Артур Хейли - Аэропорт
Так или иначе, когда смена окончится — и его последнее обязательство будет выполнено, — ничто уже не помешает ему пойти в гостиницу «О'Хейген», где он зарегистрировался сегодня днём, и, не теряя времени, принять сорок таблеток нембутала которые лежали у него в кармане. Он собирал их по две-три штуки на протяжении нескольких месяцев. Врач прописал ему это снотворное, и каждый раз, когда Натали покупала его в аптеке, Кейз незаметно откладывал и прятал половину. А на днях пошёл в библиотеку и по учебнику клинической токсикологии выяснил, что количество нембутала, которым он располагал, значительно превышало роковую дозу.
Смена его закончится в полночь. Вскоре после этого он примет таблетки и быстро заснёт последним сном.
Он посмотрел на свои ручные часы, повернув циферблат к свету, падавшему из окна. Было почти девять. Пора возвращаться в радарную? Нет, надо ещё немного подождать. Ему хотелось прийти туда совершенно спокойным, чтобы нервы были готовы к любым случайностям, которые могут произойти в течение этих последних оставшихся ему часов.
Кейз Бейкерсфелд снова повертел в руках ключ от номера в гостинице. Комната 224.
Странное совпадение: номер комнаты, которую он снял, оканчивался на «двадцать четыре». Некоторые люди верят в нумерологию, в оккультное значение цифр. Кейз не верил, и тем не менее цифра «двадцать четыре» вторично врывалась в его жизнь.
Первый раз это была дата — 24-е число, и было это полтора года назад. Глаза Кейза увлажнились. День этот врезался в его память, вызывая угрызения совести и душевную тоску всякий раз, когда он вспоминал о нём. Отсюда и возник мрак, окутавший постепенно его сознание, отсюда возникло его отчаяние. Это же привело его к решению покончить сегодня с жизнью.
Летнее утро. Четверг. Двадцать четвёртое июня.
Это был день, точно специально созданный для поэтов, влюблённых и фотографов, снимающих на цветную плёнку, — один из тех дней, которые человек сохраняет в памяти и потом извлекает из неё, как листок старого календаря, когда много лет спустя хочет вспомнить что-то радостное и прекрасное. В Лисберге, штат Виргиния, при восходе солнца небо было таким ясным, что в сводке погоды стояло: «ПИВБ» — на языке авиаторов это значит: «Потолок и видимость безграничны», лишь после полудня то тут, то там стали появляться облачка, похожие на рваные клочки ваты. Солнце грело, но не пекло, лёгкий ветерок с гор Блу-Ридж приносил аромат клевера.
По пути на работу в то утро — а он ехал в Вашингтонский центр наблюдения за воздухом в Лисберге — Кейз видел дикие розы в цвету. Ему даже вспомнилась строка из Китса, которого он учил в школе: «И пышное цветенье лета…» Она как-то очень перекликалась с этим днём.
Он пересёк границу Виргинии: ехал он из Адамстауна, штат Мэриленд, где они с Натали снимали для себя и двух своих сыновей славный небольшой домик. Крыша его «фольксвагена» была опущена; он вёл машину не спеша, наслаждаясь мягким воздухом и нежарким солнцем; вот впереди показались знакомые низкие современные строения воздушной диспетчерской, он по-прежнему чувствовал себя в необычно размягчённом состоянии духа. Впоследствии он не раз спрашивал себя, не явилось ли это причиной того, что произошло потом.
Даже в главном здании — доме с глухими толстыми стенами, куда не было доступа дневному свету, — Кейзу казалось тогда, что вокруг всё ещё сияет летний день. Среди семидесяти с лишним диспетчеров, сидевших в одних рубашках без пиджаков, царила какая-то атмосфера лёгкости и не чувствовалось напряжения, обычного при их работе. Одной из причин, очевидно, было то, что при такой удивительно ясной погоде им меньше приходилось следить за полётами. Многие некоммерческие самолёты — частные, военные и даже некоторые лайнеры — летели сегодня, пользуясь визуальным наблюдением, иными словами, по методу; «Ты меня видишь — я тебя вижу», когда пилот сам следит за своим местонахождением в воздухе и ему нет нужды связываться по радио с КДП и сообщать, где он находится.
Лисбергский центр играл в авиации важную роль. Отсюда велось наблюдение за движением по всем авиалиниям над шестью восточными прибрежными штатами и давались указания самолётам. Зона наблюдения превышала сто тысяч квадратных миль. Как только самолёт, летящий по приборам, покидал аэропорт в этой зоне, он тут же попадал под наблюдение и контроль Лисберга. И находился под контролем до тех пор, пока не заканчивал полёта или не покидал зоны. Если же какой-то самолёт подлетал к зоне, сведения о нём тотчас поступали от одного из двадцати аналогичных центров, разбросанных по всем Соединённым Штатам. Лисбергский центр считался одним из самых загруженных в стране. В нём осуществлялось наблюдение за южным концом «Северо-Восточного коридора», занимающего первое место в мире по числу самолётов, пролетающих в течение дня.
Как ни странно, близ Лисбергского центра не было ни одного аэропорта; ближайший, по которому он и назывался, находился в Вашингтоне, то есть на расстоянии сорока миль. Центр — группа низких современных строений с площадкой для машин — был расположен среди виргинских полей; с трёх сторон его окружала возделанная земля. А с четвёртой протекала маленькая речушка под названием Бычий ручей, навеки прославившаяся благодаря двум сражениям Гражданской войны. Кейз Бейкерсфелд как-то раз после работы ходил к этому ручью, размышляя о превратностях судьбы — о прошлом Лисберга и таком непохожем на прошлое настоящем.
В это утро, несмотря на ясный, солнечный день за окном, в просторной и высокой, точно неф собора, главной диспетчерской люди работали как всегда. Диспетчерская — огромное помещение, больше футбольного поля — была, по обыкновению, слабо освещена, чтобы яснее видны были экраны двух-трёх десятков радаров, установленных в несколько рядов и ярусов под нависающими сверху козырьками. Вошедшего прежде всего оглушал шум. Из помещения, где сосредотачиваются данные о полёте и где установлены огромные счётно-вычислительные машины, соответствующая электронная аппаратура и автоматические телетайпы, доносился непрерывный гул и стрекот машин. А над десятками диспетчеров, дающих указания самолётам, стоял непрекращающийся гул переговоров по радио на разных частотах. Шум механизмов и человеческие голоса сливались в монотонный гул, который не затихал ни на секунду, хотя его и приглушали звукопоглощающие стены и потолок.
Над аппаратурой во всю длину диспетчерской был проложен мостик для наблюдения, куда иногда приводили посетителей посмотреть, как внизу идёт работа. Отсюда, с этой высоты, диспетчерская была очень похожа на биржу. Диспетчеры редко смотрели вверх, на мостик: они привыкли ни на что не обращать внимания, чтобы не отвлекаться от работы, а поскольку лишь немногим посторонним разрешали сюда входить, диспетчеры почти никого, кроме друг друга, и не видели. Таким образом, работа в диспетчерской была не только отчаянно напряжённой, но и по-монастырски аскетической — ведь женщин сюда не брали.
В комнате, примыкавшей к диспетчерской, Кейз стащил с себя куртку и вошёл в помещение в свежей белой рубашке, которая была своего рода формой для диспетчеров. Никто не знает, почему диспетчеры работают в белых рубашках — такого правила нет, просто так заведено. Пока Кейз шёл к своему месту, несколько коллег дружелюбно пожелали ему доброго утра, и это тоже было необычно. В диспетчерской царило всегда такое напряжение, что люди лишь поспешно кивали друг другу или бросали коротко «привет», а иногда обходились и без этого.
Кейз работал в секторе Питтсбург — Балтимор. Наблюдение за сектором осуществляли трое. Кейз был диспетчером на радаре; в его обязанности входило поддерживать связь с самолётами и давать им по радио указания. Два младших диспетчера занимались сбором данных о полётах и связью с аэропортами. Старший по группе координировал деятельность всех троих. В тот день с ними работал стажёр, которого Кейз натаскивал на протяжении нескольких недель.
Вместе с Кейзом Бейкерсфелдом в помещение вошло ещё несколько человек; все они встали за теми, кого пришли сменить: нужно две-три минуты, чтобы «запомнить картинку». Так было у всех экранов по всей диспетчерской.
Став у своего сектора, позади диспетчера, которого он сменял, Кейз сразу почувствовал, как обострилось его восприятие, усилилась работа мысли. Так будет функционировать его мозг в течение ближайших восьми часов, не считая двух коротких перерывов.
Самолётов в небе, как обнаружил Кейз, было, несмотря на дневное время, довольно много, — правда, почти всюду стояла хорошая погода. На тёмной поверхности экрана ярко горело пятнадцать зелёных звёздочек, обозначавших самолёты в воздухе, или «целей», как называли их те, кто работал на радарах. Самолёт «конвейр-440» компании «Аллегени» летел на высоте восьми тысяч футов, приближаясь к Питтсбургу. За этим самолётом на разной высоте летели: ДС-8 компании «Нейшнл», «боинг-727» компании «Америкен Эйрлайнз», два частных самолёта — реактивный самолёт «лир» и «фейрчайлд Ф-27» — и ещё один самолёт компании «Нейшнл» — на сей раз турбореактивный «электра». Кейз отметил про себя, что на экране вот-вот появится ещё несколько самолётов — из других секторов, а также те, что должны взлететь с Балтиморского аэропорта. В Балтимор же летел ДС-9 — вскоре он перейдёт в зону наблюдения Балтиморского аэропорта; за ним летел самолёт компании «ТВА», потом самолёт компании «Пьемонт Эйрлайнз», потом какой-то частный самолёт, два самолёта компании «Юнайтед» и самолёт компании «Мохаук». Все они летели на положенной высоте и на достаточном удалении друг от друга, за исключением двух самолётов «Юнайтед», летевших в Балтимор: по мнению Кейза, они, пожалуй, слишком сблизились. Словно прочитав мысли Кейза, диспетчер, всё ещё сидевший у экрана, дал одному из самолётов другой обходной курс.
