Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
И в воображении Кудрета между ним и Длинным произошел следующий разговор:
«Эй! Дашь ход моему письму?»
«Еще бы! Не хранить же его на память! Я бы твою мать продал, не то что это письмо!»
И продал бы! Так что лучше написать посдержанней и покороче. Деньги он пропьет, промотает, а потом снова будет клянчить. Может, и придется ему выслать, но только не сейчас. «Слава богу, спохватился вовремя», — подумал Кудрет, изорвал письмо и бросил в корзинку для мусора.
Ни в чем не следует спешить, все надо тщательно обдумывать, тем более ему, взявшемуся за такое перспективное дело. Лучше повременить денек-другой, иначе все испортишь. Получил бы Длинный это письмо, и уж тогда заставил бы его плясать под свою дудку, зажал бы его в кулак. А кто знает, что случится завтра? Может, во время предвыборной кампании он будет разъезжать в машинах, летать на самолетах? Попробуй тогда отвязаться от Длинного! Собственноручно написанное письмо будет висеть над ним словно дамоклов меч.
Кудрет зевнул и стал тереть глаза. Пора ложиться спать, но ему было не до сна.
Все вокруг давно спали, кое-кто похрапывал. Пусть себе спят на здоровье! Недалек тот день, когда тысячи, десятки, сотни тысяч таких же простаков, как и эти, отдадут свои голоса ему, Кудрету Янардагу. Единственное, на что они способны, ишаки! Без вранья Кудрет и дня прожить не может, а раз им всем необходимы его враки, он еще больше заморочит им голову. «Знали бы они, о чем я сейчас думаю, разорвали бы на куски!»
Кудрет лег на постель, вытянул ноги в лишь тогда почувствовал, как сильно устал. Усталость потоком разлилась по всему телу. «А как же устает тот, кто пашет землю или по двенадцать часов стоит у станка? А грузчики, сторожа, стерегущие по ночам чужое добро?.. Впрочем, какое мне до них дело! Будто у меня нет других забот. Да если бы все были такими ловкачами, как я, что бы оставалось делать мне?»
Кудрет залез под одеяло и продолжал размышлять.
Дни в тюрьме проходили в полном бездействии. А ведь он привык постоянно двигаться и потому не полнел — движение заменяла ему гимнастику. Не раз думал Кудрет о том, что неплохо бы заняться намазами, и сейчас эта мысль снова пришла ему в голову.
Намазы, посты и прочая чепуха были для него, конечно, пустым звуком, но все это могло избавить его от лишнего веса. К тому же один из заключенных, седобородый деревенский ходжа, сказал как-то ему: «Ах, бей! Вот если бы ты еще и намазы творил!»
Не следует пренебрегать этим пожеланием, тогда он сможет рассчитывать на поддержку и любовь хаджей[45] и ходжей. В самом деле, отчего бы ему не заняться намазами, тем более что он решил вступить в Новую партию и надеялся попасть в меджлис? Среди заключенных уже распространился слух о том, что его дед-паша был близок ко двору. Они поверили Кудрету, утверждавшему, будто правящая партия — ярый враг религии, и всей душой к нему привязались. Даже здесь, в тюрьме, не надо было пренебрегать этой трогательной привязанностью, не говоря уж о том времени, когда он выйдет на свободу.
Народ почитает хаджей и ходжей. И если Кудрету удастся войти к ним в доверие, его избрание в меджлис — дело решенное. Они кого угодно сделают депутатом, министром, даже премьер-министром, стоит им только захотеть. Кудрет подмигнул кому-то невидимому. До сих пор он выдавал себя за важную персону, ну а если он станет депутатом, настоящим депутатом… — Кудрет вдруг закашлялся и подумал, что надо бы поменьше курить. «Вот Длинный дымит, как паровоз, но ничего ему не делается, этому здоровяку!»
Кудрет повернулся на другой бок, но уснуть не мог.
Он без конца зевал, тер глаза, будто в них попал перец, из головы не шли слова седобородого ходжи: «Ах, бей! Вот если бы ты еще и намазы творил!»
Совсем недавно Нефисе сказала, что председатель вилайетского комитета партии собирался творить намазы. Бабенка ошалеет от радости, если Кудрет сообщит ей о своем намерении.
Правда, это будет выглядеть довольно странно, если он, плевавший до сего дня на всякие намазы, вдруг завопит как резаный «аллахю экбер!»[46] и станет усердно отбивать поклоны. Вот и думай теперь, под каким соусом это преподнести.
Новая идея целиком завладела Кудретом. Надо сделать так, чтобы седобородый ходжа, а вслед за ним Кемаль и бывший секретарь суда стали уговаривать его совершать намазы. Ну а он сдастся на их уговоры…
«Неплохо у меня варит котелок», — снова подумал Кудрет.
В самом деле, голова у него работала отлично. Завтра он скажет всем, что во сне ему явился седовласый старец — святой, да и только! — и повелел ему совершать намазы. Можно представить себе, какой эффект произведет такое сообщение. Все всполошатся и сочтут своим долгом уговаривать его внять совету старца.
Кудрет снова перевернулся с боку на бок, и взгляд его случайно упал на будущего свояка. Лицо Кудрета скривилось в презрительной гримасе. Не любил он этого агу и всякий раз испытывал огромное желание наговорить ему обидных слов и даже оскорбить. А тот не только не сердился, но всячески льстил Кудрету, проявляя поистине собачью преданность. И его это в какой-то степени спасало. Не приведи аллах, если бы он стал вдруг роптать! Кудрет возненавидел бы его лютой ненавистью!
Только под утро Кудрет уснул и увидел во сне того самого деревенского ходжу, который посоветовал ему совершать молитву.
«Кудрет-бей, сотвори намаз!» — сказал он и исчез.
Когда Кудрет проснулся, все уже бодрствовали. Одни собирались завтракать, другие уже уписывали за обе щеки… Кудрет приоткрыл глаза и стал наблюдать за тем, что происходило в камере. Кемаль приглушенным голосом, чтобы не потревожить его, давал распоряжения слугам.
Из груди Кудрета вырвался скорбный стон. Заключенные переглянулись: что это с беем-эфенди?
Но пока они терялись в догадках, Кудрет произнес:
— Ля илях илля ллах, Мухаммедюн ресуллах[47]!
Заключенные опешили и невольно повторяли вслед за ним слова молитвы…
Тут он окончательно проснулся и сел в постели, провел рукавом шелковой пижамы по лбу, будто отирая выступивший на нем холодный пот, и, блаженно улыбаясь, промолвил:
— Скажите: иншаллах[48], к добру!
Все в один голос повторили:
— Иншаллах, к добру!
— Ты что, свояк, сон видел?
— Не приставай, — вскипел Кудрет, — не то пошлю тебя…
Кемаль кисло улыбнулся.
— Ляхавле веля куветте илля билляаах[49]! — в сердцах произнес Кудрет, потом спросил: — Кто знает седобородого ходжу-эфенди?
— Из восьмой камеры?
— Не знаю, из какой камеры. Он иногда приходит почесать мне спину…
— Да, да, — сказал Кемаль, — его зовут Акязылы Местан…
— Так вот. Видел я его во сне. Борода длиннющая, длиннее, чем наяву, огромный, высокий, как минарет. Обнял он меня, отвел куда-то, вроде бы в мечеть, и говорит: «Ля илях илля ллах, Мухаммедюн ресуллах!» Охваченный священным трепетом, я повторял эти слова. «Сотвори намаз!» — сказал он мне и исчез.
Теперь всем было ясно, почему Кудрет стонал во сне. Он видел вещий сон. Знамение великого аллаха. Он должен сейчас же сотворить намаз!
— Всевышний, да стану я его жертвой, требует, чтобы вы совершили намаз…
— Сон мудреный. Не так-то просто растолковать.
— Пусть это сделает Местан-ходжа…
— Конечно, тем более что бей-эфенди видел во сне не кого-нибудь, а именно его.
К ходже решили послать самого набожного. Но пока думали да гадали, кто же из них достойнее, Кемаль помчался в камеру восемь.
Тяжелым спертым воздухом пахнуло на него, когда он открыл дверь камеры. Ходжа уже успел совершить омовение, сотворил утренний намаз и теперь мирно спал. Кемаль подбежал к нему и стал трясти.
Ходжа проснулся, долго не мог понять, что происходит, наконец узнал помещика и вежливо сказал:
— Прошу, Кемаль-ага, садись, пожалуйста!
Кемаль не принял приглашения, поскольку очень торопился, и попросил ходжу зайти к ним в камеру, растолковать сон, который видел его свояк.
— Какой же сон ему привиделся?
— Он видел вас. Будто вы обняли его и отвели в мечеть, велели сотворить намаз и произнесли вслед за ним святые слова исповедания…
Ходжа был неграмотным, но сразу понял, что к чему. Не иначе как всемогущий аллах ниспослал на него свою благодать. Ведь Кудрету мог привидеться кто-нибудь другой, но аллах послал ему во сне именно его, простого деревенского ходжу!
И старик спросил:
— А видел он во сне что-нибудь зеленое?
Кемаль задумался. Об этом Кудрет вроде бы не упоминал, впрочем, кто его знает? Может, и видел.
— Пойдем-ка лучше, сам с ним поговоришь.
Ходжа улыбнулся и покачал головой:
— Пусть Кудрет-бей придет ко мне, ведь я выполнил божественную волю ваджиб-уль вюджюта и текаддеса хазретлери[50].
