Илья Масодов - Черти
«Ну что за урод такой», — подумала Клава и решила вечером обязательно почистить Ване зубы порошком. В ванной комнате были ведь зубные щеточки и мятный порошок в картонной коробке. Ваня бездыханно спал, повернутый лицом в парк. Дождь, собиравшийся еще с утра, все не шел, а прилетавший ветер был попросту морозным. Клава сбегала в комнату и принесла плед, которым накрыла Ваню поверх сложенных на животе рук, подвернув плед под неподвижное тело. У нее получилось неловко, Ваня очнулся, он тут словно впервые заметил Клаву и вдруг улыбнулся ей, еле-еле, недолгая, смутная улыбка эта измучила его лицо даже до какого-то страдания.
— Тут не холодно, — сказал он, очень тихо, но Клава, привыкшая все время прислушиваться в Ваниному дыханию — не умер ли он, прекрасно расслышала его слова.
— Да ты сам-то холодный, как лужа, — ответила она. — Может, тебе чаю сделать?
— Не надо… чаю, — слабо ответил Ваня. — Посиди со мной.
— Да я все время с тобой сижу, — не унималась Клава. — А ты все молчишь и молчишь. Я вот тебе и книжку читала, а ты уснул.
— Снег, — произнес Ваня. — Пошел.
Клава обернулась и увидела, что действительно пошел снег, легкий и редкий, словно он не был, а только казался иногда.
Страж у врат тьмы
С того дня Ваня начал понемногу разговаривать с Клавой, порой ни о чем.
— Я веток боюсь, — сказал однажды Ваня, глядя в окно. — Тех, что упали.
Клава подошла к окну и посмотрела на ветки, торчащие из посеревшей от гнили листвы.
— Почему? — спросила она. — Это ветер их сбивает.
Зимний парк казался ей холодным и бесконечным, облетевшие деревья стояли непроницаемой стеной, кто знает, как далеко уходят они в глубину, даже может быть, там, в неизвестных оврагах, живут волки.
— Ночью я просыпаюсь, и кто-то ходит в саду.
Ваня упорно называл парк садом, хотя Клава уже не раз объясняла ему, что сад — это где растут фруктовые деревья или цветы. Но, наверное, Ваня никогда не видел цветов, а всю жизнь провел в Горках, на пороге вечности.
— Это листья шуршат, вода в них замерзает, и они шуршат, — отвечала Ване Клава.
— Нет, там ходит кто-то. Вот ты не спи — сама услышишь.
В ту ночь Клава долго старалась не спать, но так ничего и не услышала, кроме свиста ветра в обледеневших ветвях. Наконец она уснула, и ей приснилась Варвара, сидящая на окне. Это был первый сон о Варваре со времени их расставанья. Клава хотела побежать к Варваре и потрогать ее, но та не позволила.
— Не подходи ко мне! — попросила она шепотом, прикладывая палец к губам. — Я тебе только снюсь.
Клава села поудобнее в кровати, поджав ноги, чтобы смотреть на Варвару. А ту было плохо видно, один темный, кошачий силуэт на фоне окна.
— Ты слышишь? — Варвара оглянулась в сторону деревьев за окном — они были сплошь покрыты белым инеем и освещали собою ночь. Клава ничего не услышала. — Хозяин близко.
Клава посмотрела в небо, темно-серое, освещенное зарницей снегов. Ей стало тревожно, жутко от этого мертвого света. Там, за окном, все было ясным и пустым.
На следующую ночь Ленин возил Клаву смотреть, как выполняется план товарища Троцкого. Над темной равниной светил единственный прожектор. тысячи людей копали какие-то глубокие ямы и еще рвы, бесконечно тянущиеся вдаль. Многоголосый, хрустящий скрежет лопат был таким зловещим, словно вскрывался на реках лед под невыносимым давлением своей смерти. Клава не могла на такое смотреть, и спряталась за распахнутое пальто Владимира Ильича. Они стояли на возвышенности, и Ленин молча глядел вдаль, понимая своей мыслью то, чего никто не смог бы понять.
— Они ломают там землю, — рассказала Клава Ване, вернувшись поутру домой. — Чтобы по ней нельзя было пройти.
Скоро она стала возить Ваню гулять в парк, катала его по широким дорожкам, и подбирала красные кленовые листья, чтобы поставить их дома в вазу. Когда выпало побольше снега, Мария Ильинична разрешила Клаве сажать Ваню в санки, завернув его предварительно толстым одеялом. Клава впрягалась в санки сама и таскала Ваню на маленький, замерзший пруд, где оставляла мальчика сидеть на берегу, а сама училась кататься на коньках, которые привезла ей Надежда Константиновна, она сказала, что если Клава научится на них ездить, то Владимир Ильич тоже будет ходить на пруд, он очень любит кататься. И Клава старалась изо всех сил, первое время она часто падала, но это все равно было весело, так что даже Ваня смеялся, сидя на своих санках, а он смеялся так редко, что Клава даже готова была падать только ради одного его смеха, ведь у Вани в жизни так мало случалось веселого и смешного.
Еще Клава играла с Ваней в снежки. Она пряталась за деревьями, а он искал ее, осторожно отталкиваясь руками от снега и так передвигая санки. На коленях у Вани всегда лежали заготовленные снежки. Клава появлялась внезапно и бросалась в Ваню снежками, а также старалась заманить его своим следом под развесистое снежное дерево, а потом тряхнуть его за ветку с другой стороны, чтобы весь снег обрушился на Ваню, и он стал похож на маленький сугроб. Конечно, Клава всегда могла бы побеждать Ваню, но милостиво позволяла ему пару раз попасть в себя снежкой, недостаточно быстро прячась за деревьями, ведь Ваня так радовался, когда ему удавалось попасть.
Однажды во время подобной игры Клава нашла широкое, раздвоенное дерево, за которым можно было хорошо спрятаться. Она запутала свой след в кустах, а потом прыгнула в сторону, за сугроб, так что Ваня никак не мог уже отыскать, куда она на самом деле пропала. Из-за инеевой пряжи ветвей Клава, еле сдерживая смех, наблюдала, как растерянно ползал Ваня на своих санках у обрывка ее следов, если поначалу и можно было догадаться, куда прыгнула Клава, то скоро Ваня уже стер полозьями санок последние остатки улик и окончательно потерялся. Он долго таскался во все стороны, однажды даже подполз к сугробу, за которым след начинался вновь, но побоялся глубокого снега. Потом он затаился в кустах, ожидая, что Клава обнаружит себя сама, но Клава терпела за широким деревом, согревая дыханием руки и тихонько переступая валенками. Наконец Ваня стал звать Клаву, однако она не выходила. Он крутился между деревьями и звал ее, как отбившийся от стада ягненок. Осторожно, чтобы не хрустнуть настом, Клава пошла в обход, чтобы выйти ему в спину. Ваня устал толкать санки, замерз, снежки попадали уже у него с колен, и он не лепил новых. Потом Ваня заплакал, тихо заплакал от вернувшегося одиночества. Клава подошла к нему сзади, по открытому месту, но он уже не слышал ее шагов, сгорбившись от плача. Вообще-то Клава намеревалась засунуть ему за шиворот ту единственную снежку, которую она держала на рукаве, чтобы не морозить уже и без того покрасневших рук, но, услышав плач Вани, она тут же сжалилась, уронила снежку и кинулась на него, обхватив руками сзади, санки перевернулись, и они вместе свалились в снег. Клава залезла на Ваню сверху и прижалась ртом к его мокрому лицу, чтобы утешить мальчика и заодно согреться. Ваня поцеловал Клаву в щеку, и этот поцелуй обжег ее, как прикосновение горящей свечи. Клава знала, как надо делать: она нашла губами рот Вани и поцеловала его туда, провела языком, между их губами попались, правда, Клавины волосы, но в целом вышло хорошо. Ваня лежал на спине, раскинув руки, он не решался обнять ими Клаву, и пьяные глаза его смотрели просто в ветки, уносящиеся к пустынному серому небу. Клава поцеловала его еще раз, и еще.
— Клава, я тебя люблю, — сказал Ваня.
Клава ничего ему не ответила, просто снова поцеловала, прежде чем отпустить. Нет, любовью это не назовешь, подумала она. Любовь — это ветер неземной свободы, сжигающий душу страшной, неведомой смертным болью. Небо заворачивает он само в себя, и оно сходится за гранью зрения гигантским, необъятным водоворотом счастья. Источник этому ветру может быть только один: светлые и чистые глаза Варвары, маленькой, прекрасной, единственной на свете.
Но Ване это никак нельзя будет объяснить, сразу поняла Клава, и даже не хотела пытаться. Вечером того же дня она, как обычно, читала Ване перед сном Энгельса. В доме было тепло натоплено и тихо. Мария Ильинична уже заходила поцеловать детей на ночь, теперь она была у себя.
— А чего ты не спишь, я уже читать устала, — призналась Клава Ване.
Тот лежал с открытыми, блестевшими в мягком свете настольной лампы глазами. Пижама на груди у него расхристалась, так что видны были худые Ванины ключицы и бледный, цвета какао, сосок, просто пятнышко на коже. Клава засмотрелась на этот сосок, думая, зачем он нужен Ване. Мальчик дышал, соском и всем своим худым, облеченным в пижаму телом, руки его лежали поверх смятого одеяла, а неполные ноги терялись в складках белья, что делало Ваню нежнее, воздушнее и как-то женственнее, даже похожим на русалку.
— Ложись со мной, — сказал он Клаве. — Я один уснуть боюсь.
