно, машин же не было совсем, поэтому на быстрое спасение полагаться не приходилось. Едва приехав домой, она, в первую очередь, переоденется. Потом попробует отыскать старые проспекты по медицинскому или юридическому образованию. Со Спенсером не получилось – может, получится сменить профессию, давно собиралась.

– Езжай домой, Хейзл, будь умницей. Кто сказал, что нужно все решать сегодня?

Кажется, это голос мамы.

Теребя в руках ключи от машины и оттягивая возвращение домой, Хейзл размышляла, правильно ли поступает. Опыт заочного преподавания помог ей распознать названия деревьев в саду у Уильяма, выучить имена всех королей и королев, но никак не мог помочь ей решить, стоит ли ехать домой и забыть о Спенсере. Она загляделась на витрину магазина подержанных вещей, на разбросанные по ней случайные предметы: коричневое пальто, длинный кардиган и пепельницу из половинки кокосового ореха. Еще там были цветастая деревянная утка, шаль с пейслийским узором, подушечка с вышивкой, радио марки «Шарп» и древний набор кухонных ножей из шести предметов с подставкой для салфеток, на которой были видны чьи-то инициалы. Хейзл разглядывала все эти вещи, надеясь, что в каждой скрыт некий тайный смысл. Она хотела бы увидеть какой-нибудь знак, убеждающий в том, что ей нужно остаться. Он может быть скрыт в любом из этих предметов, в рабочем с газетой или в любом прохожем. Неважно в чем, лишь бы не пропустить.

Рабочий с газетой присвистнул, и Хейзл тут же направилась к своей машине. Сев в нее, она захлопнула дверцу и проверила, закрыта ли дверца с пассажирской стороны. Все та же проблема с настоящим – оно никогда не бывает таким однозначным, как прошлое, в котором все уже давно согласовано. Она завела двигатель и выехала на пустынную дорогу.

Они со Спенсером сегодня так ничего и не решат. Он явно не собирается ничего предпринимать, а Хейзл – не более чем неуместное вторжение. Она уже успела забыть, как лихо все начиналось. Вспомнив, с каким энтузиазмом она зачем-то дала Спенсеру адрес секретаря ее института, она улыбнулась. Она ведь не особенно рассчитывала, что он пригласит ее остаться, но понимала, что это возможно. А то, что в этом задействовано несколько человек, делает ситуацию похожей на тотализатор: сначала делаешь ставку, а потом пытаешься сделать так, чтобы выиграть. Не вышло, ему же хуже, но только не ей. Он запомнит этот день, как день упущенных возможностей изменить жизнь к лучшему. Ну и пусть, у него ведь есть его прекрасная Джессика, вот пускай она его и утешает. Интересно, так поступают все мужчины, и существует ли идеал? И для чего он нужен? Наверное, для всего, пока не пресытишься. Бог с ним. Себя не изменишь, да и Спенсера тоже. Ведь и дураку ясно, что он никогда не примет никакого решения, потому что никогда этого не делал. Поэтому он и думает, что все еще возможно. Он ошибается. Ведь у каждого из них в прошлой жизни были события, которые держат и не отпускают, не дают измениться. Теперь и этого уже не изменишь, даже если Спенсер все еще лелеет мечту о божественной перемене (с непосредственным участием Бога). Ему просто надо признать, что их несовместимость намного серьезней, чем ему кажется. Это вовсе не временная потеря памяти, которую можно вылечить внезапным шоком.

В конце улицы, где, как Хейзл рассчитывала, уже начнется завтра и она смешается с остальным миром, ей преградила путь яркая ленточка полицейского ограждения, трепещущая на ветру. Хейзл припарковалась у автобусной остановки, между двух лип. На улице собралась толпа, но Хейзл решила переждать в машине. Пока никаких знаков она не заметила, и ничто не подталкивало ее к тому, чтобы вернуться. Кстати, ей пришло в голову, что Генри Мицуи скорее всего блефует. Он знает, где она живет. Поэтому он вовсе не едет к Спенсеру, как обещал, а ждет ее дома. Наверное, уже мозоль на пальце натер от кнопки звонка. Никто ничего и не заметит, пока дети через месяц-другой где-нибудь за городом, на пустыре, не наткнутся на тело женщины.

Вот это уж точно был голос мамы.

Толпа на ступеньках библиотеки начала аплодировать. Хейзл приподнялась на сиденье, чтобы лучше видеть, и разглядела развевающееся свадебное платье, которое поспешно спускалось по веревке к ступенькам библиотеки – с самой верхушки башни с часами. Ей стало смешно. Альпинистка в свадебном платье набрала скорость, и это уже было похоже на знак. Дорога перекрыта благодаря мисс Хэвишем, которая покинула свой ответственный пост, чтобы спуститься в свадебном платье к парадному входу библиотеки.

Не успев как следует подумать, Хейзл развернула машину, сдав назад в опасной близости от лип и бактерий, выделяющих черную пакость из отходов тлей. Жизнь бьет ключом, и это тоже может быть знамением – причем хорошим. По дороге к дому она подумала, что все увиденное и есть настоящая жизнь, а жизни бояться не надо. Что бы она себе ни придумывала, жизнь останется жизнью, и у каждого она – своя. Хейзл вспомнила, как взлетали от ветра белые юбки свадебного платья мисс Хэвишем, и засмеялась. Так будет всегда, до самой смерти, разве этого не достаточно? Хейзл поставила машину на то же место, с которого только что уехала. Ей хотелось верить, что совпадения и удачи не бывают случайными, и потому она не одинока. Ей хотелось, чтобы у нее опять появился выбор – выбор между правильным и неправильным. В противном случае она никогда не попадет в Дамаск, потому что дороги, ведущие в него, будут закрыты (так безопаснее), и останется лишь никому не нужная мисс Хэвишем, и только случайные события будут определять то, что должно случиться до конца сегодняшнего дня, или завтрашнего, пока дни не сольются в жизнь.

Она вышла из машины и стала запирать дверцу, когда чья-то худая рука с длинными пальцами легла ей на плечо.

9

В 1993 году никто не носит свитера с орнаментом.

1/11/93 понедельник 13:24

– Хорошо, что ты вернулась, – сказал Спенсер. – Ты не поверишь, как я рад.