Салчак Тока - Слово арата
— Ну и вояки же они! Эта самозванцы умеют сражаться только с безоружными аратами…
— Да с аракой и кумысом, товарищ Сергей, — усмехнулся Кюрседи.
Опять покачав головой, Сергей ответил:
— И русские и тувинские баи умеют сражаться руками рабочих и крестьян, а сами способны только развратничать да пировать.
Кюрседи подошел к храпевшему человеку и рывком скинул с него ворох разноцветных шуб. Мы обалдели от изумления — это был сам Сумунак.
— Приведите в чувство пьяного, — приказал Кюрседи.
Один из цириков поднес ведро, стоявшее у входа в шатер, и обдал водой нашего «хана». «Хан» вскочил, затрясся и заревел, как будто его посадили на раскаленные угли.
На него надели шубу, связали, приставили часового. Остальные ушли из юрты. Пленные сложили свое оружие перед походным бараком, где они недавно получали благословение и давали присягу на верность ханам-самозванцам, и отошли в сторону.
Среди пленных сумунаковцев Кюрседи увидел Ензука.
— С этим поговорим особо, — сурово кинул он.
Кюрседи и Сергей с несколькими командирами пошли совещаться в отдельную юрту.
— Иди, Тывыкы, приведи того дядьку. Мы с ним поговорим… — Кюрседи рассмеялся.
Я побежал к Ензуку, стоявшему за юртой и во все горло рявкнул:
— Эй, старик, начальники приказали явиться. Живее!
Мой старик нехотя двинулся. Я за ним.
Войдя в командирскую юрту, Ензук весело поздоровался:
— Здравствуйте, здравствуйте, начальники!
— Здравствуй, здравствуй! — Кюрседи крепко пожал Ензуку руки. — За то, что хорошо выполнил задание партии, большое тебе спасибо, от всего сердца спасибо. А кроме того, прими в подарок вот это ружье.
— Раз поручение дано партией, какое бы оно ни было, я всегда выполню его, жизни не пожалею, а выполню, — ответил Ензук.
— Так! Садись сюда, поговорим подробно. Выкладывай все, что видел, все, что узнал. А ты, Тывыкы, иди пока.
Я вышел.
Так в 1924 году было разрушено главное логово сумунакских мятежников на Хемчике. Вскоре остатки повстанцев были разбиты под Овюром и Чалаты. Сумунака и его ближайших сообщников на основании революционного закона расстреляли — за то, что они подняли мятеж и хотели воскресить старые порядки, за все мучения, которые пришлось вынести бедным аратам.
Простых людей, подпавших под влияние Сумунака, отпустили домой, поговорив с ними по душам. Что касается Буяна-Бадыргы, то он, узнав, что Сумунак разбит, стал заметать следы своего участия в мятеже. Ему удалось себя обелить с помощью обмана: дескать, я чуть не попал в руки к разбойникам, мне пришлось от них скрываться в лесу, не останавливаясь в аале. Манлай-оол с Чурит-оолом спрятались и выжидая время, также избегли кары. Помогли им в этом сообщники Буяна-Бадыргы, сидевшие в креслах саитов.
Глава 4
Празднество
— Говорят, сейчас начнется великий надым. Ты на него пойдешь, Тывыкы? — спросил Кок, поблескивая глазами.
— Сначала скажи, что такое надым [68]. Это песня такая, что ли? Словами будут петь или просто свистеть?
— Да это же народный праздник! В честь того, что мятежников победили.
— Конечно, пойду! Пойдем вместе, а? — предложил я товарищу.
Мой друг согласился.
День был необычайно душный: от песка, как от кузнечного горна, струился нестерпимый жар.
Начиная от Тонмас-Суга окрестности Хем-Белдира поросли юртами, палатками и открытыми стойбищами. Люди собрались на праздник со всей Тувы — кто на коне, а кто и пешком. Можно себе представить, как много пыли поднялось в воздух: кусты караганника на пустырях и деревья — все стало землисто-серым.
Люди вокруг угощали друг друга аракой, где-то забили овцу. Борцы лежали на свежих подстилках из лозняка, поверх связок из арканов — отдыхали перед схваткой.
Мы пошли дальше и вскоре добрались до площадки перед коричневым домом. Там был сделан навес, обшитый сверху узорами из красной материи. Под навесом большой стол. Позади него, на возвышении — разноцветные циновки и коврики. На переднем крае стола в пестрых китайских кувшинах налиты хмельные напитки — в каждом кувшине ведра этак по два. На мелких блюдах нарезан сыр, обвалянный в масле, творог и другие яства. Зрители сидели на земле большим кругом, перед ними на скатертях лежали кучи жареного мяса.
Выбрав себе место, мы уселись.
Неожиданно наши соседи вскочили. Мы тоже поднялись и стали смотреть в ту сторону, откуда с величественным спокойствием, тихо раскачиваясь, приближались к нам люди в роскошных золотых одеждах.
— Кто это? Ты лучше знаешь, приглядись к ним, товарищ, — шепнул я моему другу, подталкивая его локтем.
— Вот этот горбоносый, в шелковом синем халате, с длинной косой — это салчакский князь Идам-Сюрюн, одним словом, наш нойон; за ним идут князья-нойоны: Буян-Бадыргы, Дала-Сюрюн, а там их бывшие управители в чине сайгырыкчи: Барыма-Базыр, Содунам-Балчир.
— Вот теперь познакомился, теперь вижу. Но скажи, пожалуйста, без них что — нельзя было обойтись? — зло сказал я.
Кок совершенно спокойно ответил:
— Пока что без них нельзя. Ведь среди нас мало людей, знающих буквы и умеющих писать, а вот эти, — он протянул руку туда, где блестели золотые наряды, — многому обучены.
С объяснением товарища пришлось согласиться. Пришедшие, по тогдашнему обычаю, разделились на две половины: представители рода Оюнов и Салчаков уселись вверху, а приехавшие с Хемчика расположились внизу. Так же разделились и борцы.
Поднялся Идам-Сюрюн. Помолчал. Степенно огляделся. Прочистив горло трехкратным кашлем, открыл праздник:
— Объявляю: празднество начинается. Оммаани патнихом! В самом начале выступят борцы. После этого будут бега.
Идам-Сюрюн еще раз посмотрел по сторонам, махнул направо и налево рукой, как будто окропил народ святой аракой, и опустился на сиденье. В то время люди не знали, когда и почему хлопают в ладоши. Все молчали, только некоторые, обрадованные предстоящим зрелищем, прыгали на месте и что-то кричали. Тем временем с левого края вышли четыре человека в блестящих шелковых шубах и шапках-товурзаках. С правой стороны тоже появились четыре человека в такой же одежде. Это были покупатели или, как сейчас говорят, секунданты.
На площадку вышел, приплясывая, мужчина с косой, уложенной на затылке в виде короны. Увидав своего подопечного, секундант изо всех сил крикнул, чтобы слышали все до одного:
— Прославленный силач хошуна Баян-Хан-ула [69] Манлай-оол! Введите его противника.
С противоположной стороны другой секундант сообщил еще более зычно и торжественно:
— Прославленный силач Тоджинского хошуна Чадамба!
Через несколько мгновений глаза всех зрителей устремились на стройного, высокого парня. За ним на арену выбежало еще семь силачей.
Борцы расставили руки, как расправляют крылья собравшиеся лететь орлы. Подражая парящим орлам, они протанцевали от своих стоянок до навеса с угощениями и снова отступили назад. Потом стали друг против друга четырьмя парами.
— Манлай-оол, силач хошуна Баян-Хан-ула! Смотри не подкачай! — закричал секундант в багровом халате и звонко шлепнул своего силача по спине.
Тем временем второй секундант, в синем халате, пропел:
— А это прославленный силач Тоджинского хошуна Чадамба, ломающий руками целые кирпичи зеленого чая.
Борцы заняли исходную стойку, наклонились и, не моргая, исподлобья взглянули друг на друга. Вот они уже сцепились, как два петуха.
Манлай-оол мигом схватил Чадамбу за руки и рванул. Но Чадамба вывернулся и попробовал схватить противника за ногу. Манлай-оол чуть не опрокинул его. Борцы долго ходили по арене, сцепившись вытянутыми руками. Каждый изучал силу своего противника и перебирал в голове всевозможные приемы борьбы. Приблизились также секунданты, подбадривали силачей острыми шутками-прибаутками.
Зрители тоже стали входить во вкус. Доставали из-за пазух деревянные пиалы, зачерпывали из расставленных на земле посудин отборную араку, утирали губы и, повеселев, гудели всё заметнее и бойчее.
— Эх ты, парень, чего крутишься все на одном и том же месте вокруг бедняги тоджинца, подсекай и вали! — закричал кто-то из нижнего ряда.
— Хо-хо! Что еще думать с этой толстой барбой, набитой всякой всячиной? Вали его, вали! — понеслись крики из верхних рядов.
Борцы рванулись и заплясали один вокруг другого. После одного круга Чадамба схватил Манлай-оола за икры и поднял вверх. Но тяжел оказался толстый Манлай-оол. Чадамба его внезапно отпустил, и едва толстяк коснулся земли, снова схватил его за икры и так рванул, что Манлай-оол, взлетев в воздух, как мешок с ватой, упал на землю. Над местом, где происходило единоборство, взмыл к небу целый столб прокаленной зноем пыли; на некоторое время площадка затуманилась, как это бывает, когда на пыльную дорогу вдруг упадет с воза тяжелая кладь.
