Кен Кизи - Когда явились ангелы (сборник)
– Тогда понятен ее взгляд, – догадался я; мусульманская женщина не должна смотреть в глаза мужчине, если это не отец, не муж, не брат. – Прямой и смелый.
– Наверное, – сказал Джек. – Каждое воскресенье она ездит на автобусе в Каир, в церковь, в ту самую, она говорит, которая приютила Святое семейство две тысячи лет назад. Место совершенно чудесное. Всего несколько лет назад, она говорит, рабочий увидел на крыше женщину. Он позвал коптского священника, тот вышел и велел ей слезть. Потом заметил, что от нее исходит свет. «Святая Мария, Матерь Божия!» – воскликнул он или что-то в этом роде. В общем, все прихожане тоже вышли и увидели ее, и в следующее воскресенье опять увидели. В следующее воскресенье церковный двор был полон народа: мусульмане, христиане, неверующие – все ее увидели! Так продолжалось два месяца. Тысячи людей были свидетелями ее еженедельных явлений.
Джеки улыбнулся и поднял брови.
– В конце концов толпы так разрослись, что египетское правительство огородило это место стеной, поставило турникет и стало брать по двадцать пять пиастров. Привидение тут же перестало являться.
– Замечательно. Я бы тоже этого не потерпел. Тем более когда они берут пятьдесят пиастров за то, чтобы посмотреть на пустые бычьи гробы.
28 октября, понедельник. Джеки все-таки снял номер в Каире. Я еду с ним и захожу справиться в контору «KLM». Могу улететь утром в этот четверг или вечером в понедельник 4 ноября. Прошу у голландки с прической билет на утренний рейс в четверг.
Вернувшись в лоно столичной цивилизации, Джеки хочет задержаться еще на неделю.
– Переселяйся ко мне в гостиницу, и полетим четвертого ноября. Посмотрим танцы живота. И сможешь провести вечер Хеллоуина в гробнице.
Отвечаю, что лучше проведу его с детьми в Орегоне и буду раздавать мумиям в резиновых масках сладкие шарики попкорна. Он пожимает плечами.
– Как хочешь. Но думаешь, до четверга успеешь найти… дописать заметки?
Я оценил эту поправку в середине фразы. Я был бы вынужден признать, что у меня очень мало шансов «найти» до четверга и, если на то пошло, до понедельника. Чем ближе я смотрел, тем меньше видел. Пирамида скрывается в себе, когда к ней приближаешься. Чем дольше смотришь, тем ничтожнее выглядят твои теории перед грубой реальностью этой головоломки.
Я хожу по руинам вокруг плато Гиза, и теперь ко мне почти не пристают. Я выработал прием: как только замечаю приближающегося приставалу, сразу наклоняюсь и поднимаю камень. Затем рассматриваю его через маленькую визирную лупу моего компаса, и приставалы почтительно отступают. «Тсс! Смотри. Доктор янки нашел разгадку. Смотри, как он задумчиво чешет свою большую лысую репу».
Много они понимают. Я просто дрейфую. Питер О'Тул пересекает на верблюде пустыню, наблюдая за гипнотически извивающейся собственной тенью на песке. Омар Шариф подъезжает сзади и оглоушивает его кнутовищем. Что?
Ты задремывал.
Нет-нет! Я думал, я…
Ты задремывал.
После ужина в одиночестве плетусь в свою кабинку. Ни отдыхать не могу, ни писать. Отдыхать от чего? Писать что? Чего ищу, я меньше понимаю, чем месяц назад в Орегоне. Кошелек мой почти пуст, карты мне сданы паршивые или подтасованные – вроде этой фальшивки за пять фунтов, что мне дал Марадж. А мой резервный туз – флакончик из-под глазных капель, к которому я пообещал себе прибегнуть, если все остальные средства не помогут? Об этом нет и речи. Как выразился Малдун Греггор: «Я не стал бы постигать ее тайну с помощью кислоты. Как только с вас слетит броня, эти сторожа и приставалы облепят вас со всех сторон. И останется от вас только сухая шелуха».
Правда, у меня остался один патрончик гашиша из пяти. Это надежнее. Может, найду местечко за каким-нибудь надгробьем, под звездами, и в виду Сфинкса… он скорее вдохновит, чем эта шлакобетонная коробка. Собираю причиндалы и отправляюсь в ночь. Час поздний. Дорога свободна от такси. Часовые кивают мне по дороге. Прожекторы и громкоговорители светозвукового шоу закрылись в своих склепах и заперты на засов, но освещения хватает: луна, о чьем рождении две недели назад возвестила пушка Рамадана, сейчас почти полная; Большая пирамида скорбно блестит под ней, за неимением лучших занятий.
На лунном склоне я нахожу место, где посадил нас Малдун в первый вечер. Ветер сильнее, чем я думал. Я скручиваю листок из блокнота и поджигаю последней спичкой. Скрутил недостаточно туго, бумажка вспыхивает, но я хочу кайфануть во что бы то ни стало и сосу мундштук кальяна с таким исступлением, что не замечаю появления свидетеля.
– Добрый вечер, мистер Д'Бри.
Маленькое лицо его блестит так близко, что я сперва принимаю его за сам огонь. Искры гашиша летят во все стороны.
– У вас не получается буль-буль в такой хороший вечер?
Отвечаю, что нет, уже получается. Последний пых, и мы видим, что чашечка пуста. Я выбрасываю пепел в темноту. Марадж говорит, что очень извиняется, но пойдемте с ним, там есть курить гораздо лучше, чем буль-буль. Что он имеет в виду – косяк? Гашиш в кальяне – очень элегантно, но косяк тоже был бы кстати…
Марадж приводит меня к одному из надгробий на склоне плато – там, где оно спускается к поселку. Открытая дверь цедит тусклый свет. На подходе Марадж останавливает меня, взяв невесомой рукой за локоть.
– Это мой друг, – шепчет он. – Молодой парень из пустыни. Но уже охраняет этот угол. Очень хорошее место. Но он беспокоится. Он не дома. У вас есть гашиш?
– С табаком мешать не будете? Я не курю, от сигарет у меня горло дерет.
– Нет, не будет драть. Мягкий-мягкий, из Финляндии. Увидите.
Он подходит к двери, и в эту же секунду оттуда появляется безликая фигура с карабином – выяснить, что за шум. Свет становится ярче, они стоят на свету и разговаривают. Лицо нашего парня из пустыни в тени. Я различаю винтовку, старый американский «Спрингфилд» 7,62 мм, оставшийся от битвы при Бордо[117], и я вижу, как его руки гладят винтовку, но лица его не вижу.
Марадж подводит его. Называет ему мое имя, но его имя не называет. И мы не обмениваемся рукопожатием. Он не заговаривает. Тюрбан на нем заштопанный, растрепавшийся от старости, хотя самому ему на вид сильно меньше двадцати. Но не мальчик; возможно, никогда не был мальчиком.
Получаю от этого фантома что-то вроде пропуска: он кладет винтовку и берет вместо нее ковер. Разворачивает ковер на песке и кивком предлагает нам сесть. Из кармана джелабии достает жестяную коробочку и открывает. Марадж протягивает руку за моим гашишем, и я неохотно отдаю.
Фантом аккуратно открывает и крошит гашиш в коробочку. Молчим. Он педантичен и очень долго сворачивает три больших косяка. Мы давно могли бы раскурить один, пока он занимается остальными, но никто ничего не говорит. Наконец он зажигает косяк и передает мне.
– Тут же табак!
– Но не сигарета, – поспешно объясняет Марадж. – Это трубочный табак. Финский!
Из двери гробницы выходит на лунный свет жена парня с медным подносом и тремя стаканами. Она традиционно босая и беременная и стесняется этого. Когда она наклоняется, чтобы поставить поднос на песок, чувствую, что покраснела. Марадж по-арабски отпускает какую-то шуточку насчет ее толщины, и она убегает в гробницу. Чай дьявольски крепкий и сладкий, но финский табак, когда мы покончили с первым косяком, оказался вовсе неплохим. Жена появляется с чайником, и, пока муж поджигает второй косяк, она наполняет наши стаканы и снова исчезает – всё в две секунды. На этот раз чай слабее, и сахар, видно, кончается, но к третьему она опять появляется с чайником. Теперь уже немногим крепче горячей воды. Она не уходит, показывает, что угощения кончились; если нужно еще, ей придется сбегать босиком в поселок. Несмотря на свой объем, она стоит как будто невесомо, как будто шар живота тянет ее вверх. Муж, прикончив слабый напиток, ставит стакан на поднос и качает головой: нет, с нас хватит.
Она наклоняется, чтобы взять поднос. На этот раз молодой муж протягивает руку и с чувством пожимает ей голый подъем. Марадж охает при виде этого очень не мусульманского поведения.
– Правильно говорят. – Он хмыкает. – Молодежь курит наркотики и наши старинные обычаи забывает.
Наверное, это сказано иронически, но понять трудно. Последний косяк довершил дело. Газовый свет в гробнице с шипением гаснет, и луна глядит уныло Мы долго сидим, смотрим на звезды и слушаем собак, сообщающих друг дружке о ночной обстановке в округе. Но вот пора уходить, все трое встаем разом. Молодой охранник кладет жестяную коробочку в карман и скатывает свой ковер. Тень головы на тени тела кивает на прощание, и он исчезает вслед за супругой.
Ни разу ни слова. Ни скула, ни подбородок ни разу не высветились под любопытной луной. Но его безликое присутствие оборудовало нам в грязи кружок благоуханной Аравии.
Скребя подошвами, спускаемся в поселок, где Марадж намерен добыть для меня еще дури. Я торчу, как хрен знает кто. Сфинкс глядит старым большим котофеем, мурлыкает у дороги, нажравшись верблюдов и «фиатов».
