Дмитрий Дмитрий - Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010
Читаю «Братьев Карамазовых». Легенда о Великом Инквизиторе хороша. Не знал ее раньше или читал, да забыл? Хороша. Достоевский при всех несовершенствах и неряшливости языка — гениальный провидец и сильнейший литератор. Начинает романы на бытовом, семейном, склочном уровне, а поднимается до высот Библии.
«Отягощенные злом» еще прочитал — братьев Стругацких. Не так просты братья, как кажутся. Братья-христиане должны на них обидеться. Лично я обиделся.
Виталий Бабенко прислал подбадривающее письмо из Москвы.
27 сентября 1989 г. Ленинград.
Часто бываю в центре и с удовольствием брожу маршрутами моего героя Игоря Фирсова: Марсово поле, канал Грибоедова, Михайловский садик… Хожу вдоль проток и каналов, вода в которых кажется зеленой от тесных покатых берегов. Выкупаю из арбузного ящика полосатого пленника и несу его домой. Хрустим на кухне втроем: Ольга, Максим, я…
В «Игру по-крупному» я засунул значительный кусок своей жизни. И немного грустно — теперь эта жизнь принадлежит придуманному мною Игорю Фирсову. Саня Скворцов прочитал и сказал, что Настя в романе любовно выписана. «Держись за жену! — сказал Саня, угадав в героине Ольгу. — Она у тебе хорошая. Везет дуракам и пьяницам…» Это точно: мне повезло с женой.
Сегодня, листая старую записную книжку и перебирая альбомы с фотографиями, я ужаснулся тому количеству ошибок, которое совершил к 40 годам. И неприятностей, что доставил людям.
Список грехов составить, что ли?
Он и без меня, полагаю, составлен на Небесах.
Всё равно стыдно…
15 октября 1989 г. Ленинград.
Вчера в кафе Дома писателя обмыли со Столяровым выход моего рассказа. Мыслей было много, и одна гениальней другой. Сейчас все куда-то разбежались. Выхаживаюсь. Противно во рту, противно в душе, и Ольга спит на другом диване. Сижу в кабинете, слушаю «Радио Свобода»— говорят про нашего бывшего тяжелоатлета, чемпиона мира Юрия Власова. Теперь он политик и писатель.
А я кто? Конь в пальто! Дурак и пьяница…
23 октября 1989 г. Ночь.
Странное дело: обставил кабинет, развесил картины и картинки, за спиной книжные стеллажи, рядом шаляпинское кресло Ольгиной бабушки, на круглом столике телефон, а не пишется ни черта!
Сегодня обнаружил, что светлый кухонный столик с царапинами, за которым я привык работать на прежней квартире, так и подманивает меня. И кухня кажется симпатичней буржуазного кабинета. Почему?
Виталий Бабенко прислал пакет учредительных документов. Завтра иду в банк и милицию по делам регистрации представительства редакционно-издательского кооператива «Текст» в Ленинграде.
24 октября 1989 г. Дома.
Сходил в банк и милицию. Банкирша сквозь зубы объяснила, как заполнить банковскую карточку. Выяснилось, что без печати не обойтись. В милиции отказали в разрешении на изготовление печати и штампа. Вы, дескать, не юридическое лицо. Листали закон о кооперации. Там запрета нет. Но нет и разрешения. А что не запрещено, то разрешено. Но милиция считает иначе. Она на страже закона. Только какого? От, сволочи… Казалось бы — если мне для работы требуются печать и штамп, то какое ваше дело? Не мешайте кооперативу работать, не вмешивайтесь в его хозяйственную деятельность…
Помыкаться, чувствую, придется.
8 ноября 1989 г. Дома.
Ноябрьские демонстрации в Ленинграде, Москве и др. городах имели альтернативные. О них заранее оповещали приглашения в почтовых ящиках.
Народный фронт, ДС и т. п. Лозунги были интересные: «Партия ест и будет есть!», «Нам нужна не гласность, а свобода слова!», «Защитим перестройку от Горбачёва и Лигачёва!» (Москва), «Диктатура — это насилие!» (сам видел по ТВ, когда показывали официальную демонстрацию на Дворцовой площади).
23 ноября 1989 г. Дома.
В современной прозе слишком много материи и мало Духа. Духовная вертикаль, как говорит Столяров, напрочь отсутствует. Вынь сюжет — и ничего не останется. Закрой книжку — и забудется.
Завтра собираемся в ресторан Дома журналистов — справлять грядущее сорокалетие. Читаю для укрепления духа Петрарку — «Автобиографическую прозу». Прекрасен язык. Удавиться хочется от собственного словесного бессилия.
8 декабря 1989 г. Дома.
Живу как последний идиот, сам себе противен. Нет тонуса. Болят зубы, и врачи не могут найти причины. Два зуба уже удалили.
Мое сорокалетие затянулось — гости плановые и неплановые… Жуть!
Смотреть телевизор и читать газеты интереснее, чем писать.
Грозятся снять Горбачёва. Завтра внеочередной Пленум ЦК. 12 декабря открывается 2-й Съезд Советов. Идут митинги.
Ольга с Максимом постоянно дома, и уединенность моего кабинета, в котором слышно, как жарится на кухне картошка, весьма относительна. И еще ноющие зубы. Просто срам, а не образ жизни.
Ольга попробовала работать в школе учителем черчения. Отработала один день и пришла, чуть ли не в слезах. Девятиклассники играли на уроке в снежки, без спросу выходили из класса, фамилии не называли («Я забыл свою фамилию»), дневники, якобы, тоже забыли дома… Это на первом же уроке. Ольга бросилась в учительскую за помощью, пришла опытная училка и поставила всё на свои места. И это математическая школа! Ольга хотела преподавать кройку и шитье девочкам, домоводство, но вакансий не было, и ее временно взяли на черчение. Отработала два дня (без оформления, подменяла заболевшего учителя) и не выдержала. Ну и правильно…
Прочитал «Братьев Карамазовых», «Белую гвардию», «Мастера и Маргариту», В. Брюсова (прозу), Ф. Петрарку, К. Воннегута и еще много всего.
Я писатель или читатель?..
Разговор в Союзе писателей:
— Ты записался в «Содружество»?
— Мне писать надо, а не записываться.
1990 год
1 января 1990 г. Дома.
Максим с Маришкой завтракают и смотрят детский фильм по телевизору.
Вчера — бесцветная речь Горбачёва по ТВ.
Магазины пустые. Продукты к столу запасали долго и запасли по счастливому совпадению.
Унылые праздники, это признают все. Даже Ольга волнуется: что ждет нашу страну дальше?
Вчера с детьми нашли в парадной записку: «Лопушок, я побежала за сосисками. Скоро не жди. Груша». И весь вечер на разные лады со смехом вспоминали эту страшную, в общем-то, записку.
Стариков жалко — у них на лбу читается вопросительный знак: что происходит? В чем наша вина?
1 января 1990 г., вечер.
Гулял с детьми. Зашли в часовню Ксении Блаженной на Смоленском кладбище, поставили свечи.
Лет десять лет назад, когда я ухаживал за Ольгой, мы бродили вечерами по Смоленскому и целовались у тогдашних развалин этой часовни — я и понятия не имел, что там погребена Ксения Блаженная Петербургская. Я и святой такой не знал. Помню, что стояли стены с провалившейся крышей, искореженная ограда, обломки кирпичей под ногами… Теперь часовня восстановлена, бледно-салатные стены и медная чешуйчатая крыша видны издалека.
Дела моего представительства налаживаются. Печать разрешили — это стоило портфеля книг. Открыл расчетный счет. Взял бухгалтера. Взял зама и помощника — Сашу Андреева, из мастерской молодой прозы, инженера. Собираюсь издать Житинского — короткие рассказы и миниатюры, не вошедшие в прежние книги. Их в свое время не пустили: слишком абсурдны и замысловаты казались.
Семинар Стругацкого воспринял мой выбор автора болезненно. Почему Житинский, а не молодые семинаристы? Стругацкий без претензий — даже разговора на эту тему не было.
17 января 1990 г.
Сегодня сдал в типографию оригинал-макет книги Житинского «Седьмое измерение». И его приняли. А месяц назад не принимали, и я натерпелся позора. Но сегодня взял реванш.
Дело было так. Прихожу месяц назад в производственный отдел. Сидит могучая тетя с прорабским голосом по фамилии Миловидова.
— Здрасьте, мы хотим у вас книгу заказать.
— Какую?
— Сборник прозы Александра Житинского. Короткие новеллы, миниатюры… Семь авторских листов.
Она смотрит на меня с легкой досадой.
— Какого формата?
— Такая, — говорю, — небольшая. Вот, типа этой…
Взял у нее со стола книжку, показываю.
— Вы кто?
— В смысле?
— Вы редактор, издатель? Или кто?..
— Издатель… Кооператив «Текст», ленинградское представительство…
— А у вас есть кто-нибудь, кто в полиграфии понимает? — Не скрывая раздражения, потрясает книжкой, которую я показал в качестве образца. — «Типа этой»! Вы должны мне выпускные данные назвать! И спецификацию составить! Развелось кооперативщиков… Издать можно. Присылайте специалиста — поговорим.
Ушел с позором. Она мне даже до свидания не сказала.
