Пенелопа Лайвли - Лунный тигр
Джаспер открывает рот, чтобы что-то сказать, переводит дух, молчит. Затем говорит:
— Клаудия, сейчас не время и не место. Давай уже заключим мир. Я пришел просто проведать тебя, а не устраивать дуэль.
— Как хочешь, — отвечает Клаудия. — Я подумала, что это могла бы быть хорошая терапия. Мне сказали, сегодня у меня хороший день. Мне всегда нравились дуэли с тобой, а тебе разве нет?
Он обворожительно, умиротворяюще улыбается.
— Я ни о чем не жалею, дорогая. А уж о проведенном с тобой времени меньше всего.
Клаудия внимательно смотрит на него:
— Вот в этом я с тобой соглашусь. Сожаления бессмысленны. потому что бесполезны: вернуть ничего нельзя. Бить себя в грудь способен только ханжа. Хочешь чаю? Позвони в колокольчик.
Наверное, потому я чувствую совместимость с ним, что меня всегда привлекали люди, умевшие эксплуатировать исторические обстоятельства. Политики-авантюристы, вроде Наполеона и Тито. Средневековые папы, крестоносцы, колонисты. Я не испытываю к ним симпатии, но не могу не испытывать интереса. Меня всегда интриговали купцы и поселенцы, бесстрашные и беспощадные корыстолюбцы, ввергавшие себя в распри и осваивающие новые пути, проложенные политиками и дипломатией. Я не могла удержаться от того, чтобы со скрупулезным вниманием изучать историю торговли специями, мехами, историю Ост-Индской компании.[105] Всех этих людей с маленькими блестящими глазками, бродяг с преступными наклонностями, неугомонных обитателей шестнадцатого, семнадцатого, восемнадцатого веков, рисковавших жизнью и подставлявших карман под брызги истории.
Жадность — интересное свойство. Джаспер жаден. Он любит деньги сами по себе, не ради того, что они могут дать, а из чистой жажды обладания этими бумажками и кусочками металла. Алчность, предметом которой является счет в банке и пакет акций, понять труднее, чем страсть елизаветинского торговца, трясущегося над тюками с корицей, гвоздикой, мускатным орехом и, возможно, слитками золота под половицами. Поскольку сегодня мы не имеем более зримого свидетельства благосостояния, чем счет в банке и пластиковый прямоугольничек в бумажнике, следует предположить, что газетные истории о кладах — горшках с монетами, вывернутых из земли лемехом плуга, сундуках с дублонами, поднятых со дна Солента, — пробуждают в нас атавистический инстинкт. Все мы чувствуем легкий трепет при мысли о золоте и серебре и прикрываем вожделение флером респектабельности, рассуждая об уважении к прошлому. Вздор. Для англосаксов или средневековых моряков это не имело ровным счетом никакого значения — их интересовали деньги, чистоган: гинеи, песо, соверены, слитки, — то, что можно пропустить сквозь пальцы, пересчитать, ощутить в ладонях тяжесть, прятать где-нибудь у себя под кроватью.
Джаспер сумел обратить войну в свою пользу. Сначала убедился, что она не угрожает ему и даже не причиняет особенных неудобств, а затем ринулся делать карьеру. Он взлетел по служебной лестнице, оставив позади многих современников, и, надо признать, внес свою скромную лепту в дело победы. Он, конечно, патриот, наш Джаспер, только на свой лад.
Меня могут спросить: почему, если я такого мнения о Джаспере, я какое-то время была с ним? Но разве, выбирая партнера по сексу, мы руководствуемся разумом или опытом? С Джаспером было хорошо в постели и увлекательно вне ее. К тому времени, как он стал отцом Лайзы, нас связывало много хорошего. И плохого.
— Я ухожу из министерства, — говорит Джаспер.
Они едут в легковом автомобиле по Нормандии. Ландшафт, думает Клаудия, совершенно архетипический, какая-то воплощенная коллективная мечта о французскости, фермах, коровах и яблонях, о прошлом, о том, каким мир должен быть, но не является. Мечта, несомненно, обитаемая, вот и я сижу рядом с Джаспером в его не совсем новом «ягуаре», в то время как за окнами проносится Средневековье, дополненное замками, бензоколонками, тракторами и старенькими, подвязанными тросом «ситроенами».
— Серьезно? И почему же?
— Они хотели отправить меня в Джакарту.
— Бог мой. В качестве посла, я полагаю?
— Нет, не в качестве посла, — отвечает Джаспер, обгоняя телегу и грузовик и держа курс на тополиную аллею; справа проносится церковь с входом в романском стиле, слева — обклеенный рекламными листками кабак.
Клаудия смеется:
— Да уж, думаю, торговый атташе в Джакарте — это не совсем то, что надо. И кому же ты насолил в министерстве?
— Моя дорогая девочка, такие дела так не делаются. Есть продвижение по службе. Утомительное и кропотливое продвижение, к которому я совсем не готов.
— Понятно. И что же ты будешь делать?
— Я пока примериваюсь. Стоит подумать о телевидении. Я могу делать колонку для «Таймс». И еще НАТО.
— А… — откликнулась Клаудия, — НАТО. Вот почему мы здесь.
— Точно, — он сжал ее колено, — и кроме того, это повод нам с тобой попутешествовать. Мы не так уж часто это делаем. Ну вот, кажется, мы приехали.
Он сворачивает и въезжает в большие ворота, за ними начинается обрамленная деревьями дорожка, ведущая к парковке. Из-под колес летит гравий. Табличка на воротах так понятно и со вкусом оформлена, что Клаудия, едва взглянув на нее, уже знает, как называется по-французски, по-английски и по-немецки какой-то там конференц-центр.
— А в каком качестве ты здесь, чтобы я знала?
— Я наблюдатель. Делаю материал для «Спектейтор».
— А я?
— Ты мой секретарь.
— Нет, черт возьми, — отвечает Клаудия, — можешь остановить прямо здесь.
Она распахивает дверцу, «ягуар» виляет носом и замедляет ход.
Джаспер наклоняется к ней:
— Не будь идиоткой. Закрой дверь. Я шучу. Но надо мне как-то тебя представить? Как подругу? Как любовницу?
Они едут быстрее, Клаудия наполовину высунулась из машины, он держит ее за руку.
— У меня есть имя, не так ли? — огрызается она. — Отцепись от меня.
Он тянет. Она сопротивляется. Вдруг он замечает в зеркале заднего вида удивленные лица водителя и пассажира автомобиля, едущего за ними. Он рывком сажает Клаудию на место, захлопывает дверцу и трогается вперед с таким остервенением, что Клаудию вжимает в спинку сиденья.
— Дорогая, ты с ума сошла. К чему эта сцена? Мы здесь, чтобы повеселиться, вот и все.
— Что-то мне не очень весело, — отвечает Клаудия, но она уже успокоилась; мельком глянув на нее, он замечает эту перемену настроения, столь обычную для Клаудии. Похоже, что ее вниманием завладел показавшийся за поворотом дороги замок.
Живописный вид дополняют крепостной ров, водяные лилии, лебеди и множество лоснящихся представительских авто, припаркованных на аккуратно посыпанной гравием площадке перед замком. Джаспер чувствует, как воспаряет его дух: водители в униформе, машины, недоступные для простых смертных, государственные флаги и весь антураж власти возвращают его в военные годы, когда он сам был в гуще всего этого. Пожалуй, работа в НАТО — то, что ему нужно. По имеющимся сведениям, здесь можно занять достаточно значительную и вместе с тем неопределенную должность, в которой можно поболтаться, пока не отыщется что-то по-настоящему интересное. И уж он-то сможет найти такую должность, если возьмется за дело с умом, конечно. Мысленно он прикидывает список лиц, с которыми нужно будет переговорить по возвращении в Лондон. Сейчас же предстоит прекрасная возможность познакомиться с людьми из влиятельных кругов — осмотрительно и выгодно преподнести имеющийся опыт, сдержанно, остроумно и значительно пообщаться на четыре языках. Перспективы начинают его возбуждать. Сейчас он конечно, будет очень занят. Может, и не стоило брать с собой Клаудию. Хотя, конечно, Клаудия, когда она не упрямится, может принести немалую пользу. Люди замечают Клаудию. Люди замечают того, с кем приходит Клаудия: мужчины завидуют, женщины запоминают.
Замок вызывает в памяти скорее мир Уолта Диснея, нежели эпоху Людовика Тринадцатого. Направляясь к нему, Клаудия рассматривает нелепые конические башенки, чистенькие кремовые стены, лилии во рву и продолжает осматриваться поднимаясь по каменным лестницам к приготовленным для них комнатам. Грандиозные залы, роскошные ковры, огромная гулкая столовая со стенами, увешанными старинным оружием, в каждой спальне ванная с душем и биде. Она взваливает чемодан на постель и подходит к окну, разделенному посередине вертикальной стойкой; во рву плавает лебедь со своим выводком.
— Все нормально, дорогая? — спрашивает Джаспер. — Хорошее местечко, правда? Я схожу кое-что проверить, встретимся внизу.
Клаудия берет брошюру с ночного столика и читает, что замок, вотчина герцогов де Роквилль, построен четыре столетия назад и ныне преобразован (с минимальным вмешательством в исторический облик здания) в Роквиллевский конференц-центр, который занимается проблемами послевоенного мира, специализируясь на проведении конференций экспертов из разных сфер: науки, политики, дипломатии, а также военной. Слог буклета одновременно пафосный и уклончивый: намеки на могущественную международную поддержку, попытки поразить читателя экономическим жаргоном и многословные высокопарности о мире, толерантности и надеждах человечества. Среди высокопоставленных посетителей Роквилля, начиная с его открытия в 1948 году, были Черчилль, Джон Фостер Даллес,[106] генерал де Голль, профессор Джон Кеннет Гэлбрейт,[107] Даг Хаммаршельд.[108]
