Джоанн Харрис - Персики для месье кюре
— Это не страшно. Мне и не следует пить кофе с сахаром. — И он выразительно похлопал себя по талии. — Надо следить за собой, чтобы животик не рос, верно, Франсис?
Господи, он и говорит-то совсем как Каро! Я залпом выпил кофе и налил себе еще.
— Это по-прежнему мой приход, — повторил я, — и пока меня не сочтут виновным настоящие судьи, а не те, что полагаются на сплетни и домыслы, я не намерен его оставлять.
Разумеется, он понимает, что ни перед каким судом я не предстану. Полицейские уже не раз беседовали со мной и признались, что нет ни малейших свидетельств того, что я как-то связан с этим пожаром, и, хотя мельница слухов в Ланскне продолжает беспрепятственно крутиться, весь остальной мир давно потерял интерес к этому происшествию.
Отец Анри Леметр глянул на меня и сказал:
— Здесь все далеко не так просто; нельзя воспринимать случившееся лишь в черно-белых тонах. К тому же я уверен — да и вы, должно быть, это понимаете, — что священник должен быть вне каких бы то ни было подозрений. Тем более в такой деликатной ситуации, когда замешаны представители иной культуры…
— У меня нет никаких проблем с представителями иной культуры, как вы их называете, — сказал я, уже с трудом сдерживаясь. — На самом деле… — Я умолк, не договорив. В запале я чуть не выложил ему все, что произошло прошлой ночью. — Если и имел место некий антагонизм, — продолжил я наконец, уже вполне спокойно, — то неприязнь исходила исключительно из общины Маро, а старый Маджуби вечно старался меня спровоцировать.
Отец Анри Леметр улыбнулся.
— Да, этого старика с избранного пути не собьешь. Но теперь иные времена, и существуют иные способы взаимодействия. Впрочем, я полагаю, с новым имамом поладить будет легче.
Я удивленно посмотрел на него:
— С каким «новым»?
— О, разве вы не знали? Сын старого Маджуби, Саид, принимает на себя обязанности имама; теперь в мечети всем будет заправлять он. Похоже, старик уже и в Маро всем несколько поднадоел своими шутками и каламбурами. А некоторые, похоже, искренне огорчены нынешним положением дел. Как, впрочем, и вы. — И он снова сверкнул зубами.
Я на мгновение задумался. Вот это новость! Мне и в голову не приходило, что у старого Маджуби среди жителей Маро тоже могут найтись завистники. Но способен ли Саид Маджуби принести в наши отношения с арабской общиной столь необходимые пере-мены?
— Саид — человек разумный, — вкрадчиво заметил отец Анри. — И прекрасно понимает нужды своей общины. Он вполне способен руководить людьми, он достаточно прогрессивен и пользуется всеобщим уважением. Мне кажется, с ним будет гораздо легче вступить в диалог, чем с его отцом.
Люди вроде отца Анри Леметра никогда слова в простоте не скажут. С их точки зрения, выражение «вступить в диалог» гораздо лучше, чем «поговорить». Кроме того, у меня невольно возникло подозрение, что в словах отца Анри кроется насмешка надо мной. Он ведь вполне ясно дал понять, что я не понимаю нужд моей общины. Что я недостаточно прогрессивен, а уж после пожара в старой chocolaterie, видимо, вполне безопасно говорить, что я больше не пользуюсь всеобщим уважением. Это что, способ поймать меня на крючок? Или просто он хочет меня предупредить, что скоро и меня сместят с поста?
— Наш епископ считает, что вы могли бы даже вы-играть, сменив место работы, — сказал отец Анри. — Вы чересчур долго живете в Ланскне. И стали воспринимать этот городок как свою собственность, стали навязывать здешним жителям свои законы, а не законы церкви.
Я попытался протестовать, но отец Анри, подняв руку, призвал меня к молчанию.
— Я понимаю, вы, разумеется, с этим не согласны, — сказал он. — Но загляните поглубже в собственную душу. Возможно, вам необходимо более внимательно исследовать не только свою душу, но и свою совесть.
— Мою совесть! — взорвался я.
Он одарил меня одним из своих снисходительных взглядов.
— Вы знаете, Франсис… Можно мне называть вас Франсис?
— Вы это уже делаете, — заметил я.
— Я надеюсь, вы простите мне мою откровенность, — сказал он, — но наш епископ — и другие тоже — не раз упоминал о некой надменности, которую вы проявляете в общении с…
— Так меня за это наказывают? — Я был уже не в силах сдерживать гнев. — А я-то полагал, что за устроенный мною поджог школы для девочек.
— Никто этого не говорит, Франсис. И ни слова не было сказано о том, чтобы вас наказывать.
— В таком случае какие же слова были сказаны?
Он поставил чашку на стол.
— Официально пока никаких. Я просто подумал, что мне стоит вас предупредить. — Он в очередной раз ослепил меня своей рекламной улыбкой. — Вы-то ведь себе ничем помочь не хотите. Возможно, Господь послал вам это испытание как урок смирения.
Я стиснул заложенные за спину руки в кулаки.
— Если бы у Него действительно было такое намерение, — сказал я, — то, уверяю вас, вы бы Ему точно не понадобились, чтобы все это мне разъяснить.
По-моему, отец Анри слегка попридержал удила.
— Я стараюсь быть вам другом, Франсис, — миролюбиво сказал он.
— Я священник. У меня нет друзей.
Вчера стояло какое-то давящее безветрие. Сегодня дует сухой колючий ветер. Крошечные хлопья слюды повисли, дрожа, в неспокойном воздухе, и отовсюду просачивается какой-то странный запах, похожий на запах застарелого дыма. В бывшей chocolaterie Люк Клермон вовсю занят ремонтом. У одной стены возведены леса; крыша накрыта пластиковой пленкой. Теперь, когда подул ветер, пластик бьется и шуршит, точно парус старого судна. На улицах женщины придерживают юбки руками; в воздухе летают обрывки бумаги; солнце напоминает диск из серебряной фольги и еле светит, поскольку небо закрывают облака поднятой с земли пыли. Это, конечно, пришел Белый Отан; он часто дует в это время года. Обычно Белый Отан продолжается недели две, и за ним всегда шлейфом тянутся всякие истории и прибаутки.
До чего же я когда-то ненавидел эти истории, эти крошечные фрагменты язычества; они сеяли свои семена, как одуванчики, и подобно сорнякам вторгались в сад нашей веры. С тех пор я стал относиться к ним гораздо терпимее, хоть и не поверил полностью. Из любой истории можно извлечь что-то полезное, будь она христианской или языческой.
Autan blanc, Autan blanc…
В здешних местах говорят, что Белый Отан способен как свести человека с ума, так и унести прочь одолевающих человека демонов. Бабкины сказки, конечно, но, как утверждала Арманда Вуазен, к бабкам порой стоит прислушаться.
Autan blanc, Autan blanc,Autan en emporte le vent.[35]
И теперь, когда я смотрю вслед отцу Анри, который уходит, низко склонив голову и сопротивляясь напору колючего ветра, у меня мелькает мысль: а не мог бы Белый Отан унести прочь его?
Глава пятая
Пятница, 20 августа
Ветер делает людей легко возбудимыми, отец мой. Каждый школьный учитель знает это — и каждый священник тоже. Белый Отан пока что принес бесконечные ссоры, взрывы гнева и мелкие акты вандализма — на площади перевернуты три вазона с цветами, на почерневшей от огня стене старой chocolaterie появилось мерзкое граффити; похоже, в этом году Vent des Fous сумел отыскать лазейку в коллективное мышление здешнего общества и всех по очереди превратил в глупцов и безумцев.
Первой его жертвой пала Каро Клермон. Этот ветер всегда пробуждает в ней самое худшее. Особенно много гадостей она делает по отношению ко мне — из ее души изливается прямо-таки невероятное количество яда. Все это мне уже хорошо знакомо. Например, забежит спросить, не нужно ли мне чего, и непременно ухитрится перед уходом осыпать меня градом колючих мелких замечаний и шуток — разумеется, закамуфлированных под сочувствие, — а потом вдруг как пожелает всего наилучшего.
— Как, разве вы уезжаете? — спросил я с самым невинным видом.
Мой вопрос, похоже, оказался неожиданным, и она пролепетала:
— Нет, я…
— О, я, должно быть, неверно вас понял. — Я одарил ее самой мерзкой своей улыбкой. — Кстати, передайте привет вашему сыну. Он очень хороший мальчик. — Арманда им гордилась бы.
Каро вздрогнула. В Ланскне каждому известно, что у нее с Люком существенные разногласия по многим вопросам, включая выбор университета и его решение изучать литературу, а не продолжать семейный бизнес. И по поводу домика Арманды они к согласию не пришли. В завещании Арманда совершенно ясно указала, что оставляет дом Люку, но Каро считает, что его следовало бы продать, а деньги вложить во что-то полезное. Люк, разумеется, и слышать об этом не хочет. Все это создает в семье Клермон определенное напряжение. Во всяком случае, любого слова Люка о дальнейших планах хватает, чтобы их с матерью вечные споры вспыхнули с новой силой. Однако же, хоть мне и было приятно слегка уколоть Каро, мое положение это отнюдь не улучшило. Отец Анри Леметр отлично постарался, обсудив сложившуюся ситуацию (разумеется, строго конфиденциально!) именно с теми жительницами Ланскне, которые с наибольшей вероятностью тут же разнесут по всему свету сплетни о моем шатком положении.
