Валерий Баранов - Теория бессмертия
— Скорее иллюзия того, что их решать бессмысленно. Останется лишь принцип Карно — мы превратим второе начало термодинамики в закон сохранения энтропии и информации.
— Это тоже способ решения. Их мир будет, скорее всего — таким.
— Тогда человеческая жизнь будет бессмысленна в высшей степени.
— Ты же сам недавно мне сказал: «Я понял, что всё в жизни — глупость».
— Глупость — это всё равно, что крайнее выражение надежды. Потому что в жизни каждого человека наверняка есть какая-то надежда на бессмертие. С одной стороны, это обретение. Представь себе, что кто-то в будущем передаёт своё тело мёртвому, чтобы тот мог ожить.
— С другой стороны — это общение с потусторонним миром. Для будущего — твой лазерный диск, или копия его — это не объект, не действие и даже не мысль. Созданный умершим человеком, хранящий конкретный мёртвый мир, он не имеет места в будущем. Оставленный наедине с собой, он сплющится и рассыплется в пыль, возможно, сохранятся какие-то следы от него, но даже не на Земле — в космосе.
— Если, всё-таки человек возродит эти следы, превратит их снова в глаза, руки, губы… Эти губы расскажут ему о страстях, которых он ещё не испытал, о невероятной любви, злобе, об умерших стихах, светлых и невинных надеждах. Его пленит целый невоплощённый мир, в котором человеческие страсти, поскольку они его больше не трогают, превратятся в образцы, и если уж быть откровенным — в ценности. И человек будущего поймёт, что он вступил в контакт со сверхчувственным миром, в котором содержится правда о его ежедневных страданиях.
Агеев подумал: «… они оба разом проснутся на одном и том же видении». Однако сказал:
— Любое человеческое существование всегда связано с космосом, оно связано с осознанием человеком в своей полной обособленности, чуждости по отношению к бессмертию и к космосу.
— Твой пришелец — это образец этой идеи?
— Во-первых, он закинут в наш мир из тридцать седьмого столетия.
— Слишком разные цивилизации?
— Не в этом дело. Наш мир существует сам по себе, его нет ни в какой протяжённости, он не определённый, не представляет для него никакого порядка и смысла. Как астронавигатор, он готов к этому — он специально «вброшен в наш мир». В мир, который является для него источником постоянной опасности.
— Опасности?
— Опасен сам факт нахождения его здесь, в нашем мире, именно в данное время и в данном месте, в данной общественной среде. Его появление у нас — не результат какого-то сознательного выбора, а наоборот, его существование в нашем мире «навязано ему извне», оно по своей природе «совершенно экспериментально» и абсурдно.
— Не скажи. Мы зашвырнули им свой диск в будущее — они ответили, и бросили нам свой камень оттуда.
— Камень упал так, что в нашем мире от него не разошлось никаких волн. Возмущения не произошло. Пришелец существует благодаря себе и для себя, у него другое отношение нашему миру, к бессмертию, его бытие характеризует каждый раз соотнесение к самому себе, что он является каждый раз — повторяющейся возможностью только для себя.
— Но ведь это означает, что он в нашем времени может существовать в половину нашего существования, «с зазором в пятьдесят лет», свободно ходить туда и обратно. Представь, что ты живёшь с гандикапом в пятьдесят лет! Это же очевидное одиночество. А он — то впереди, то сзади!
— Во-первых, любой колдун — очевидное одиночество. Во-вторых, можно предположить, что и у меня тоже имеются такие же ощущения, но пришелец нуждается в людях, он в определённом смысле обязан жить с нами вместе и сотрудничать с нами, однако в действительности он не может вполне откровенно с нами общаться в нашем повседневном существовании. Мы для него опасны. Мы алчны. Пожелаем эксплуатировать его знания для обычных наших затей. Кроме того, наша жизнь — воспринимается им не как внутренний, а как внешний фактор. Воспринимается им как коллективная жизнь для высшей, непонятной цели, которая каждую минуту сминает, раздавливает человека, лишает его существование подлинности.
— Выходит, что моё личное существование является, на сегодняшний момент, достаточной гарантией отсутствия бога, пока присутствует пришелец?
— Он бессмертен потому, что прошёл сквозь время, потому что смерть для него становится повторяющейся каждый раз невозможностью, его существование в определённом смысле бесконечно и может пониматься только «как имеющее свой предел».
— Чёрт с ним, с условием! Вернёмся к форме.
— Форма пришельца — это страдающая манией душа.
— Произошел обмен. Мы его спровоцировали. Одна душа улетела в тридцать седьмой век, другая прилетела оттуда. Что мне Гекуба? Что я Гекубе?
— Форма может находиться в мозгу наблюдателя, но она может возникать и в системе, способной к самоорганизации.
— У Зевса разболелась голова, ему надоело терпеть боль, он взял, и разрубил себе голову мечём — оттуда вышла Афина. Возможно, что скоро и моя голова лопнет, а из неё выйдет пришелец.
— Правильно. Иерархия не признаёт наличие или отсутствие чьего-то желания. У Зевса ведь не спросили разрешения. Допустим, в тебя вселяется пришелец. Происходит некое тайное получение информации связанной с негэнтропией в твоей голове, и это не сопоставимо с уменьшением энтропии за счёт общего упорядоченья. А внешне — у тебя просто болит голова.
— Выходит, что, созданный, мною и Татьяной лазерный диск, этот кубитный роман о женщине — есть единственная защита землян от вторжения. Предупреждение, что, если они к нам, то и мы — к ним.
— Увы. Желающих оттуда будет всегда гораздо больше, чем туда. Придут потому, что захотят соучаствовать, понимать, ощущать половой акт и смерть в твоей голове, именно на девственной Земле, на лоне природы, где соединяются в моменте обладания корневое начало вселенной и отзывчивая доброта женщины — погружённые в зыбкость сна, где все ощущения сливаются в единый образ Земли.
— Желающих оттуда всегда больше чем туда… Вот оно! Закон исключения третьего. Один из основных законов формальной логики: между противоречащими высказываниями нет ничего среднего. Умирая — мы попадаем в будущее. А у похоронивших нас, просто возникает иллюзия, что мы остаёмся в прошлом. Какое коварство! Однако труп человека — совсем не иллюзия, и похороны, кладбище… Какая хитрость! Даже Иисус Христос оказался бессилен: он же никому не доказал своей трансформацией, не мог выдать, что воскрешение возможно только из будущего, или в будущем, что прошлого не существует вообще.
Что-то просвистело.
И сразу их беседа резко оборвалась, потому что Котиков глянул в ту сторону, где сидел единственный и дисгармоничный свидетель их трапезы в этой столовой.
У господина отвалилась голова.
Голова лежала на документе, руки тоже находились на столике, из носа на документ уже потекла какая-то серо-зелёная жидкость.
Котиков побледнел. Неизвестно было, что делать. Он не мог сказать или дать знак Агееву, про то, что произошло за соседним столиком, ибо застыдился, да и к тому же не находил слов, и он тут засмеялся смехом кабаретным, эстрадным, деланным, принуждённым… смехом, за которым скрывались похоть, стыд, отвращение.
И что же?
Агеев удивлённо смотрел на него, но не смотрел в ту сторону. Оба смотрели друг на друга, и оба не понимали — что?
Что собственно?
Время приближалось к обеду. Тут под руку Котикову подвернулась котлета. Бросил. Попал. Котлета долетела и выбила карандаш из мёртвой руки.
— Ты, вот что, — зло сказал Агеев, — иди заводи свой драндулет, двери в машине открой. Я выйду вместе с ним, следом за тобой. Не вздумай удрать!
— У меня тёмно-вишнёвый джип.
— Стоп! Сначала подойди к нему и забери папку с документами со стола.
Всё-таки он не верил своим глазам. Желал убедиться. Поручение Агеева прямо-таки подтолкнуло Котикова к господину без головы. Как вспышкой, перед ним вдруг озарилась вся фатальность проблемы: и он не мог менжеваться забрать документы, ибо теперь счёт шёл на секунды. По сути дела, теперь безразлично: кем и зачем эта жестокость свершилась — ужас, как острый соус, только усиливал безумие случившегося.
А почему вся стена в крови, а вот на столе, где лежит его голова — почти чисто?
Он собрал документы, выдернул и тот лист, который придавила голова, сложил всё в папку и чуть ли не бегом двинулся к выходу.
На ходу он подумал: «А ведь отвращение, стыд и ужас его где-то уже в другом измерении, всё это чрезвычайно естественно и даже, само собой разумеется».
В дверях он оглянулся и чуть не шлёпнулся на пороге. Агеев не придумал ничего лучшего, как нести туловище господина у себя подмышкой, будто это мешок с картошкой или папка с документами, и ещё в левой руке он нёс голову, схватив её за волосы. Всё это — открыто, шёл прямо за ним, не маскируясь вообще.
