Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна

— Откуда такое в лексиконе?

— В докладе у матери вычитала.

— Понимаешь его смысл?

— Если бы не понимала, не употребляла, — недовольно пробурчала я.

— У тебя очень богатая речь. Я еще вчера заметил. От кого?

— Книги, бабушка, хорошие учителя, — ответила я.

Ефим Борисович задумался, видно, о своем. А у меня душа «понеслась в рай». От избытка нахлынувших чувств кружилась голова. Чувства облачались в мысли: «Не бойтесь меня, не отводите взгляда. Я не заберу Ваше сердце. Я только понежусь в лучах Вашей улыбки, прикоснусь к сиянию глаз, прислушаюсь к звукам голоса. Я не смогу позволить себе даже внезапное случайное прикосновение к вашей руке, способное нарушить чистоту моих помыслов. Сама боюсь попасть под Ваши чары. Я не хочу и не влюблюсь в Вас, потому что осторожная. Я просто обожаю Вас. Мне хочется услышать что-нибудь умное, потрясающе интересное — вот и все! Я всегда мечтала о встрече с особенным, а может быть, даже великим человеком...»

— А почему ты так свободно общаешься с человеком из комиссии? Я же старше и для тебя — начальник, — прервал мои восторженные мысли Ефим Борисович.

— Мои теперешние родители — учителя. Вот и они считают, что с начальниками надо «держать ухо востро», чтобы не разозлить, потому что некоторые много о себе воображают и можно ожидать от них больших неприятностей. А мне все равно, кто Вы. Я уважаю умных людей, пусть и начальников, а боюсь только плохих.

— Вижу, на эту тему у тебя целая теория выстроилась, — улыбнулся педагог-экспериментатор.

— Теория здесь ни при чем. Грустный опыт. Вы знаете, к двенадцати годам я поняла, что, каких бы рангов ни были начальники, все равно они люди, не боги. Понимаете меня? Они только намного умнее, энергичнее или связи у них большие. Поэтому у меня, наверное, никогда не будет кумиров, и я никогда не стану поклоняться человеку как идолу. Для меня всегда будут существовать только учителя и обожаемые люди. А Вас я не боюсь, потому что вы подпускаете к себе. Может, Вы любознательный и Вам тоже интересны люди? Ошибаюсь? — спросила я настойчиво.

— Не ошибаетесь, товарищ психолог, — весело ответил педагог.

— Вас мужчины или женщины больше интересуют? — продолжила я задавать вопросы, так и не поняв, шутит или иронизирует мой собеседник.

— С женщинами мне проще.

— Потому что Вы красивый и обходительный?

— Опять ты за свое! Просто я их лучше понимаю, — досадливо поморщился Ефим Борисович.

— Странно, — удивилась я.

— Из детства это идет. Мама меня воспитывала.

— Война виновата?

— Да.

— У меня тоже. Я совсем одна, — сказала я и замолчала. «С чего разоткровенничалась как в вагоне поезда?» — разозлилась я на себя.

— У тебя есть родители, — попытался успокоить меня собеседник.

— Я же просила: не надо об этом.

— Хорошо. Но все, что ты из себя представляешь, — от них. Согласна?

— Нет. Я — другая, сплошное противоречие: то умная, то бестолковая, в чем-то сдержанная, а в чем-то безудержная и психованная. Я, наверное, еще не сформировалась. У меня даже почерк каждый день разный, в зависимости от настроения.

— А когда надеешься сформироваться? — строго перебил гость.

— Не знаю. Наверное, когда детство закончится.

— А ты могла бы подвиг совершить? — вдруг осторожно спросил Ефим Борисович.

— Запросто, не задумываясь.

— Ты уверена?

— Думаете, у меня хвастливая гордость? И в помине нет ее. Такими словами не кидаются. Смею утверждать, что натура моя такая. Не хочу, чтобы жизнь зазря прошла. Во мне много от Павки Корчагина. К примеру, безграничное терпение, вера. Без внутренней убежденности повинуешься неохотно, с неудовольствием. То ли дело с верой и любовью в сердце. Тогда никакой страх нипочем.

— Так может в тебе есть что-то и от Александра Матросова?

— И от него тоже, в зависимости от того, какая ситуация. Но Павке сложнее было. Он годами преодолевал трудности. Минутный подвиг легче совершить, там некогда искать выход из затруднительного положения. Одномоментный страх легче преодолеть. Матросову надо было ценой одной жизни спасти многих, и он был готов к совершению такого подвига. Он был воспитан таким: с ярким сердцем горьковского Данко. Любовь к Родине или отключила остальные чувства, или представила их мелкими, не важными, не главными. У Корчагина была надежда выжить, а у Матросова — нет. Вот в чем разница их подвигов, — с глубоким знанием дела горячо заявила я. — У Вас на этот счет другое мнение? — я испугалась своей категоричности и замолчала.

— Нисколько не сомневаюсь, что имеешь некоторое представление о героике. Ты думаешь, они сумели правильно расставить приоритеты?

— Да. И Матросов, и Корчагин. Герой не из каждого получается. Как говорит наша Юлия Николаевна: должны существовать необходимые и достаточные условия.

— А как ты относишься к шоферу, о котором писали в вашей газете? До тебя дошли слухи о нем?

— Конечно, он герой! Жаль только, что жизнь сгубил из-за разгильдяйства других. Но это не умаляет его подвига. Он выполнил свой долг с честью. Мне кажется: в мирное время во сто крат страшнее умирать. Тут немыслимая твердость воли нужна, особая убежденность. Когда этот шофер был мальчишкой, его отца за три килограмма гречневой крупы посадили в тюрьму. Вот он и хотел самому себе доказать, что другой. Отсюда его... как вы сказали... при... о...

— Приоритеты. Значит, ты задумывалась над проблемой страха?

— Конечно. Первый раз еще в раннем детстве, когда любимый котенок погиб от дуста. И над преодолением задумывалась. Многое страхи из детства идут. Я воспитывала себя, чтобы не бояться темноты и прочей ерунды. Жуткий физический страх ощущаю от бессилия помочь себе и кому-то. Он прожигает мозги насквозь и остается надолго, может, даже на всю жизнь. Удивляет такое: на войне человек был героем, но теперь на работе начальник измывается над ним, а он не умеет противостоять, в червя превратился. И сейчас неприятности его осаждают, будто специально для того, чтобы испытать характер на прочность в разных условиях. Может, он еще встанет с колен? Говорят, что судьба надолго не отворачивается от сильных и мужественных. Видно, смелость и страх бывают разные, — со вздохом закончила я свои пространные рассуждения.

— Мой товарищ по студенческим годам так говорил: «Вполне справедливо, что от мелких страхов спасает пластика человеческой психики. А вот у больших, глубинных совсем другой механизм преодоления. Возьмем, к примеру, ужас бесчестия, безвыходности, страх перед торжеством зла, равнодушия, жуткий непонятный страх смешанный с любовью. Я не оправдываю тотальной манипуляции социальными чувствами, когда будто бы сладкое чувство страха раздавливает человека, приводит к раздвоению личности, когда понимаешь, что ни ты, ни общество уже ничего не решают... С другой стороны, смятение, обычный реальный извечный страх смерти, ощущение хрупкости цивилизации, когда разум и интеллект бессильны». Некоторые виды страхов преодолеть по плечу далеко не каждому. Участь таких людей незавидная. Попав в лабиринт ужасных обстоятельств, они могут пасть духом или даже повредиться разумом. Никто не знает, где граница, за которой люди теряют власть над собой, и есть ли она... Страх — чувство непродуктивное, пока не появится кураж, невероятный кураж, способный преодолеть любые испытания. У человека потрясающая жизнестойкость!..

Вспомнил «Вий» Гоголя. Сумел писатель найти гениальные по простоте слова, чтобы описать ощущение страха. Сказки делают попытку подготовить человека к философскому отношению к жизни... Достоевского читал в детстве, не понимая, но с чувством жутчайшего страха. Подвиг, мужество, момент преодоления страха — непостижимы. Их трудно описать словами, музыкой. Все эти попытки только приближают нас к пониманию подобных состояний. Удивительна красота и величие мужества! Умение в любой ситуации сохранять полное присутствие духа, — безусловно, прерогатива морально сильных людей..

Ефим Борисович все говорили говорил будто бы для себя, словно не замечая моего присутствия. Теперь он нисколько не походил на простого учителя. Он был погружен в осмысление глобальных проблем, остальное его ничуть не занимало. Многие его слова и мысли были для меня настоящим неожиданным откровением, многое я вовсе не осознавала. Изысканная обстоятельность его ответа льстила мне, и я смогла с ним заговорить только после того, как он сам остановился. И то не сразу.