Олег Зайончковский - Сергеев и городок

Сергеев поборол минутную застенчивость и облегчился, не забыв уделить разумную толику для «общ. ан ». Здесь же на подоконнике он нашел целое общество банок, уже наполненных мочой всех цветов радуги, и свою пристроил туда же. Казалось, ничто больше не удерживало его в этом зловонном "заведении", но... Сергеева заинтересовал странный человечек с резинкой.

— Кто это? — тихо спросил он у одного из курильщиков.

— Кто?.. А... Это Сёма, — курильщик равнодушно покосился на лохматого. — Тараканов бьет.

Сергеев вгляделся — Сёмино лицо показалось ему знакомым.

— Эй, — спросил он, — ты не Стрекалов Сёма?

Лохматый едва удостоил его взглядом.

— Не мешай ему, — курильщик хмыкнул. — Вишь, сколько у него работы.

Это была правда. Теперь только Сергеев заметил их — самых многочисленных обитателей второго отделения. Тараканы здесь были повсюду: и на стенах, и на потолке, и на полу; всех возрастов, живые и мертвые, они висели гроздьями в углах и хрустели под ногами, словно шелуха семечек. Иные сидели в глубокой задумчивости и только посторонялись немного, если сигаретный пепел падал им на голову; иные, наоборот, носились как угорелые — так, что даже Сёме было за ними не угнаться. Некоторые, судя по их внушительным размерам, доживали в сортире до глубокой старости, а некоторые гибли во цвете лет, угодив в «толчок» или в банку с мочой.

И хотя болезнь притупила в Сергееве остроту восприятия, он содрогнулся в отвращении.

— Ну и гадость! — вырвалось у него. — Лежать не захочешь в такой больнице.

Курильщики посмотрели на Сергеева, потом иронически переглянулись:

— Новенький, что ли?..

Один из них снисходительно усмехнулся:

— Погоди, мужик, обвыкнешь... — и медленно сплюнул на пол.

Собака Стрекалова

Валерка Стрекалов, старший брат лохматого Семы, тоже был маленького роста. От маленьких родителей своих братья унаследовали полдомика, разгороженного внутри на множество клетушек. Достигнув положенного возраста (но не роста), Валерка женился на пигалице Анчутке и создал собственную маленькую семью. Места в домике вполне хватало для троих маломерков, и даже для четверых, когда у Валерки случилось крошечное прибавление. За двести семьдесят пять рублей молодые купили в универмаге мопед, и это была их самая крупная покупка. В остальном же Стрекаловы тратились экономно, потому что лопали мало, а одежду покупали со скидкой в детском отделе.

Вечерами, окончив дневные делишки, собирались они за столом и ужинали из блюдечек. Потом Анчутка шла в огород. Валерка выкатывал из сарая мопед и продолжал нескончаемую его починку. Дурачок Сема садился рядом на корточки и задумчиво разглядывал гайки и шестеренки, разложенные на тряпочке. Прикасаться к машине ему воспрещалось, поэтому он держал руки за спиной, со страхом и надеждой ожидая, что мотор затрещит и выпустит голубой вкусный дым. Дите Стрекаловых лежало весь вечер спокойно, как все недоношенные дети, на крылечке в половинке от чемодана.

Жизнь их могла бы показаться идиллической, и была бы таковой, если б не одно обстоятельство. Заборчик Стрекаловых естественным образом соединялся с другими заборами по улице Котовского. Полдома их стояли в ряду с прочими домами, и хуже того — смыкались стеной с половиной Глебки Макарова. Макаров, мужик деловой и сильный, давно уже вырастил свою пол сдвину в большой дом, под стать себе и своему хозяйству. Так что стрекаловское жилище, прилепившееся сбоку, казалось рядом с ним не более чем курятником. Сему, понятно, эта унизительная пропорция не беспокоила, на то он и дурачок, но вот Валерку съедала обида. Обида не только на Макарова, но и на других соседей, живших, как назло, богаче Стрекаловых

Валерка много думал, отчего его жизнь складывается, как бы это сказать, незначительно. Он и техникум закончил, и выпивал всегда в меру, и на работе старался, и... ничего. И выходило по размышлении, что виноват во всем его малый рост. Бригадиром стать надеялся — не выбрали: ни голоса командного, ни вида представительного. Стащить с завода чего-нибудь в хозяйство — силенки не хватало: Макаров прет целые брусья через забор, а ему и пары досок не осилить. Отношение к коротышке пренебрежительное: за пивом к бочке пойдешь — и то ототрут всегда в самый хвост. Однажды поддали они с Семой и пошли к Макарову ругаться, Валерка сам уж не помнил, за что —за канаву какую-то. И что вышло? Покидал их Глеб обратно через забор обоих, и все.

Однако Макарову следовало знать, что маленькие мужички обид своих не прощают. Стрекалов долго думал, как ему с Глебкой посчитаться, и надумал...

Как-то Сергеев, минуя стрекаловский палисадник, заметил, что Валерка играет со щенком.

— Привет, Валерка!

— Здорово.

— Ты, я смотрю, собаку завел. Что за порода?

— Кавказец.

—- Да ну! Что-то мелковат...

Валерка обиделся:

— Сказано тебе, кавказец. Вырастет — зверюга будет...

— И зачем тебе зверюга? — усмехнулся Сергеев.

— Надо... — уклончиво ответил Стрекалов и покосился на макаровский участок.

— Смотри, — предостерег Сергеев, — как бы он вас самих не сожрал. Откусит твоей Ан-чутке зад, будешь знать...

— Ничего, — возразил Валерка, — я его на цепь привяжу.

— А кормить станешь с лопаты... — Сергеев опять усмехнулся. — Эх, парень, наживешь ты с ним хлопот.

Судьба, однако, судила по-своему. «Кавказец», конечно, подрос, но не настолько, чтобы кормить его с лопаты: ростом он вышел с небольшую дворняжку. Единственное, что оказалось в нем кавказского, — это свирепый нрав и неспособность к дрессировке. Но Стрекалов в нем души не чаял.

— Отличная собака, — похвалился он как-то Сергееву, — всех кур у Макарова передушил. Большого-то пса Глебка давно бы уже пристрелил, а в Мурзайку сколько ни стрелял — попасть не может.

Больница (2)

За несколько дней, проведенных здесь, Сергеев втянулся — «обвыкся», как ему и было предсказано. Он познакомился со своими соседями по палате, с тремя медсестрами, сменявшимися через сутки, и даже с рыжим кобельком Мишкой, навещавшим второе отделение в отсутствие Эйбеля. Давно уже Сергеев приобрел статус «ходячего» и получал свои уколы в процедурной комнате, следом за больничными старушками. Этих старушек нельзя было опередить: они имели предубеждение только к таблеткам, а инъекции и клизмы, напротив, принимали с истовым усердием. Задолго до урочного времени они выстраивались в коридоре перед дверью в процедурную, толкались и ссорились из-за очереди злобным шепотом. Сергеев освоился также с географией второго отделения, представлявшего собой барак с длинным коридором внутри. Коридор в одном месте утолщался, образуя подобие холла. Здесь стояли две кушетки, приспособленные для сидения, и общественный древний холодильник, служивший по совместительству пьедесталом своему ровеснику-телевизору. В этом холле многие обитатели отделения проводили по вечерам свои культурный досуг. Женщины, собравшиеся из разных палат, судачили о чем-то и сплетничали, а когда начинался сериал, умолкали и с дружным вниманием обращались к телевизору. Героев «мыльных опер» узнавать приходилось подчас лишь по голосам: зрительный ряд на экране тоже был сплошное мыло. Иногда старому телеприемнику даже доставалось кулаком, но он от этого только морщился.

Однако ни сам Сергеев, ни его товарищи по палате телевизор не смотрели. Все они оказались, по счастью, картежниками и вечера свои коротали за игрой в «козла». Новые приятели вообще «зажили» довольно дружно, по общему их мнению, хотя и не были знакомы до больницы. Они объединялись не только за карточным столом, но также при съедении яств, присылаемых каждому «с воли». Даже курить компания ходила обычно полным составом одновременно. К слову сказать, место для курения они нашли свое собственное: чтобы не дышать сортирным смрадом, приятели наладились дымить на веранде. Заколоченная снаружи, веранда эта, холодная и темная, использовалась в отделении как чулан или свалка для всякого хлама. К чему она предназначалась по проекту, было уже не понять, — если барак вообще строился по какому-нибудь проекту. Сюда же, когда были свободны, выходили побаловаться сигареткой медсестры, точнее, две из них — Алевтина и конопатая Маринка. Алевтина была женщина неразговорчивая и с виду несколько суровая, Маринка же, напротив, любила потрепаться, особенно с Сергеевым, которого уверяла, что помнит по школе. Однажды, куря и болтая с ней на веранде, Сергеев заметил в шутку, что здесь на холодке можно держать покойников — вместо часовни. Маринка согласно кивнула, но тут же посулила ему типун на язык — потому де, что «летальных» в отделении не было уже полгода и век бы их не видать.

Поначалу их было четверо сопалатников: сам Сергеев, Сашка — краснорожий конюх из Матренок, Николай Федорыч — пожилой токарь с завода и толстый Михалыч — известный в городке предприниматель, изготовлявший для квартир железные двери, похожие на те, какими раньше закрывались трансформаторные будки. Несмотря на такое свое разное положение в гражданской жизни, ужились они, как было сказано вполне неплохо. Конечно, у кого не бывает недостатков. Сашка, например, чудовищно храпел по ночам — так, что соседняя палата стучала им в стенку. Михалыч храпел потише, зато часто пускал громкие ветры — и ночью, и среди бела дня. Николай Федорыч хотя был культурнее их обоих, но оказался страшным занудой, чем особенно изводил своих партнеров по картам. Надо думать, и Сергеев не был безупречен, но... об этом он знать не мог, потому что все четверо проявляли в отношении друг друга разумную деликатность. Словом, коллектив в палате подобрался нормальный, мужской. Только Эйбель Александр Иваныч во время обходов тянул своим немецким носом и велел им почаще проветривать помещение.