Куруматани Тёкицу - Неудавшееся Двойное Самоубийство у Водопадов Акамэ
Ая повесила трубку. Завтра — назначенный день, двадцатое августа. На глаза навернулись слёзы. Ая сняла халат, легла. Протянув руку, выключила лампу. В сумраке татуировка казалась огромным, омерзительным кровоподтёком. Я повернул девушку к себе, и её груди качнулись.
24
На следующее утро мы вышли из дома свиданий в начале девятого. Совсем недалеко находилась станция Уэхоммати линии Кинтэцу, но Ая сказала, что лучше пройти ещё немного до Цурухаси — станции кольцевой. Мы медленно пошли вниз по улице. Нашли у станции столовую и поели гамбургеров, стоя у стойки. Когда мы доели, Ая сказала:
— Ещё одно дело сделать надо. Перед тем, как ехать в Акамэ.
— Что за дело?
— Помнишь то место, где я вчера сумку взяла? На станции Тэннодзи? Подожди меня там, ладно? Сейчас почти девять, и до половины двенадцатого я точно обернусь.
— Вы… А, хотя, ладно.
Я растерялся. Подумал, что она решила бросить меня. И она немедленно прочитала это в моих глазах.
— Чего разволновался? Да не беспокойся, не брошу я тебя.
Ая повернулась ко мне спиной. Вышла на улицу. Я пошёл было за ней. Но она быстро подошла к стоявшему у обочины такси, сделала знак водителю открыть дверцу, мельком взглянула на меня и села в машину. Я увидел её на мгновение через стекло заднего сидения. И машина уехала.
Всего минуту назад мы стояли у стойки, спокойно ели гамбургеры, и вдруг… Как холодно она взглянула на меня напоследок… Сердце похолодело, словно скованное холодом её глаз. Я запрокинул голову. Увидел августовское небо, такое голубое… Подумал, что меня вдруг выбросило ещё в одну неизвестность.
Я почему-то вспомнил станцию Ёцуя. Вспомнил, как Масако сказала: «прощай», как повернулась и ушла. Тогда я почувствовал, что теряю что-то навсегда. Но что?
Ая — такой же чужой мне человек, как и Масако, человек, в сердце которого скрипят неведомые мне поршни. Но её слова, все те слова, которые я услышал за эти два с чем-то проведённых вместе с нею дня, жили во мне, дышали, переплетаясь в сумасшедший клубок. Плач человека, которого замуровали в бочке и бросили в море пролива Акаси. Тихое дыхание девушки, затаившейся в картонном ящике…
Я шёл вдоль путей подвесной железной дороги. Станция Тэннодзи была третьей по счёту. Вчера утром Ая уже попыталась уехать без меня — очевидно, не желая впутывать меня в свои проблемы. Как она изменилась вчера, после той встречи в квартале Синсэкай… Я тоже испугался не на шутку. Но не мог забыть выражение, мелькнувшее в её глазах, когда она сказала, что хочет съездить со мной к сорока восьми водопадам Акамэ — «напоследок». Нет, выбора у меня не было. Но куда же она уехала так внезапно? Неужели в Хатта? Но тогда всё кончено. Только бы не это…
Быть может, она отправилась в контору этого Тэраяма и его братии? Но оттуда ей тоже вряд ли выбраться. В любом случае мне оставалось одно — ждать. Ведь я увидел цветок лотоса на её спине, этот огромный, уродливый кровоподтёк. Ведь я ласкал её… Нет, наверняка она просто хотела дать мне ещё один шанс, как бы говоря своим уходом: «Хочешь бежать — беги сейчас!» Но ужасающие глаза райской птицы неотступно смотрели на меня. И бежать было некуда.
Когда часы на станции показывали почти без двадцати двенадцать, я впервые подумал, что, даже если она не объявится, убиваться я не стану. Подумал с раздражением. Будь на то её воля, она пришла бы непременно. Но время шло, а я всё ждал, с каждой минутой раздражаясь всё больше, и скоро раздражение перешло в ненависть, а ненависть — в желание убить её. И не только её — мне всё больше хотелось столкнуть в глубокую воронку одного из сорока восьми водопадов Акамэ и её, и себя самого. Если она всё-таки придёт, я, хочешь не хочешь, отправлюсь в ещё одно странствие — последнее. Мне было страшно.
И всё же бесстрашноСхватите же шляпку мою.
Снова в ушах оглушительно зашумела кровь. Мне захотелось бежать оттуда, немедленно. Подбежала Ая.
— Прости… Заждался?
— Да нет…
Она тяжело дышала, и на кончике носа виднелись капельки пота. В руках она держала объёмистую сумку.
— Как я обрадовалась, когда тебя увидала!
— …
— В такси подумала: уйдёшь, и ладно. Но не поехать тоже не могла. Ну никак.
— Нет, я…
— Прости меня, ладно? Если бы ты только знал, как я счастлива была, когда тебя увидела! Спасибо. Не забуду тебя, до самой смерти помнить буду!
Она говорила с возбуждением, совершенно на неё непохожим. Словно ни на миг не задумалась обо мне, о том, с какими чувствами я стоял здесь, дожидаясь её, и просто выпалила всё, что было у неё на душе, путаясь в сумбуре своих чувств. И всё это она говорила мне — человеку, который только что желал убить её! Который хотел бежать от неё без оглядки! Мне вдруг захотелось закричать, истошно, срывая глотку…
— Багаж оставим здесь.
Ая сунула монетку в щель шкафчика камеры хранения.
— Своё тоже тут оставь. Барахло тебе уже не понадобится.
Что конкретно лежало в её сумке, я не знал, но в моей котомке лежала лишь смена нижнего белья и тому подобное. Вчера вечером мы оба надели чистое исподнее. Очевидно, в последний раз. Ая вынула ключ.
Мы сели на поезд окружной линии и поехали в сторону Цурухаси, чтобы пересесть там на линию Кинтэцу и доехать по прямой до станции Водопады Акамэ. В двенадцать часов четырнадцать минут пополудни мы бегом заскочили в скорый поезд, следовавший в Набари. Поезд тронулся, и в окне замелькал сумбурный городской пейзаж. На который мы тоже, очевидно, смотрели «напоследок». Виднелись крыши и стены домов, вывески лавок, блестящие листья деревьев, дороги, сияющие в лучах палящего солнца, и машины, и люди, и школьники, и олеандры, и трава на пустырях… Я видел всё это удивительно отчётливо, в мельчайших деталях.
Но сердце моё было безмолвно. Лежало в груди тяжёлым и нелепым камнем. Мы сидим рядом — женщина лет двадцати пяти-двадцати шести и мужчина тридцати четырёх, обутый в сандалии гэта — и молчим, просто молчим. По крайней мере это — всё, что видят остальные пассажиры.
«Но мы едем умирать. Едем туда, где мы вместе простимся с жизнью. Едем к сорока восьми водопадам Акамэ. Едем, чтобы уйти из этого мира в мир иной. Прокатиться на этом поезде может любой. Мы купили билеты и сидим здесь, точно так же, как вы. Но наши места — особые. Позвольте осведомиться, куда вы направляетесь? В гости к бедной родственнице? Надуть кого-то по работе? Проиграть футбольный матч? Извиниться перед другом? Видите, ваши места не стоят и гроша, вы встанете с них и не оглянетесь. Но взгляните на наши. Наши места — наши навек. Их не уступишь. Они привезут нас к сорока восьми водопадам Акамэ, и билет обратно нам не понадобится. На места эти мог сесть любой, но на них сели мы. И теперь они — наши. Они — золотые. Они, и только они, сияют, сияют неземным сиянием, видите? Потому что эти места — места смерти».
Так я говорил про себя. Но с каждым словом всё больше уверялся в том, что всё это — вздор. Какое к чёрту золотое сияние? Ая сжимала мою руку, гладила её кончиками пальцев. Ни одна женщина не делала мне такого при людях. Несколько сумбурная радость, которую Ая почувствовала, увидев меня на станции Тэннодзи, передалась и мне. Ая наверняка пришла на станцию уверенная, что меня там не окажется. Но куда же она ездила? Смогу ли я когда-нибудь понять, что за поршни ходят в её груди? По крайней мере я был уверен в том, что её радость была неподдельной.
— Знаешь, тётка из «Игая» как раз тут, в Набари, и выросла.
— Да?
— Говорила, что любит цветы калины, которая только у них растёт. В горах провинции Ига. Каждый год их у себя в закусочной в вазу ставит. Это куст такой, с белыми цветами. А однажды она мне ещё один цветок подарила, вроде гвоздики. Тоже вроде бы только у них там растёт. Где-то в горах, говорит, нашла, возле Набари. Тоже белый. Странно, правда? На вид обычная старая брюзга, и вдруг такие нежности…
— И правда. Она и мне…
Я хотел было рассказать ей о тётушкином карликовом деревце, но почему-то не смог. Наверняка она сама была одним из таких цветов, растоптанных, увядших, обратившихся колючим чертополохом.
— Да… Она к тебе как к родному сыну относилась.
— Вот как…
— А правда, что к тебе друг из Токио приезжал? Мне тётка рассказывала, что кто-то отыскал тебя и приехал. За тобой.
— Не за мной. Так, только позлорадствовать.
— Типун тебе на язык! Наверняка беспокоился о тебе, потому и приехал. Девки всегда кричат, когда с прыгалками прыгают: «Посмотри, как я прыгаю!» Потому что не может человек один жить. Когда на него никто не взглянет.
— …
— Но если тебя совсем уже к стенке припрут, тогда советоваться не с кем. Если ещё советуешься, значит, не так тебе плохо. А я, видишь, в тебя вцепилась. И как будто заново родилась.
