Данни Ваттин - Сокровище господина Исаковица
— Почему? – спрашиваю я.
— Возможно, потому что мы бóльшую часть жизни прожили свободными.
— Свободными?
— Да, со времени крушения коммунизма прошло уже двадцать лет.
Открыв маленькую дверь, Лукаш спускается по ступеням в подвал. Мы следуем за ним по пятам и вскоре попадаем в помещение, заполненное предметами из прошлого Мариенвердера. Здесь есть все, от шлемов и стеклянных бутылок до пропагандистских плакатов и жестяных табличек, пронзенных русскими пулями. Последние объекты мой сын осматривает особенно тщательно. Судя по его комментариям, содержимое подвала произвело на него огромное впечатление, и кроме того, он безумно счастлив от встречи с таким редким явлением, как взрослый "искатель вещей"[40]. И еще больше его поражает сообщение о том, что в подвале присутствует лишь малая часть собранного Лукашем. Самые интересные находки, как мы вскоре понимаем, находятся в комнате на втором этаже, которая оказывается следующей остановкой в нашей экскурсии. Здесь, в бывшей детской нашего хозяина, хранятся объекты, которые, по его мнению, требуют наиболее бережного обращения: старые карты, вывески, предметы из фарфора и множество ящиков, заполненных фотографиями, открытками и историческими документами.
Из одного из ящиков Лукаш извлекает несколько старых газет и показывает мне разные рекламные объявления магазина моего прадеда. Некоторые из них мне уже знакомы, а некоторые я вижу впервые. Затем Лукаш подходит к шкафу, стоящему возле другой стены, и открывает дверцы.
— Я купил его относительно недавно, – говорит он. – Шкаф стоял в одном из магазинов на площади. И глядите, что обнаружилось внутри.
Протянув руку в шкаф, он вынимает вешалку–плечики и протягивает ее мне. Сперва я не понимаю зачем, но потом присматриваюсь повнимательнее.
Оказывается, она из магазина прадеда. Такая простая вещица, всего лишь вешалка, но я радуюсь, как ребенок. А когда Лукаш сказал, что хочет подарить ее мне на память о нашей поездке, я настолько растрогался, что просто не знал, что говорить. Мы некоторое время стоим молча. Вновь обретя дар речи, я от всей души благодарю его за потрясающий подарок. Затем мы спускаемся в гостиную и выпиваем по рюмке с его матерью.
Это прекрасное завершение долгого и напряженного дня, и мне так радостно оттого, что я встретился с этими людьми, которые проявили по отношению к нам так много теплоты и заботы, открыли нам двери своих домов и придали нашему пребыванию здесь особые краски.
По окончании визита Лукаш отвозит нас обратно в гостиницу. Мы обнимаемся и говорим друг другу:
"До встречи!", после чего мы с Лео бежим в номер, где в полном восторге рассказываем отцу обо всем увиденном. Похоже, нам удается заразить его своим энтузиазмом. Он оживляется и явно находит наш рассказ очень увлекательным. А когда мы достаем вешалку и предлагаем, чтобы он по праву главы семьи взял ее себе, он радуется этому почти столь же несоразмерно, как я.
Невзирая на отсутствие сокровища, это – прекрасное завершение долгого дня. Омрачившее его середину раздражение как ветром сдуло, и мне очень приятно, что мы с отцом, наряду с постоянным препирательством, способны разделить простую неподдельную радость. Кто знает, возможно, завтра наши отношения вернутся на круги своя, но в данный момент все великолепно. Настолько, что уже исключительно ради этого стоило ехать в такую даль.
23. Хранилище еврейских надгробий
Просыпаемся мы поздно и поспешно приводим себя в порядок, чтобы успеть на шведский стол до закрытия ресторана. Выбор на этот раз значительно скуднее, чем на пароме и в роскошном отеле. Нам предлагается немного хлеба, мюсли и йогурт, а также несколько маленьких упаковок варенья и джема. Но отец все равно очень доволен и объявляет этот завтрак лучшим из всех. Особенно ему нравится то, что любезная официантка делает нам омлет, хотя мы – единственные посетители ресторана.
— Правда, душ у них устроен плохо, – говорит отец, едва успев прожевать. – Краны расположены неправильно. В Швеции так бы никогда не сделали.
— Ты же не в Швеции, – отвечаю я.
— Думаю, они сами поменяли местами краны холод ной и горячей воды. Наверняка чтобы мы не мылись слишком долго.
— Навряд ли.
— Нет, так и есть. Чтобы не лили слишком много горячей воды. Они ловкие, эти поляки.
Пока мы едим наш эксклюзивный омлет и распихиваем по карманам упаковки джема, в ресторан заглядывает молодой человек из муниципалитета в компании с коллегой. Я здороваюсь с ними и представляю их отцу, который, просияв словно солнце, вдруг проявляет невероятную сердечность.
— Как приятно, – говорит он, пожимая руку молодому человеку. – Я слышал о вас так много хорошего.
— Это не он, – шепчу я по–шведски, что несколько странно, потому что молодой человек шведского не знает и шептать совершенно незачем.
— Как мило с вашей стороны было повозить мальчиков повсюду и все им показать, – продолжает отец.
— Это не он, – шиплю я.
До отца, наконец, доходит, и он обращается к коллеге молодого человека.
— Большое спасибо за вешалку, – говорит он мужчине, которого я впервые вижу. – Она просто замечательная.
— Это тоже не он, – вставляю я и поспешно увожу обоих мужчин, пока отец случайно не сказал, что пообщаться с ними было значительно интереснее, чем "торчать на скучной встрече в муниципалитете".
Поскольку на этот раз ни у отца, ни у Лео не возникает желания присоединиться, я оставляю своих компаньонов, выхожу на парковку и сажусь в машину молодого человека. Пока мы едем в центр, он рассказывает о том, как удачно все складывается в их маленьком городе. Как быстро он растет, как много появляется новых предприятий и как много у них запущено интересных строительных проектов. Я слушаю, на самом деле пропуская все мимо ушей. У нас с ними диаметрально противоположные сферы интересов. Они нацелены на будущее, а я на прошлое. Они – на то, что может сделать новый Квидзын процветающим, а я – на тайны, которые скрывает старый Мариенвердер.
Довольно скоро молодой человек сворачивает с дороги и останавливает машину позади большого уродливого дома, напоминающего мою старую гимназию. Мы заходим внутрь, и вахтер впускает нас в темный, дурно пахнущий подвал. Тут стоят все надгробия с еврейского кладбища, которые муниципалитету удалось спасти. Удивительно, но надписи на них сделаны не на немецком языке, а на древнееврейском. На языке, который мне следовало бы разбирать, но я на нем ничегошеньки не понимаю, поскольку забыл все, чему меня учили в детстве. Однако я не сдаюсь, брожу по подвалу и изо всех сил пытаюсь прочесть надписи на камнях в надежде отыскать следы Доротеи Исаковиц. Поскольку прабабушка умерла так рано, мы знаем о ней только по рассказам ее сыновей, то есть нам явно не хватает информации для того, чтобы составить полноценное представление об этой женщине. Но я все‑таки пытаюсь. Беру имеющиеся в моем распоряжении немногочисленные фрагменты пазла и, исходя из них, рисую ее образ – образ поистине настоящего человека.
Ведь мы, люди, всегда действуем именно так. Видя незамкнутую окружность, мы добавляем необходимые черточки, чтобы она стала полной. Если перед нами незаконченная история, мы доводим ее до конца. И чем меньше у нас фрагментов пазла, чем меньше мы на самом деле знаем, тем проще нам с уверенностью выносить суждение о созданном образе. Каков он на вид и что в себя включает.
Теперь я понимаю, что именно так у меня получилось с папиным отцом. Мое представление о нем довольно долго было однобоким и не слишком лестным. Но чем больше ты узнаешь, тем труднее судить. А нам, как выяснилось, предстояло узнать еще очень многое.
Впрочем, этого я пока не знаю, бродя по подвалу муниципалитета и пытаясь разобрать древнееврейские надписи на надгробиях. Задача, прямо скажем, удручающая, поскольку, как я ни напрягаюсь, справиться с ней мне никак не удается. Но я не сдаюсь, а хожу взад и вперед между камнями в надежде отыскать хоть что‑нибудь такое, что можно забрать с собой.
После продолжительных поисков я все же отступаюсь и прошу отвезти меня обратно. Когда я сажусь в машину, на меня внезапно наваливается усталость. Просто вышел перебор. Вокруг нас лежит слишком много обломков жестоко разбитых человеческих жизней, которые мне по какой‑то причине взбрело в голову склеить. Но ничего не получается. Это просто невозможно. По мере приближения к гостинице мне становится все более досадно. Под конец мне уже кажется, будто у меня внутри прямо закипает смесь отчаяния, раздражения и беспомощности.
В таком состоянии я открываю дверь в наш номер и застаю сына и отца за бурным обсуждением только что завершенной партии в шахматы.
— Я выиграл! – кричит Лео.
— Ты должен объявить шах, – говорит отец. – Иначе это жульничество.
