Линор Горалик - Это называется так (короткая проза)
У меня была всего секунда, пока мама не добежала до моей комнаты из коридора, и за эту секунду я успел запихнуть чудище под кровать. Я должен был продолжать кричать, иначе мама услышала бы, как чудище плачет. Я закричал маме, что моя любимая красная ручка протекла, и показал ей свою красную ладонь. Мама сказала мне, что мы купим мне новую красную ручку, и я увидел, что ей стало гораздо легче. Наверное, мои крики очень ее испугали, она подумала, что у меня «это» или я заболел. Мама обняла меня изо всех сил и сказала, что она меня любит.
И тут я вдруг все понял. Удивительное это ощущение, никогда не пойму, как это происходит: не понимаешь — не понимаешь чего-нибудь, а потом вдруг все понимаешь. Так вот, я все понял. Я пошел в ванную отмывать руки от чернил. Меня всего трясло, но зато я знал, что мне теперь делать. Я пошел к себе в комнату, засунул под кровать подушку и накрыл ею лицо чудища, чтобы его скулеж было не так сильно слышно. Потом я закрыл дверь в комнату, и мы с мамой посмотрели смешной сериал про няню. Я иногда прислушивался, и мне казалось, что я слышу, как чудище скулит и плачет, но, может быть, мне это только казалось. После сериала мама спросила, хочу ли я в душ или ванну. Я сказал, что хочу ванну. Все эти дни я мылся второпях, потому что из-за шума воды не слышал чудище и боялся, что оно что-нибудь устроит. Но сегодня я посидел в ванне как следует. Это было очень приятно. Потом я пошел в свою комнату и поставил себе музыку, под которую я иногда люблю засыпать. Подушка и музыка заглушили чудище, и мама ничего не услышала. Она поцеловала меня и опять сказала, что меня любит. Я тоже сказал, что я ее люблю и ради нее сделаю, что угодно. А она сказала, что все, что ей от меня нужно, — это чтобы я был здоров и счастлив. Мама спросила, можно ли дать мне конфету, и я сказал «конечно». Тогда мама обрадовалась и принесла мне самую красивую конфету в золотой бумажке из той коробки, которую дядя Витя принес на мой день рождения. Я сказал, что съем ее в темноте, так интереснее. Мама поцеловала меня и ушла, а я полез под кровать и достал чудище.
Оно теперь дышало совсем тихо. Его выпирающие ребра поднимались и опускались. При свете ночника чудище выглядело довольно плохо. Из круглых ранок, где я тыкал ручкой, текла кровь. Я развернул конфету и понемножку скормил ее чудищу. Оно глотало с трудом, но все-таки ело. Футболка, которую я ему постелил, была теперь ужасно грязной. Я завернул чудище в эту футболку, прижал к себе и немножко с ним так посидел. Потом я встал, положил чудище на подоконник, надел кроссовки прямо на босу ногу, взял чудище на руки и перелез с ним через окно во двор. Я был в одной пижаме, на меня летел снег, но я все равно был весь мокрый, как от жары. Чудище у меня на руках тихонько стонало, но я шептал ему: «Терпи, терпи». Я пошел в сторону парка, потом повернул во второй переулок и по пожарной лестнице долез до второго этажа, прижимая чудище к себе одной рукой. Ладонь этой руки опять стала у меня вся красная. Я заглянул в окно. Дура Вера спала, на животе, попой вверх, на ней была ночная рубашка до самых пят. Я перелез через подоконник. Чудище едва слышно стонало у меня на руках. Я осторожно встал на колени возле кровати и положил чудище на пол. Я убедился, что оно целиком лежит на футболке, прикрыл его свободным краем и рукавом, а потом тихо — тихо задвинул его под кровать дуры Веры. Под кроватью что-то грюкнуло, там лежали какие-то кастрюли или сковородки. Я замер, но дура Вера даже не шелохнулась.
Тогда я вылез из окна обратно, спустился по пожарной лестнице вниз и пошел прямо домой. Я решил, что сначала дойду до дома, залезу к себе в комнату и лягу в кровать, а уже потом буду плакать. За это мне будут положены пять зеленых карточек.
РыбкиМясников моя мама не любит — она говорит, что в привычке к виду крови ничего хорошего нет. Поэтому к нашему мяснику я обычно хожу один — я не боюсь крови. Я вообще ничего не боюсь, потому что я очень высокий, здоровый и сильный, я думаю, что я даже посильнее мясника. Мясник хорошо ко мне относится, он разрешает мне задавать много вопросов и отвечает, если у него находится время, а если не находится, то я не обижаюсь, потому что, когда он занят с другими покупателями, я могу смотреть на рыбок.
От рыбок мне делается так хорошо, что я не могу уйти домой, все стою и стою. Они просто маленькие серые рыбки с черными полосочками, но если смотреть на них долго, то они становятся невыносимо красивые. Они совсем на меня не смотрят, даже если я пытаюсь топать или кричать. Я стараюсь так не делать, потому что мясник сразу говорит мне: «Пошел вон!» — а я знаю, что если тебе велят уходить, то сразу надо уходить, и мне приходится уйти от рыбок. Но мне очень хочется, чтобы рыбки на меня посмотрели. Дома мне нельзя завести рыбок, потому что мой кот — невменяемый. Один раз мне даже пришлось спуститься за ним в ад и просить, чтобы его выпустили наружу, потому что в его плохом поведении тогда был виноват не он, а я, потому что я его плохо воспитывал. Вернее, я его совсем не воспитывал, потому что мне нравилось, что кот может творить, что вздумается. Мне самому нельзя творить, что вздумается: я не умею остановиться и могу покалечить кого-нибудь или даже убить, особенно если я злюсь, а злюсь я часто. Когда кота отпустили из ада, я занялся его воспитанием, чтобы он, когда умрет в следующий раз, уже мог сам отвечать за свои поступки. Когда я занимаюсь воспитанием кота, я очень часто ужасно на него злюсь, просто до белых глаз (это когда я перестаю даже видеть, что делаю). Я знаю, что в такие моменты мне главное успеть заложить руки за спину. Этому меня научила Дина. Это было первое, чему она меня научила. Еще Дина учила меня никогда ни на кого не орать, но не орать на кота я не могу. Я ору на кота и изо всех сил топаю ногами, а мама сидит в соседней комнате и боится, что я убью кота, поэтому мне делается потом очень стыдно. Но кот — он совершенно невменяемый, так что его ничем не испугаешь. Поэтому мне очень трудно его воспитывать, чтобы он не ел всех подряд. Кот ест тараканов, муравьев, червяков, одним большим жуком он так подавился, что нам пришлось везти его к врачу. Я всю дорогу плакал, потому что кот дышал очень страшно и громко, и я боялся, что он умрет неперевоспитанным и опять попадет в ад, но все обошлось, а кот научился сначала убивать жука и раздирать его на части, а уже потом есть. Я думаю, это заслуги моего воспитания. Я стараюсь учить кота всему, чему меня учила Дина, пока не уехала, но я не могу ему сказать, чтобы он убирал лапы за спину, когда ему хочется кого-то убить, потому что тогда кот упадет. Из-за кота я не могу завести рыбок, поэтому я так люблю ходить к мяснику. Раньше я мог сколько угодно смотреть на рыбок в комнате у Дины, но Дина уехала.
Я хожу к мяснику каждый вторник. В этот вторник я тоже ходил к мяснику, и у него не было никаких посетителей, не считая меня. Я очень обрадовался и сказал, — я очень рад, что у мясника в последнее время стало гораздо меньше посетителей, потому что теперь он может со мной разговаривать и отвечать на мои вопросы, и еще я сказал, что благодарен ему за то, что он отвечает на мои вопросы. Дина всегда говорила мне, что если ты думаешь про человека хорошее, ему это надо обязательно сразу говорить, только при этом не нужно его обнимать или поднимать в воздух, потому что не всем людям это нравится. Когда мне кто-то нравится, я сразу хочу схватить его руками и обнимать, и кружить, но Дина говорит, что так можно делать только с котом, а всем остальным людям достаточно слов, чтобы понять, что они мне нравятся. Даже мама не очень любит, чтобы я поднимал ее и кружил. Дину я попытался обнять в первый же раз, когда пришел к ней в комнату. К ней я тоже ходил каждую неделю, как к мяснику, пока она не уехала. Дина разговаривала со мной и тоже отвечала на мои вопросы, но мы договорились, что у нас будет игра: сначала она задает мне вопросы, и я на них отвечаю, зато перед уходом я могу спросить про что-нибудь у нее. Я не очень люблю, когда мне задают вопросы, а вопросы Дины иногда были совсем неприятные, и мне хотелось от них орать и топать, но Дина меня научила не топать и не орать, а смотреть на рыбок, пока я не перестану сердиться, а уже потом отвечать. Иногда я даже забывал задать ей в конце свой вопрос, а иногда не знал, что спросить, и спрашивал, что она ела на завтрак или есть ли у нее кот. Мы часто говорили про моего кота, но у Дины не было своего кота, так что ей было интересно слушать, как я воспитываю моего. А иногда я очень хотел задать вопрос и еле мог дотерпеть до конца встречи, и когда часы показывали без трех минут шесть, наступала моя очередь. Один раз я спросил, кого она любит больше всего. Она сказала — маму и папу. От этого я стал любить Дину еще больше.
Иногда мне приходилось пять или даже десять минут смотреть на рыбок, как только я входил в ее комнату, потому что случалось так, что мама привозила меня вовремя, я проходил по коридору мимо других дверей к Дининой комнате и стучался, как положено, но Дина говорила через дверь: «Подождите, пожалуйста», и тогда я знал, что у нее сидит лысый и не хочет уходить. Я ненавижу лысого, и если он приходит к Дине в тот же день, что и я, я думаю, что он делает это специально. Я представляю себе, что Дина улыбается ему, как мне, и тоже учит его смотреть на рыбок, и тоже говорит ему, что он хороший человек, как она говорит мне. Иногда я слышу, как он плачет у нее в комнате, хотя подслушивать нельзя, но я не могу удержаться, а Дина успокаивает его и говорит с ним, как друг, и от этого мне делается очень плохо, потому что Дина — мой друг. Я знаю, что друзьями надо делиться, например, я не переживаю, что у нас в группе, куда я хожу заниматься творчеством, дура Вера не только мой друг, а Алик не переживает, что я не только его друг, хотя Алик, может, не понимает ничего. Но Дина — совсем другое дело. Один раз я даже закричал и попробовал схватить лысого, но Дина стала кричать на меня в ответ и очень сердилась, и сказала, что она нужна не только мне, но и другим своим пациентам, и что она постарается, чтобы я больше не встречался с лысым. Но иногда лысый плакал, и я знал, что Дина не может его выгнать, а я должен ждать. Лысый выходил весь заплаканный и быстро пробегал мимо меня, я знал, что он меня боится, и так ему и надо. В такие дни я сразу проходил в комнату и начинал смотреть на рыбок, пока Дина завязывала косынку, а уже потом мы с ней начинали играть в вопросы. В такие дни мне было гораздо труднее играть, но я старался.