Дмитрий Дмитрий - Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010
— И что делать? — упавшим голосом спросил я.
— Что делать… Я его отговорил, сказал, что ты нормальный парень. Прикрыл своим именем… Не знаю, что из этого выйдет, — он, может, еще передумает…
— А чего я к нему полез?
— Ха! Только между нами, но это тебя А. Ж. подстрекнул, я видел. Показал на Глеба и говорит, пригласи вот этого, отличный мужик. Ты и пошел… А Глеб пятнадцать лет, как в завязке, пьяных терпеть не может…
— Етитская сила… — я стал покрываться липким потом. — Да, погуляли…
— Ну что ты! — радостно подпел П-ов. — Пьяный был в дерьмо! Нарисовался на весь Союз писателей. Не знаю, как я тебя смогу отмазать, все только об этом и говорят…
— Валера, выручай, — промычал я. — Я только что проснулся… — И упал на подушку.
Полежал немного, стал названивать одному, другому — узнавать подробности.
Житинский сказал, что ничего страшного не было: окривел, смеялся, обнимался. Да, Горбовский хлопнул стакан с боржоми об пол и ушел. Но не Горбовскому меня осуждать — он и не такое творил. Пустяки…
Неожиданно позвонил Гена Григорьев, поэт. Сказал, что моя сумка с остатками вина и бумажником у него дома. Он забрал, чтобы я не потерял.
— Спасибо, Гена! Оклемаюсь — заберу. А вино выпей.
— Я уже выпил! — захихикал Гена.
Ольга сходила к ларьку, отстояла очередь, принесла мне бидончик пива, я стал оживать. К середине дня картина несколько повеселела. Да, загул был, но такие загулы семь раз в неделю в нашем писательском кафе. Ничего сверхъестественного. Завтра уже забудут. Еще раз звонил П-ов и нагонял жути: хмурого Горбовского видели в Секретариате, зачем ходил, непонятно, но не исключено, что по моему вопросу.
Дня три я мандражировал, и стыдно было. Еще Столяров с Мариной приехали посидеть, отметить окончание романа, и Андрей подлил масла в огонь:
— Все только об этом и говорят! — посмотрел на меня задорно.
8 марта я уже в рот не брал.
Сегодня с Ольгой сходили в бассейн, идем по Гаванской к дому. На трамвайной остановке стоит Горбовский — в золотых очках, сером драповом пальто, румяный, благодушный, волосы пятерней поправляет.
Подхожу на дрожащих ножках:
— Глеб Яковлевич, вы меня помните? Я недавно в Союзе писателей к вам в нетрезвом виде приставал… Простите великодушно, бес попутал… Роман закончил, напился… — Руку к груди прижал, голову склонил. — Простите, пожалуйста, хожу, мучаюсь…
— А, это вы, — говорит. — Да ладно, я уже забыл. Ладно, ладно… Я сам в молодости гудел, как шмель! Не переживайте! Извините, мой трамвай идет…
На том и расстались. Гора с плеч упала. И сегодня целый день радостное настроение…
20 марта 1989 г. Дома, перед телевизором.
У Казанского собора был митинг ДС — Демократического Союза. Ребята залезли на памятник Кутузову и развернули трехцветное русское знамя. 80 человек арестованы за нарушение общественного порядка.
Ходили с Ольгой на «Зойкину квартиру» в Театр комедии. Мне не понравилось: действие затянуто.
26 марта 1989 г. Дома, на кухне с видом на Смоленское кладбище.
Мой роман «Игра по-крупному» прочитан А. Житинским, и мне сообщено об этом с похвалою. Роман лежит в «Советском писателе» вместе с положительной рецензией и ждет прочтения редактором. Рецензию еще не читал.
19 апреля 1989 г. В новой квартире.
Поменялись, вторую неделю живем в трехкомнатной квартире площадью 42 кв. м на Малом пр., 80. У меня длинный узкий кабинет с окном во двор, там солнце, сирень и стена отделения милиции. Ольга купила для меня в комиссионке двухтумбовый стол за 40 рублей. Требуется реставрация столешницы, но состояние хорошее.
Похоже, жена начинает верить, что из меня получится писатель — оснащает мою жизнь писательским инвентарем. Недавно купила дефицитную ленту для пишущей машинки…
Прочитал рецензию Житинского — тепло написано. Редактор, Фрида Германовна Кацас, сказала, что роман ей нравится, даст одобрение, деньги в мае.
17 июня 1989 г. Зеленогорск.
Приезжал на пару дней Вит. Бабенко из Москвы со старшим сыном Никитой. Жили в нашей квартире. Уехали на финском экспрессе из Зеленогорска. Съели по шашлыку и отбыли. Виталий предложил открыть в Ленинграде представительство их издательского кооператива «Текст» и возглавить его. Я подумал и согласился. Посмотрим, насколько это серьезно.
Кооперативу уже год, его учреждали братья Стругацкие, Кир Булычев и московский литературный молодняк — любители фантастики. Виталий — директор. Они уже издали пару книг: «Глубокоуважаемый микроб или Гусляр в космосе» Кира Булычева и «Скотский хутор» Оруэлла. Есть представительство и в Таллине — его возглавляет Миша Веллер. Ба! Знакомые все лица!
Отвезли Максима к бабушкам, и сразу стало скучновато.
Ездил к Кутузову в Комарово — говорили о моем романе. Неплохо поговорили. Кутузов сказал, что писательство — это болезнь. Нормальный мужик или тетка должны пахать, строить, рожать детей, но никак не выдумывать то, чего не было.
Я согласился. Возможно, эта болезнь называется тщеславием или гордыней. Человек хочет уподобиться Господу Богу, стать творцом. Толстой писал: всё, что человек делает, — от тщеславия.
На чай, мыло и стиральный порошок с 1 июня ввели карточки. Это вдобавок к карточкам на сахар, которые действуют уже год. Хорошо живем…
28 июня 1989 г. Зеленогорск. Озеро Красавица.
Неделю стоит жара: +30. Берем бутерброды, клубнику с грядок, воду, книги, газеты, надувной матрас и едем с утра на озеро. Купаемся, загораем. Мы с Максом переплыли с нашего берега на косу — метров двести. Плыли с надувным матрасом. Макс не боялся. Скорее, боялся я. Ольга смотрела нам вслед из-под руки.
Беру с собой тетрадь и авторучку. Но пишется плохо — читать интереснее.
30 августа 1989 г. Зеленогорск.
В середине июля — жаркого и голубого — я взялся строить отдельный вход с верандой. И сейчас сижу под ее крышей. Веранда отделана снаружи, но не доведена до конца — нет материала. Не зашиты потолок и часть стен. Но есть антресоли-чердак с окошками из дверок старого буфета. Буфет пережил блокаду, химизацию народного хозяйства (в тот период было модно обзаводиться полированной мебелью и торшерами), пережил размен квартиры на 2-й Советской улице, и дверцы от него — дубовые, с толстыми стеклами-полосками ждали своего часа в сарае. И вот дождались, радуют душу воспоминаниями о родительской квартире.
Приезжала Маришка, жила в Зеленогорске две недели, я сделал им с Максимом этот чердачок с внутренними окнами на веранду. Мы сидели с Ольгой за столом, а размытые стеклами физиономии детей мелькали наверху. У них свои комнатки — они затащили спальный мешок, надувной матрас, лампу, мятый чайник, чашки, тарелки и целыми днями сидели там, устраивая меблировку и наводя уют. Ольга даже обед подавала им наверх. На обрезках строганых досок они нарисовали экран телевизора с ручками, приемник, магнитофон и по очереди включают эту электронику.
— Максим, включи «Утреннюю почту» по первой программе.
— Нет, я хочу «Ну, погоди!». Сейчас начнется.
— Ну, хорошо, давай «Ну, погоди!». Седьмую серию…
Завтра Маришка улетает в Мурманск.
Грустно. И потому, что Маришка улетает, и потому, что лето кончилось. И по причине восьми страниц текста, написанных за всё лето… Это не считая дневника.
Купил у книжного магазина на Мойке «Лолиту» Набокова и прочитал.
Набоков — мастер слова, художник, но совсем мало души в этом романе. Иногда, вынужденный водить читателя за нос (ясно, что опыта общения с нимфетками у него не густо), Набоков берет высотой языка и красотами стиля, скрывает провалы в психологии. Но главные герои, Лолита и Гумберт Гумберт, не видны. Мне не хватает их жизненной выпуклости. Подобное заметил и в «Приглашении на казнь», прочитанном этим летом.
В магазинах день ото дня хуже. И такое ощущение, словно кто-то неведомый и могущественный злорадно потирает руки: «Вы хотели демократии, перестройки? А вот вам демократия — получите!»
Так долго продолжаться не может: рабочие недовольны кооперативами, начальством, снабжением и еще тысячами мелких и крупных составляющих нашего бытия. Плохо с водкой, пропали сигареты. В магазинах лежат только папиросы — «Любительские» и «Беломор».
Прошли забастовки в Кузбассе, Донбассе, Воркуте. Бурлят Прибалтика, Молдавия, Закавказье. Фергана ужаснула жестокостью. Партийный аппарат, похоже, в растерянности, и по старой российской традиции скоро будут искать виноватых. И найдут. Ими окажутся кооператоры и евреи. Пройдут очередные перестановки в Политбюро, а обозленный народ натравят на «виноватых». В Москве уже ходили слухи о еврейских погромах, намечаемых на какие-то августовские числа, и «Аргументы и факты» давали устами милиции опровержение. Что, естественно, настораживает обеспокоенный народ еще больше: «Знаем мы эти опровержения!» Звонил Аркадий Спичка, заводил разговор на эту неприятную для него тему. (Я думал, что он украинец.) Я пошутил, успокоил, сказал, что дам ему политическое убежище — будет жить у меня на даче, варить самогон и квасить капусту. Поговорили о самогоне и капусте. Аркадий большой спец в этих вопросах.
