Гектор Тобар - 33. В плену темноты
На столе в Убежище шахтеры играли в шашки, сделанные из картона. Немного погодя Луис Урсуа, встревоженный поведением товарищей, которые постепенно ожесточались и готовы уже были наброситься друг на друга с кулаками, изготовил комплект домино, разрезав на кусочки белое пластиковое обрамление треугольного предупреждающего знака, который он возил в багажнике своего автомобиля. Чуть выше по Пандусу, на отметке 105, где спали механики и сам Луис, Хуан Ильянес тоже прилагал неимоверные усилия, чтобы поддержать моральный дух своих viejos, рассказывая им всякие истории. Ильянес обладал глубоким баритоном и ясным и четким произношением телевизионного диктора; а еще он был начитан, образован, умел внятно излагать свои мысли и вдоволь поездил по Чили, так что ему было о чем поговорить с ребятами.
На шестые, седьмые и восьмые сутки их вынужденного поста Ильянес вел речь почти исключительно о еде.
– Вам никогда не приходилось видеть, как готовят козленка? На вертеле, над огнем? – вопрошал он, обращаясь к мужчинам, сидящим вокруг на импровизированных постелях из картонных упаковок и кусков брезента, который они позаимствовали из пикапа Луиса Урсуа.
Кое-кто согласно кивал, подтверждая, что, дескать, да, они видели, как готовят козленка на вертеле.
– Ага, а как насчет шестерых козлят за раз? – На первый взгляд, разговор о еде, которой у них не было, должен был казаться его товарищам изощренной пыткой, но никто из них и не подумал посоветовать Ильянесу заткнуться, и тот с воодушевлением продолжал живописать банкет, на котором ему однажды посчастливилось присутствовать. – Было это в пампасах. В окрестностях Пуэрто-Наталес, – уточнил он, обращаясь к шахтерам. Он как раз служил в армии, когда между Чили и Аргентиной едва не разразилась война в 1978 году. – Нас было человек пятьдесят резервистов, и мы стояли лагерем, от которого до границы было чуть больше километра. Метров восемьсот, точнее говоря. Дело близилось к Рождеству, наступал сезон традиционной фиесты, а нам приходилось довольствоваться одними армейскими пайками. И тогда один из солдат, местный парнишка, говорит, мол, нет, мы тут празднуем Рождество совсем не так. Мы устраиваем настоящее пиршество. И тут другой солдат приметил, что неподалеку пасутся аргентинские лошадки: с большими головами, мохнатые и страшные, как моя смерть, – с коротким смешком продолжал Ильянес. – Вот они бы нам пригодились, – сказал тот местный солдат, ну, вылитый гаучо, и растворился в ночи. Как оказалось, он увел несколько лошадок. Просыпаемся мы на следующее утро и видим двенадцать козлят на двух вертелах, освежеванных и выпотрошенных, – продолжал искушать Ильянес своих слушателей, лица которых уже расплылись в улыбке. – По шесть на каждом из двух длинных металлических шестов, положенных на деревянные рогульки. Ну а мы, значит, отправились за дровами. А кругом пампасы, ни деревца, и пришлось нам собирать сухие ветки кустов, – соловьем разливался он. – И уже совсем скоро заполыхал славный небольшой костерок, так что образовалась целая гора янтарных жарких углей. Chiquillos[17], это было нечто, доложу я вам. – Кто-то из шахтеров удовлетворенно вздохнул, представляя, очевидно, запахи жареного мяса и шипение капель жира, падающих на угли, но Ильянес еще не закончил. Потому что, по его словам, откуда ни возьмись, появился еще один солдат с ранцем за плечами и раздал каждому по щепотке золотистого табака и клочку бумаги, и они свернули себе самокрутки. – Короче говоря, chiquillos, того Рождества я никогда не забуду.
Ильянес пересказывал эту байку с такими мельчайшими подробностями, что она вызывает доверие. Похоже, так все и было на самом деле. В полумраке журчал его неспешный рассказ, шахтеры чувствовали себя, словно слушали старинную постановку по радио. А он поведал еще одну историю из своего армейского прошлого о том, как скакал по чилийским пампасам на коне, и как столкнулся с древесным грибом под названием dihueñe[18]. Северянам, привыкшим к сухому климату и никогда не видавшим подобных деликатесов, он расписал этот деликатес во всех деталях:
– Это грибы, которые растут на ветках деревьев, особенно патагонских дубов, пока те совсем еще молодые. Грибы эти имеют оранжевую окраску и похожи на пчелиные соты размером с грецкий орех, со сладкой и прозрачной жидкостью внутри. И вот еду я себе верхом и вдруг натыкаюсь на кустарник высотой не больше шести футов, ветки которого сверху донизу буквально усеяны этими самыми dihueñes. Нет ни одной свободной ветки, на которой они бы не росли. И каждый размером с яблоко.
– Не может быть!
– Лжец!
– Это – правда. Размером с самое натуральное яблоко, да еще и riquísimas[19]. И вот что я еще вам скажу, viejos: я их ел. И ел, и ел, и ел. А учитывая, что они такие пористые и легкие, то объесться ими было просто невозможно.
Ильянес завершил свой рассказ, и ведь никто из мужчин так и не попросил его замолчать и не вспоминать о еде.
– Когда ты голоден, – сказал он им, вспоминая дни своей солдатской молодости в пампасах, – тебе все кажется вкусным.
* * *Открыв глаза своим товарищам по несчастью на провидение Господне и убеждая их в необходимости быть сильными, Омар Рейгадас решил и далее поддерживать их моральный дух. Господь с нами, снова и снова повторял он. Но ощущение голода, чередующиеся приступы возбуждения и отчаяния, охватывавшие его при звуках бура, подтачивали его силы. В конце концов, ему уже пятьдесят шесть и, прислушиваясь к своему телу, он ощущал груз прожитых лет на своих плечах. Сначала это была легкая боль в груди, потом присоединилось жжение в руке, а там она и вовсе перестала слушаться его. Похоже, Омар пережил сердечный приступ, и в голову ему невольно закралась мысль о неминуемой смерти. Он вдруг представил, как тридцать два человека остались наедине с его телом, которое будет быстро разлагаться в такой духоте. Страх смерти сковал его, пока он лежал на земле неподалеку от Убежища, и спертый воздух вокруг вдруг превратился в липкие и цепкие руки, которые стали душить его. И тут Омар ощутил дуновение. Воздух стал прохладнее. И вот его уже овевал свежий ветерок. Омар сел, достал из кармана зажигалку и увидел, как затрепетал и наклонился робкий огонек, указывая куда-то вверх, к выходу из шахты. Поток воздуха шел снизу, из глубин рудника. Омар тут же оповестил остальных о своем открытии и зашагал вниз в сопровождении еще нескольких человек. Они решили совершить экспедицию и опуститься глубже, чтобы понять, откуда поток. Мысль о том, что они могут обнаружить шурф, пробитый с поверхности, и установить контакт с внешним миром, подгоняла Омара и его товарищей, придавая им сил. Они миновали несколько поворотов и тупиков и наконец достигли отметки сначала 80, а потом и 70, а язычок пламени все так же отклонялся вверх. В конце концов они оказались в южном коридоре, на отметке 60, и пламя наконец выпрямилось, затрепетало и погасло: в воздухе осталось слишком мало кислорода, чтобы поддерживать горение. В северном коридоре, на отметке 60, повторилась та же история. Они опустились глубже, до отметки 40, и тут язычок заметался из стороны в сторону – воздух выходил где-то совсем рядом – и погас. Они обследовали несколько темных и заброшенных коридоров, но так и не поняли, откуда же попадает свежий воздух. Но во время этой ходьбы и поисков Омар едва не пропустил перемены, происшедшие с его телом: тяжесть в груди исчезла. Легкий ветерок избавил его от смертельной угрозы: «Я снова начал дышать. А когда мы возвращались обратно в Убежище, ветерок не покинул меня».
Неподалеку от Убежища он наткнулся на Хосе Энрикеса, Пастора, и рассказал ему о том, что видели, о ветерке, дующем откуда-то снизу.
– Откуда же он может дуть? – принялся размышлять вслух Энрикес. – Все каверны заблокированы. И сверху пока не пробился ни один бур.
– Это – тридцать четвертый шахтер, мой маленький приятель, – заявил в ответ Рейгадас. – Значит, он не бросил нас в беде.
Тридцать четвертый шахтер живет в душе каждого, кто когда-либо опускался в шахту. Он – дух Божий, что защищает их всех.
Поток прохладного воздуха возобновлялся каждый день, примерно в шесть часов вечера. «Начинался этот легкий ветерок (vientecito), и на душе у нас становилось спокойнее, – про себя Омар решил, что если ему суждено выбраться наружу, то когда-нибудь он расскажет об этом всему миру. – Нельзя, чтобы эта история осталась похороненной и никто не узнал о ней». Несмотря на весь свой многолетний опыт работы на руднике, он не мог найти другого объяснения, кроме того, что сам Господь своим дыханием освежал им шахту. И факт, что он стал свидетелем не дивного чуда, а всего лишь очередного сотрясения скалы, не имело никакого значения. Омар твердо уверовал, что в наклоне огонька зажигалки узрел нечто божественное, словно сам Господь не дал ему умереть и вдохнул кислород в его легкие. Он расслабился, успокоился, ему стало легче дышать, и он почувствовал себя лучше.
