Дуглас Коупленд - Эй, Нострадамус!
А вот Шерил… Я быстро узнала, как она может появляться из ниоткуда. Смотришь, скажем, телевизор — и тут, хлоп, она: ее школьная фотография на весь экран и голос за кадром, рассказывающий о малолетних преступниках, о росте преступности или о преступлениях против женщин. Меня это раздражало, а Джейсону было вроде бы все равно. Он безмятежно улыбался и говорил: «Не обращай внимания». Но я же видела его лицо! Он все еще ее любит!
Даже неловко об этом писать. С одной стороны, я, живая, имею неоспоримое преимущество над ней, мертвой. С другой стороны, она, мертвая, постоянно одерживает верх надо мной, живой, но стареющей, и притом слишком быстро.
И еще религия. Хотя Джейсон и уверял, что не верит в Бога, меня не покидало чувство, будто жизнь для него — просто игра на выжидание. И, быстренько пробежав по жизненному пути, он надеется вновь встретить Шерил. Разве я могу быть уверена, что его презрение к религии не пройдет? Я не раз заводила разговор о Шерил, однако он отвечал всегда уклончиво: «Это такая давняя история, Я тогда был еще ребенком». Но ведь она истекла кровью у него на руках! Такое не забывается.
Иногда я спрашивала себя, не проглядывают ли в Джейсоне отцовские черты. Как-то раз, к примеру, мы встретили его школьного друга Крейга на шикарной спортивной машине — «феррари» или вроде того — и Джейсон сказал тогда:
— Знаешь, можно купить все, что, казалось бы, надо для счастья, но вещи сами по себе не делают человека счастливым. Вон Крейг из кожи вон лезет, чтобы показать, будто счастлив. Гм.
— Ты просто завидуешь!
— Ни капли.
И он действительно не завидовал.
Редж за время нашего общения ни разу не пытался обратить меня в свою веру — видно, был слишком занят проблемами спасения собственной души. По иронии судьбы, искренние сомнения сделали его по-настоящему духовным человеком, и я намного охотнее слушала его рассуждения, чем могла бы в другое время. Только вряд ли Редж сам это осознает. Рядом с ним я постоянно проверяю каждое свое побуждение. И мне кажется, я нравственный человек. Хотя иногда я ощущаю присутствие призрака Шерил, которая говорит: «Осторожно, Хэттер! Не путай собственную мораль с Божьими заповедями».
Так что, как ни крути, все вертится вокруг Шерил и моей, будем говорить начистоту, ревности к ней. Я вот что думаю: пять самых отвратительных черт человека — это мелочность, назойливость, зависимость, закостенелость и ревнивость. Из них ревнивость — ярчайшая и наихудшая. При Джейсоне я изо всех сил ее скрывала — что еще оставалось делать? — но совсем избавиться не могла. Не удивлюсь, если ревность всадит в меня стальные зубы именно тогда, когда понадобятся мои любовь и прощение. Это чувство умеет таиться и ждать.
Пятница, 2.00
Вчерашнюю ночь проспала без таблеток. Эллисон наконец показала клыки. Сперва позвонил мой знакомый механик с Пембертон-авеню.
— Привет, Хэттер, это Гэри.
— Привет, Гэри.
— Слушай, тут у меня одна нервная старушенция, ну прямо библиотекарша с триппером, прикатила чинить полудохлый «катлас», в котором надо кучу всего менять. Говорит, ты за все платишь. Я решил проверить, это правда или как?
— Сколько всего выходит?
— С налогами — две штуки с лишним.
— Ни хрена себе!…
— Вот и я так подумал.
Я помешкала, а потом сказала:
— Ладно, Гэри, я заплачу.
— Ты уверена?
— Да. Уверена.
Положила трубку и попыталась трезво оценить сложившееся положение. Так, я и вправду угодила к Эллисон в рабство! А я-то боялась, что у меня паранойя началась, подозреваю ни в чем не повинную старушку. Подтвердив свои опасения, я расслабилась и даже успокоилась.
Во-первых, я перестала звонить Эллисон. Я знала, она сама со мной свяжется — и только тогда, когда решит, что пора нанести удар. У меня появилось уйма времени, которое я решила потратить с толком. Словно фэбээровец в поисках улик, я перерыла квартиру вверх дном и разложила все, что принадлежало Джейсону, по полиэтиленовым пакетам. Туалетные принадлежности: бритва, кисточка, расческа — в пакет. Бумажник у фруктовой вазы — в пакет. Нижнее белье, футболки, ботинки — все по пакетам. Грязную одежду — тоже. Собрав его вещи, я раскрывала каждый пакет, подносила к лицу и вдыхала — глубоко, как только могла. Я спрашивала себя: надолго ли сохранятся запахи Джейсона? От знакомого аромата его дешевого дезодоранта слезы покатились из глаз. Я выпила почти целую бутылку «бейлиса» и отключилась: куда лучше, чем пичкать себя снотворным. Проснулась около девяти от звонка Ларри: он спрашивал, как я себя чувствую. Ответила, что заболела. Да я и вправду больна.
Я смотрела на сложенные вещи и говорила себе, что должна начать жизнь заново, с чистого листа. Можно, конечно, пойти на работу… Только все это шелуха! Никого мне больше не встретить, и скоро я и в других местах превращусь в такую же невидимку, какую изображаю в зале суда.
Да и потом, как начинают новую жизнь? Молодым проще, они даже не задаются этим вопросом. Но я? А время летит: тик-так, тик-так…
Я сварила кофе и собиралась позвонить Барб, когда затренькал телефон.
— Слушаю.
— Здравствуйте, Хэттер. Это Эллисон.
— Да, Эллисон, — ответила я глухим голосом узника. — Добрый день.
— Вот, решила позвонить, узнать, как дела. Ко мне пришло еще одно сообщение.
— Вот как?
— Да. На сей раз довольно длинное.
— Рада слышать.
— Может, нам стоит встретиться?
— Да, Эллисон, стоит. Как вы смотрите, если я приду в ваш кабинет или офис — или где вы работаете?
— Я работаю дома.
— Я могу прийти к вам домой.
— Ой, нет, я не разрешаю клиентам приходить к себе домой.
Клиентам, значит.
— Сколько вы берете за сеанс?
Решающий момент.
— Эллисон?
— Пять тысяч долларов.
— Примерно так я и думала.
— Так где вы предлагаете встретиться?
Я понимала, что предлагать уединенное местечко, где бы я смогла выбить из нее всю дурь, бесполезно. Поэтому назвала ресторан у парка «Ройяль», куда ходили в основном старики, предпочитавшие жирную европейскую пищу. Эллисон охотно согласилась:
— Да, и Хэттер…
— Что?
— Наличными, пожалуйста.
Мы встретились в час. Сухо обменялись любезностями, прекрасно понимая, что происходит грязное вымогательство.
— Сплошной жир, — заметила Эллисон. — Казалось бы, пенсионерам следует заботиться о своем сердце.
— Им всем не терпится на тот свет, Эллисон. Оставьте их в покое.
Я не притронулась к еде, а Эллисон уплела шницель со скоростью мультяшного волка.
— Ну вот, можно переходить к делу, — сказала она, проглотив последний кусок.
— Да, Эллисон, давайте.
— Деньги принесли?
Я показала ей деньги, двадцатками, снятые с нашего общего с Джейсоном счета. (Мы откладывали сбережения на собственный маленький домик.)
— Вот.
Ей хватило одного взгляда.
— Прекрасно. Вчера мне пришло сообщение. Я не знаю, что оно означает. Но вот, слушайте… — И она начала говорить.
Это был один из наших любимых фрагментов, где действовал цыпленок Генри Цыпкади, наследник компании «Зерна Цыпкади». Жизнь Генри проходила в семнадцатом ряду местного рынка, где он приветствовал проходивших словами: «Здравствуйте. Добро пожаловать в семнадцатый ряд. Меня зовут Генри Цыпкади. Не хотите ли отведать продукцию компании „Зерна Цыпкади“?» Иногда Генри сидел на жердочке перед зеркальцем, и каждый раз, когда, качаясь, видел в зеркальце свое отражение, говорил: «Здравствуйте!» Генри не понимал, что такое зеркала и отражения. А когда другие персонажи принимались ему объяснять, он просто пропускал их слова мимо ушей. Сущая глупость.
И теперь вот Эллисон сидела в ресторане, возле других стариков и их жирной пищи, и повторяла: «Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте!» Хоть она и ведьма, но приносит счастливые вести.
— Что-нибудь еще?
— Ну, вообще-то…
— Так да или нет? — Пусть обирает меня как липку — лишь бы говорила!
— Он сказал, что ему очень вас не хватает. Что без вас он будто потерян. Говорит, что пытался связаться с вами, но так и не смог. И просит прощения за то, что приходится говорить через меня.
Из моих глаз заструились ручьи: я услышала, что хотела. Эллисон сказала:
— Я извиняюсь, что меня так сложно застать по телефону. Приходится беречь открывшуюся связь с загробным миром.
— Да, да, конечно. Как скажете.
— Я вам еще позвоню.
— Не сомневаюсь.
Я не поблагодарила ее. Да она, похоже, и не ждала благодарностей. В своей удручающей зеленой кофточке из свалянной шерсти Эллисон покинула ресторан. Я бросила на стол несколько банкнот и пошла за ней к автостоянке, где увидела, как она забирается в свой дурацкий драндулет. Я записала номер и, вернувшись домой, позвонила верной проныре Лори, которая ответила, что автомобиль принадлежит некоей Сесилии Бейтман, живущей в старом квартале Линнвалли. Дождавшись темноты, я отправилась туда. Оставила машину, не доезжая до дома Эллисон, на круто поднимающейся улочке. Контуры деревьев сливались друг с другом в черное глубокое озеро. Вероятно, когда-то здесь и было чистое, аккуратное, солнечное местечко. Однако теперь в этом районе можно было безнаказанно пытать заплутавших туристов: толстые стволы заглушат самые громкие вопли. Во мне проснулась пятнадцатилетняя девочка, которая со своей подругой Кэтти шпионила за семейкой Фаррелов, — по школьной легенде, порочной парочкой, то и дело предающейся оргиям. Самое откровенное из всего, что мы тогда увидели, был огромный мистер Фаррел, сидящий в одних трусах перед телевизором и потягивающий пиво во время хоккейного матча. (Правда, с тех пор мужские трусы меня всегда возбуждают.)
