Эрико Вериссимо - Господин посол
— Вы циник, Пабло.
Он лишь улыбнулся и выпил немного шампанского. Наступившее молчание нарушила американка.
— Почему же официальная история Сакраменто опускает все эти факты?.. Я хочу сказать, деспотизм и продажность доньи Рафаэлы?
— Сакраментские историки рыцари! Зачем посмертно порочить первую даму страны? Больше того, архиепископ-примас, который сразу приспособился к новой политической ситуации, добился от Хувентино Карреры, чтобы память его подруги свято почиталась. Самым простым, разумеется, было представить дона Антонио Марию шакалом, что вы и сделали в своей диссертации.
Гленда вздохнула, и Пабло не понял, был ли это вздох покорности или нетерпения.
— А Хувентино Каррера?
— Прежде чем говорить о Каррере, вспомним Хуана Бальсу, разорённого мелкого земледельца, который в 913 году собрал и вооружил группу крестьян и укрылся в горах Сьерры, откуда он спускался время от времени, чтобы нападать на патрули и казармы, добывать в деревнях и посёлках продовольствие, оружие и боеприпасы. Вскоре слава о его подвигах разнеслась по всей стране, народ любил его как олицетворение свободы. Эти партизанские набеги, продолжавшиеся целых два года, изнуряли плохо вооружённую и скудно оплачиваемую федеральную армию. Донья Рафаэла не могла помешать мужу узнать о существовании мятежников, но изобразила партизан Хуана Бальсы бандитами. Когда же вспыхнули пожары на плантациях «Шугар Эмпориум» и ЮНИПЛЭНКО, правительство Сакраменто официально обратилось к Соединённым Штатам с просьбой прислать полк морских пехотинцев, чтобы помочь национальной армии изловить «поджигателей». В 1915 году морская пехота США высадилась в Соледад-дель-Мар и через несколько месяцев взяла в плен Хуана Бальсу, который был передан сакраментским властям и расстрелян однажды ранним утром…
— Ни одна газета, выходящая в Серро-Эрмосо или Пуэрто Эсмеральде, ни единым словом не упоминает о просьбе сакраментского правительства помочь ему взять в плен Хуана Бальсу и его товарищей.
— Конечно. Такого рода сообщение могло смутить покой дона Антонио Марии и его благородного двора, с другой стороны, оно означало бы крайне нежелательное признание в бессилии национальной армии. Было сообщено лишь, что правительство Чаморро разрешило батальону солдат дружественного североамериканского государства произвести учебную высадку десанта в определённом пункте территории Сакраменто.
Гленда улыбнулась впервые с тех пор, как вошла в здание посольства.
— Если то, что вы мне рассказываете, правда, моя диссертация не стоит и ломаного гроша. Впрочем, продолжайте.
— Наступает 1925 год. Донья Рафаэла покоится в лоне Авраамовом. Дон Антонио Мария стал законченным шизофреником. Дряхлый, согбенный, печальный, с совершенно белой бородой, он бродит по залам дворца, разговаривая с призраками. В правительстве разброд, в народе недовольство. Курс луны падает. Создаются оппозиции и заговоры. Университет становится рассадником смут. Армейские офицеры, как правило средний состав, вступают в айный сговор с революционными лидерами. Назначена дата восстания: пятнадцатое июня…
— Однако революция вспыхнула двенадцатого апреля…
— Потому что один из героев вашей диссертации, лейтенант Хувентино Каррера, которому было поручено в условленный день и час поднять полк в Лос-Платанос, где он служил в интендантских частях, выступил раньше… В своей диссертации вы объясняете эту поспешность темпераментом двадцативосьмилетнего офицера.
— А разве я не права?
— На самом деле одним апрельским вечером 1925 года командир полка вызвал к себе Карреру и сказал ему: «Только что мы обнаружили, что вы присваивали себе деньги из полковой кассы. В ней не хватает ста тысяч лун! Нам давно казался подозрительным ваш широкий образ жизни. Даю вам сорок восемь часов, в течение которых вы должны внести эту сумму!» Тут-то лейтенант и проявил свою храбрость. Не колеблясь ни минуты, он выхватил револьвер и всадил в полковника три пули. Затем выскочил из кабинета, призывая к восстанию. Через час офицеры, которые не примкнули к мятежу, были захвачены в плен или убиты. Каррера приказал сжечь полковой архив, и обратился к нации с воззванием, где говорилось, что пробил час свободы и тому подобное. Удивлённые революционеры вначале недоумевали, но вскоре поддержали восстание. Тем временем Каррера во главе отряда в шестьсот солдат направился в Сьерра-де-ла-Калаверу, предварительно разгромив пятый пехотный полк Соледад-дель-Мар, который не пожелал тотчас примкнуть к нему. Началась партизанская война, которую вы, Гленда, описали так ярко… И Хувентино Каррера, которому в революции сначала отводилась очень скромная роль, стал во главе этой революции. Остальное вам известно. Через шесть месяцев Каррера вступил в Серро-Эрмосо, где у ворот его встречал архиепископ дон Эрминио, пожавший ему руку, вручивший ключи от столицы и попросивший помиловать дона Антонио Марию, который в тот час, наверное, завтракал в обществе Людовика Баварского, Вагнера, Плутарха и Платона…
Гленда почувствовала лёгкую тошноту. Проклятый пирожок! Она сунула в рот ещё одну таблетку магнезии.
Пабло снова наполнил свой бокал.
— В день парада в честь победы на правительственной трибуне рядом с Каррерой стоял молодой человек немногим старше двадцати лет. Это был наш Габриэль Элиодоро, адъютант Карреры, которому он как-то в горах спас жизнь. — Пабло отпил вина. — Теперь мы подходим к той части вашей диссертации, в которой вы утверждаете, что революционное правительство отнеслось к побеждённым справедливо и великодушно, и которую я считаю целиком ошибочной. Всё это чистейший вымысел: в Сакраменто по крайней мере неделю царил террор, несмотря на протесты архиепископа-примаса. Были созданы знаменитые «революционные трибуналы», чинились скоропалительные суды над членами низложенного правительства, производились расстрелы. Трое суток опьянённое победой и ромом простонародье с разрешения Карреры грабило город, поджигало дома министров Чаморро, насиловало их жён и дочерей… Начальника полиции линчевали, а затем на площади выставили его изуродованное тело… Архиепископ-примас, пришедший в ужас от этих зверств, попытался говорить с Каррерой, но тот объяснил, что смотрит сквозь пальцы на эти «проявления народного ликования», потому что народ — чёрт возьми! — целых двадцать пять лет страдал под игом Шакала и теперь «отводил душу». Однако, чтобы не раздражать прелата, он тут же вывел на улицы регулярные войска, которые восстановили порядок. Через несколько недель Каррера ликвидировал революционные трибуналы, велел прекратить расстрелы и в речи, произнесённой с балкона правительственного дворца, объявил, что в республике Сакраменто начинается новая эра, эра порядка, мира, процветания и справедливости. Рассказывают, что стоящий рядом с Хувентино Каррерой архиепископ дон Эрминио Ормасабаль величественно кивал головой, подтверждая слова нового руководителя нации… В тот день моросил дождь, было сыро, и архиепископ дважды чихнул. На следующий день он слёг в постель с высокой температурой: у него открылось двустороннее воспаление лёгких. Не забывайте, Гленда, что тогда ещё не было антибиотиков. Спустя неделю дон Эрминио отдал богу душу. Дон Панфило Аранго-и-Арагон, любопытнейшая фигура, в которой смешались политик, священник, учёный и светский человек, был избран на место своего старого друга и покровителя. Но это уже совсем другая история…
16
Габриэлю Элиодоро удалось увлечь Росалию в небольшой зал, расположенный в глубине восточного крыльца. Он зажёг свет, закрыл дверь на ключ и, прижав любовницу к себе, впился в её губы так, что Росалия застонала.
— Ты меня задушишь, — сказала она, наконец оторвавшись от его губ и откидывая голову назад.
Росалия приникла к его груди и осталась так, едва переводя дыхание и прислушиваясь к биению сердца, то ли собственного, то ли Габриэля, а может, их сердца стучали вместе. Габриэль продолжал крепко держать её в объятиях, целуя волосы, гладя по спине и бёдрам. Росалия чувствовала, как он прижимается к ней всем телом. Когда-то их семейный врач, жёлтый, лысый и тощий карлик, одетый во что-то отдалённо напоминавшее белый халат, сказал ей, вертя в руках стетоскоп: «У вас особый организм, все эмоции вы будете переживать острее, чем другие люди. Но не беспокойтесь — это не перерастёт в болезнь…» Если стихи, музыка, фильм или пьеса чем-то волновали её, трепет охватывал всё существо Росалии. И сейчас она не сомневалась, что после этих бурных объятий будет чувствовать себя разбитой.
— Я хочу, чтобы эту ночь ты провела со мной, — прошептал Габриэль, нежно укусив её за ухо.
— Но как? Что я скажу Панчо?
— Что хочешь…
— Это невозможно! Позавчера ночью он ворвался ко мне в спальню и не ушёл, пока силой не заставил меня лечь с ним…
