Алексей Слаповский - Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать

Я с ума сошел, подумал Околов. Нет, по теории вероятности похожих людей не так уж мало и возможность встретить третью похожую девушку не так уж невозможно, но зачем ему это нужно, вот вопрос?

Однако, прошел день, вопрос так и остался вопросом, а Околов перестал бороться и отдался во власть своему сумасшествию. Да, я маньяк, сказал он себе. Когда я вернусь в город, я пойду к психиатру. А пока…

И он отправлялся в соседний пансионат «Волга», в пансионат «Заря», он инкогнито приезжал в город и бродил там по улицам… Тщетно.

Тогда он прервал отпуск, явился — но не к психиатру, а, образно говоря, на службу, к своему шефу и сказал, что соглашается на должность, связанную с командировками, которую ему давно предлагали, зная его хорошее здоровье, обязательность, непьющесть и умение ненавязчиво войти в деловой контакт.

Прошло два года. Всю Россию объехал Околов, достигая везде замечательных деловых успехов, за это его стали снаряжать в командировки заграничные, и вот результат: восемнадцать одинаковых девушек с каштановыми волосами и ореховыми глазами есть у него — в Саратове (продавщица и журналистка), в Новосибирске, Томске, Екатеринбурге, Макеевке, в Москве (две), в Санкт-Петербурге, в Пензе, в рабочем поселке Вырьино Красноярского края, в селе Шеварнак Ахтубинского района Волгоградской области, на станции Докторовка Приволжской железной дороги, в городах Авиньон (Франция), Париж (Франция), Уотерфорт (США), Кассель (Германия), и всех он любит Настоящей Любовью, о каждой тоскует в разлуке и счастлив, встречаясь, но не может успокопиться и колесит, колесит, колесит по всем окрестностям и закоулкам мира, отыскивая все новых близнецов, понимая, что стал жертвой неизвестной науке и практике болезни, но не имея сил да и желания от этой болезни избавиться.

Иногда, забывшись, он — в самолете, в поезде, в автомобиле — вскрикивает вслух, пугая окружающих:

— Господи, за что?! — но самый наитончайший психолог не сумел бы распознать, что содержится в этом крике — радость или отчаянье…

Не знаю этого и я, близкий друг Околова, с которым, правда, давно уже не встречаюсь, потому что боюсь заразиться от него этой странной болезнью, а в том, что она заразна, у меня сомнения нет.

Хорошие люди не умирают

Хоронили П. Р. Н-ва.

Мальчик Костя пяти лет сказал:

— Он, наверно, плохой человек был.

Я огляделся и тихо спросил:

— Это почему же?

— Хорошие люди не умирают, — безмятежно ответил Костя.

— Это почему же? — удивился я.

— Ну, мама-то вот моя не умерла, папа тоже, и бабушка, и дядя Витя. — Помедлив, он добавил. — Ну, вот и ты тоже не умер.

Я отвернулся и подумал.

Конец рассказа

Излишне говорить

Были Он и Она — и любили друг друга.

— Ты знаешь, — сказал Он Ей однажды, — наша любовь отличается такой полнотой, что иногда возникает мысль о необходимости некоторых трудностей, которые придали бы этой любви изящную и неопасную остроту, ибо еще крепче, ярче и сильней становится та любовь, которая сопряжена с преодолением чего-либо.

— Что ты имеешь в виду? — нежно встревожилась Она.

— Ничего страшного, — успокоил Он. — Например: давай договоримся, что не будем употреблять какое-то слово. А если кто-то произнесет его — тут же расстанемся. Конечно, это будет достаточно редкое слово, вероятность попадания которого в нашу речь ничтожно мала, но, тем не менее, само существование опасности, из-за которой с нами может произойти невыносимое несчастье расставания, привнесет в наши отношения именно то, о чем я говорил чуть выше.

— О, нет! — воскликнула она. — Я боюсь! Где взять такое слово, какого мы не могли бы вплести в канву наших бесед, длящихся дни и ночи? О чем только не заходит речь у нас с тобой! Допустим: мы условимся с тобой никогда не говорить слово — ну, например, ГЛОССАЛИИ, которое я, помнится, встретила в какой-то книге, будучи студенткой отделения русского языка и литературы филологического факультета государственного университета имени Николая Гавриловича Чернышевского в одна тысяча девятьсот восемьдесят первом году, я так и не узнала значения этого слова, но кто поручится что оно по какой-то фантастической игре случая не вспыхнет в моем мозгу, мгновенно всплывшее из глубин пассивной памяти, я машинально произнесу его — как произношу другие слова, находясь в полузабытьи от счастья в те моменты, которые и тебе знакомы состоянием полузабытья, полусознанья?! И — катастрофа!

— Отнюдь, — с улыбкой возразил Он. — Не надо подыскивать редчайших слов, это опасно уже тем, что, единожды озвученные, они становятся навязчивыми, как в старой байке о мальчике, которого поставили в угол и велели не думать о белых слонах. Можно взять нечто относительно знакомое — и даже не слово, а выражение, но такое, какое нам абсолютно не свойственно, поскольку употребляется в речи публицистической, газетной, ораторской и тому подобное — и совершенно невозможно в нашей с тобой хоть и правильной, но разговорной человеческой речи. Вот, к примеру, выражение ИЗЛИШНЕ ГОВОРИТЬ. Я очень не люблю его и никогда не употребляю. Во-первых, мне не нравится само слово ИЗЛИШНЕ. Во-вторых, сам оборот — ужаснейший канцеляризм. В-третьих, это просто-напросто бессмыслица, словесный мусор, без которого вполне можно обойтись. Это абсурд языка. Посуди сама: если излишне говорить о чем-то, то зачем тогда и говорить?! Но нет, ораторы сплошь и рядом, комментируя какой-либо факт, не упускают возможности выразиться в том духе, что, дескать, излишне говорить, какие последствия может вызвать данный факт, хотя можно было бы просто: этот факт может вызвать следующие последствия. Итак, я предлагаю, любимая моя: никогда ни ты, ни я не произнесем этого выражения, которого мы и так никогда не произносили. Если ж вдруг… То есть этого вдруг не будет, я уверен, но сама вероятность, возможность, допустимость придаст… Впрочем, об этом я уже говорил.

Она подумала. Она была встревожена. Она чувствовала опасность — впервые за долгий срок безоблачной и безоговорочной любви. Но вместе с этим в Ней возникло как раз то, о чем предупреждал Он: чувство опасности обострило в Ней и ум, и сердце, ее грудь начала вздыматься, она ощутила прилив любви такой, какого не бывало еще — и уже не в силах была отказаться от этого нового неизведанного ощущения. Она согласилась.

Они продолжали жить счастливо.

— Не потягивает ли тебя сказать одно выражение? — лукаво спрашивал Он время от времени.

— Ничуть! — отвечала она. И грудь Ее тут же начинала вздыматься.

— Есть одно словосочетание, — в свою очередь подшучивала Она, чувствуя щекочущий холодок, — одно такое глупое словосочетание, не напомнишь ли мне его?

— Нет! — смеялся Он, обнимая ее, и грудь Его тоже вздымалась, и дыхание становилось учащенным.

Шло время.

Происходило странное. И Он, и Она все чаще испытывали непреодолимое желание произнести запретные слова — конечно же, не для того, чтобы разрушить любовь или потому, что любовь их стала утомляться, нет, они любили друг друга все сильнее, хотя, казалось, сильнее уже невозможно.

Он, работая с людьми в многолюдном коллективе, ловил себя на том, что постоянно оперирует выражением-паразитом (ведь у них не было уговора, что с другими употреблять его нельзя). «Сегодня с утра очень жарко», — говорил кто-нибудь из сотрудников. «ИЗЛИШНЕ ГОВОРИТЬ, насколько тяжело сейчас больным и старым людям!» — мгновенно откликался Он.

То же самое происходило и с Ней.

— Как вы там? — спрашивала Ее мама, которая все не могла поверить, что бывает такое устойчивое и длительное женское счастье.

— Ах, ИЗЛИШНЕ ГОВОРИТЬ, как я счастлива! — восклицала Она — и становилась после этого задумчива и печальна.

Печаль переросла в тревогу, тревога в раздражение. Не раз Она порывалась поговорить с Ним и попросить отменить глупый уговор, но боялась, что он примет это за Ее неуверенность в силе своей любви.

Впрочем, не менее страдал и Он. Все чаще посреди милого тихого веселья Он вдруг задумывался, становился отрешенным и странным.

Искушенному читателю нетрудно догадаться, что все кончилось тем, чем должно было кончиться.

23 июля 1997 года во время ужина Он спросил Ее, отчего котлета кажется недосоленной.

— Она недосолена оттого, — сказала Она, — что я, представь себе, забыла купить соль, которая у нас кончилась, а у соседей попросить постеснялась. Ведь это моя обязанность — думать о том, чтобы в доме было все необходимое.

Тут бы Ей и закончить, но кровавая волна неистового и непонятного гнева и отчаянья бросилась Ей вдруг в голову и Она почти прокричала:

— Излишне говорить, что и все остальные хозяйственные заботы лежат на мне — и ты с этим прекрасно миришься! Сел на шею и ножки свесил!