Василина Орлова - Пустыня
О чем я всё беспокоюсь, чего мечусь, ударяясь о стены сердцем? Все мои друзья разбрелись-разъехались, выпорхнули из ладоней, выпали из гнёзд души.
А, ну и попутного вам. Надеюсь, я достаточно самостоятельна, чтобы не слишком переживать по такому поводу.
Опять настыл момент рефлексии — именно так, настыл, а не настал. Вроде как настывает воск вокруг огонька, пляшущего в безумном танце дервиша. Пора сколупнуть настывший слой, чтоб не препятствовал дальнейшему горению.
В тайную коллекцию внезапных открытий относительно себя самой. Сократ сказал, познай себя, и тем самым надолго сбил с панталыку. Гуляя по Подмосковью, обнаружила, что листья малины покраснели, последние ягодки влажные, сладкие и холодные, как, наверно, в это время года были бы губы любимого.
Но мне достаточно и ягод, сорванных с куста — что ни говори, любовь достаточно неприятна вне зависимости от того, взаимна она или нет.
Я не определилась в жизни: не знаю, предпочитаю ли чулки с полосами вдоль или исключительно поперёк, ем ли всё, что плохо лежит, или только избранное. Ношу ли брюки или «обожаю оборочки», контральто ли у меня грицацуевское или колоратурное сопранишко, толстая ли я и великодушная, или хитрая, усатая и хромая.
Приходится признать, что я никак не выполнила программы-минимум дяди Сократа и всё ещё даже и не приблизилась к пониманию, кто же такое я.
Не познала себя, короче.
Нет, не познала.
Так и не ведаю, куда меня кинет, люблю ли чай без сахара или кофе с лимоном, нравятся рыжие или холостые, не решила, хороший ли у меня вкус или только цвет и запах приемлемые.
Рожу ли троих деток или загину пустоцветом?
Уйду ли в монастырь или в бардак; при вскрытии писем пользуюсь ножом или ножницами; готовлю себе всегда или изредка?
Я не решила даже этих вопросов, а среди них, что ни говори, встречаются весьма важные: красить ногти розовым или не красить вовсе?
Всё потому, что в каждый момент человек, по некоторым непроверенным разведданным, свободен выбирать из представленных и многих других вариантов, и каждый выбор неокончателен, такие уж мы во времени быстротекущие существа.
По одной из догадок, высказанной мудрецами и книжниками в отношении таинственной персоны господа бога, он в каждую секунду творит мир заново, в беспредельной благодати и преизбычествующей щедрости возобновляя всё последовательно, не прерывая никого из нас. Но в каждой секунде есть зазор свободы, в который может вклиниться человек.
Диалектика, как сказал Денис Карасёв, опуская губку в таз с дождевой водой, выжимая её, и вновь погружая, чтобы выжать через минуту.
Электронная почта не порадовала с утра. Не свалилось откуда-то с поднебесья ни единого, самого пустячного посланьица. Летучая мышь напрасно взмахивает крыльями. Ей некуда лететь. Странное название для почтовой программы — «летучая мышь». Но, вероятно, создатели вкладывали какой-то смысл.
И, если подлинные, материальные, важные письма в потёртых конвертах, с запахом любимого лица, приносит голубь или вообще птица, то бессмысленные сухие, как насекомый щелчок, хруст, шелест, месседжи электронки, не содержащие запаха и кардиограмму почерка, доставляет сумеречный грызун-не грызун, ночная белка-не белка, в общем, летучая мышь. Традиционно неприятный персонаж.
— Извините, Дмитрий, но вы в моём распорядке патологически отсутствуете.
— Да? Вообще великолепно!
— Вообще или в частности, меня совершенно не касается. Знаете, что мне до жути нравится в мужчинах?
— Понятия не имею.
— То, с какой легкостью они могут жить в одном доме с женщиной и оскорблять её. Нередко безнаказанно, ибо что может женщина противопоставить? Порошок — удавке? Скучно. Надеюсь, по крайней мере, у вас хватит совести не прийти завтра в этот дом ночевать.
Воображаемые диалоги, словно из «Трёх мушкетёров», разыгрывались в целые баталии. Со слезами и примирениями. Однажды посреди такого, бушующего, позвонил Дмитрий реальный.
— Как дела?
— Нормально.
— А чего голос такой…
— Какой?
— Поникший.
— Простыла.
— Аа. Ну все нормально?
— Нормально. Сейчас занята, не могу разговаривать, извини…
— Ладно, позвоню потом. Не скучай.
И снова ринулась в схватку с иллюзорным. Словно не он звонил.
Поразительно, насколько спокойно я в последнее время воспринимаю действительность. Вот образчики наших диалогов, реальных и нереальных. Именно такие мы и вели. Словно есть по двое нас, и они разные люди.
Уже ничто не спасёт. Ничто не срастит трещину, зазор, расселину. Окончательно ясно.
Раньше я полагала, будто бы — вот фантазии, подумать только — природа моего существа такова, что оно позволяет мне как бы несколько свысока отнестись к женщинам. Сколько я наблюдала их, они оказывались, как правило, довольно-таки поверхностными, какими-то фигурально плоскими, сказать проще и честнее — глуповатыми. Казалось, это даёт некоторое основание для слегка высокомерного, слегка снисходительного (две стороны одной шоколадной медальки) отношения к собственному полу.
Я, мол, выше. Я ещё не до конца мужчина, но уже и не вполне женщина. Не помню, посещала ли во младенчестве мысль, что между ног должен вот-вот проклюнуться соответствующий отросток, но, если удастся о таком вспомнить, нисколько не удивлюсь.
В глубине души я мужчина. Не представляю просто, что с этим делать. Конечно, я не настроена на поражение. Такие, как я, не ввязываются в драку с намерением быть побитыми. Я буду надеяться выиграть.
К тому же, у меня все шансы.
Но моё место за другими столиками.
И я уже потерпела экзистенциальное поражение.
Даже то, что рассказы и очерки мои, мол, написаны как будто мужчиной, ну, то есть все же мальчиком или юношей (в соответствии с возрастом), о чем говорили всевозможные друзья-льстецы, и на что указывали друзья-завистники (не подозревая, что тем самым преисполняют меня чувством великой благодарности), сие обстоятельство почиталось мной как должное. И, по моему глупому мнению, должно было свидетельствовать в пользу простого предположения. Что я и впрямь мужчина в душе, и могу, в сущности, пользоваться всеми мужскими привилегиями. Дополнительный выигрыш получала, что жила всё-таки в женском теле. Я ни в коем случае не собиралась менять пол, как сделала одна знакомая, превратившись в знакомого. Собиралась воспользоваться полным набором всех преимуществ.
Вот был номер, когда мы с Ганной — ей нужно было в больницу — зашли у парка «Дубки» в поликлинику, и я в регистратуре столкнулась с тем несчастным существом.
Он меня не узнал сперва, я напомнила о себе — зря, наверное, но, если уж опять признаваться и опять по правде, хотелось немного что ли выказаться перед Ганной: вот, мол, какие интересные персонажи встречаются в моей так называемой жизни. У тебя, поди, не возникло таких?
— Семь лет юридического стажа под откос, — говорило оно низким, как звук басовой струны, голосом.
— А хромаешь чего?
— Да тут попал… Вот теперь по медицинской части. Скоро в медучилище пойду, потом на врача…
Было как-то до обидного ясно, что никакого врача из этого с опущенным взглядом существа из регистратуры не выйдет. А вы бы захотели лечиться у такого?
Вот тебе и смена пола. Речь замедленная, как в плеере с подсевшими батарейками — может, потому и голос низкий?
Да, я думала, я больше, чем женщина. Но если бы я только знала, то были ощущения личинки, которая вот-вот станет жуком! Точнее, жукиней…
Если бы я могла подозревать…
Внезапно стало выясняться, что женщины вовсе не так глупы. В массе своей женщины умнее мужчин, которые тоже в массе. Хотя, есть подозрение, те люди, что в массе, вообще не вполне мужчины, не вполне женщины, так, некий средний род. Просто отдельные представители мужской породы настолько ярки, что отдельным представительницам женской породы с ними почти не тягаться.
Подобное было странновато, но ещё терпимо.
Знаете, наверно, опять глупо, но я всегда придавала большое значение внешне— и внутриполитической жизни страны. Общезначимыми событиями смело маркировала своё состояние, ярко, как фломастером, размечая его на периоды и подпериоды. Всё очень совпадало, и в какой-то момент поняла, что я — Россия, хотя, как совершенно справедливо заметили, на такое прозрение просится другое: а я — Гойя. Но тут уж кому что.
Но совсем уж убило: всё, над чем раньше потешалась — сопли и визги по поводу мужчин, особенно в письменном виде, то есть попытки интеллектуально преодолеть эмоциональный шторм, в виде, если конкретнее, каких-нибудь слащавых повестей, через которые фрустрирующие девочки подросткового возраста избывают свои комплексы, всякая сугубо женская чепуха, мелочи, обстоятельства жизни, всевозможные атрибуты — шпильки, кольца, серьги — всё это стало живо и непосредственно занимать меня. И — хуже того — я сама стала письменно жаловаться.
