Данни Ваттин - Сокровище господина Исаковица

Подойдя к компьютеру, он начинает перебирать файлы, и вскоре на экране появляются три фотографии. Первая снята в магазине прадеда, и на ней видны восемь женщин, которые режут ткань и шьют, а также трое хорошо одетых мужчин, стоящих за прилавком. Я подозреваю, что один из них, судя по внешности и жестам, дедушка Эрвин в молодости.

Вторая фотография сделана с улицы – на ней видно, как маленький мальчик, по всей видимости Георг, выглядывает из окна третьего этажа.

Но самый интересный снимок – третий. На нем два господина позируют перед магазином, заложив руки за спину. Вид у них очень элегантный. Оба при стильных усах и в костюмах с жилетами. Мужчина справа, должно быть, Герман Исаковиц, поскольку что‑то в его облике кажется мне необычайно знакомым, правда, я даже не могу сказать, что именно.

Пока я стою, изучая фотографию этих двух господ, в комнату входит жена Лукаша. Взглянув на компьютер, а затем на меня, она начинает смеяться.

– It is you[33], – говорит она.

Я снова смотрю на экран и на мужчину, гордо позирующего перед витриной магазина Konfektionshaus HERZ[34].

– He looks like you[35], – повторяет жена Лукаша.

– Yes?[36] – удивляюсь я.

– And like that actor[37] …

– Yes, – снова говорю я.

– …Edward Norton.

Я приглядываюсь к фотографии. Хотя Герман Исаковиц явно одевался с бóльшим вкусом, чем я, и обладал гораздо более аккуратными усами, жена Лукаша права. Будь я постарше и живи я в маленьком немецком городке в начале XX века, это вполне мог бы быть я. Черт, до чего же мы похожи: он, я и Эдвард Нортон.

Пока я стою, погрузившись в размышления, ко мне подходит Лукаш с какой‑то бумагой в руке.

— Некоторое время назад мне позвонил приятель и сказал, что у него есть старая карта, и я сразу же ее купил, – говорит он. – Это копия, оригинал висит у моих родителей.

Карта представляет собой обзорный план квартала вокруг площади, причем гораздо более подробный, чем те, что я видел раньше, поскольку он показывает не только расположение домов, но и где находились их внутренние дворы и сады.

— Герман Исаковиц владел двумя домами, – рассказывает Лукаш. – Он начал свою деятельность в одном из них, а потом, в начале двадцатых годов, купил еще один.

Он указывает на здания, помеченные как Маркт–платц, 1 и Марктплатц, 11, и тем самым загадка с магазином прадеда оказывается решенной: он располагался не в том или другом доме, а в обоих.

Мы наливаем себе еще кофе, и я рассказываю о том, что поведал дедушка Эрвин своим детям. Лукаш молча изучает разложенную на столе карту, а затем ставит палец на внутренний двор дома номер 1.

— Вот, – говорит он. – В таком случае Герман Исаковиц зарыл сокровище здесь.

Немного погодя мы выходим к машине и едем дальше. По дороге Лукаш рассказывает нам о местах, которые мы проезжаем. О сожженной синагоге, об улицах, где раньше располагались еврейские дома, и о парке, бывшем когда‑то еврейским кладбищем, где похоронена прабабушка Доротея. Та, что дала бесплатно одежду бедным рабочим и умерла в тот день, когда ее младший сын получил разрешение ехать в Аргентину. По большому счету это единственное, что нам о ней известно: она была хорошей матерью и человеком, способным сочувствовать другим. Тем, кого мы, евреи, называем mensch[38]. Идеалом, столь же вожделенным для нас, как равноправие для шведов, и не менее труднодостижимым.

Мы ненадолго останавливаемся в ее парке, который теперь, похоже, в основном используется для выгула собак, а затем едем к старой площади возле собора. Я выхожу из машины первым и решительно направляюсь к месту раскопок, но на полпути меня останавливает Лукаш.

— Это не здесь, – говорит он.

— Нет?

— Вон там.

Он указывает на угловое здание в цепочке новых трехэтажных домов, расположенное на одной стороне площади с собором. Это здание не имеет ничего общего со старыми домами, которые я всего час назад видел в компьютере Лукаша.

— Они построены в другом стиле, – поясняет он, – но стоят на том же месте.

И действительно, там, где когда‑то находился Konfektionshaus HERZ, теперь магазин, торгующий дешевой водкой, вином и пивом. Мы подходим поближе, и Лукаш показывает, где должны бы были размещаться витрины старого магазина, а где – вход и выход. Потом он поворачивается к заброшенной площади и принимается рисовать картину прошлой жизни. Он рассказывает о располагавшихся поблизости еврейских домах и о стоявшей на площади ратуше. О находившихся по соседству магазинах и об их владельцах. О торговцах лекарствами, кожей, украшениями, мехами и обувью. О кипучей жизни и о площади, где играли дети, а взрослые работали и общались.

Немного постояв перед пустошью, которая была когда‑то оживленной торговой площадью, мы разворачиваемся и медленно бредем в сторону машины. Но едва мы огибаем угловой магазин, как Лукаш внезапно останавливается.

— Здесь, – говорит он, указывая на внутренний двор винного магазина. – Здесь находился сад, где Герман Исаковиц зарыл сокровище.

Я смотрю на асфальтированную поверхность, постепенно переходящую в съезд на подземную парковку, и понимаю, что мы на несколько лет опоздали. Здесь все уже выкопано и перестроено, и шанс найти что‑нибудь больше нельзя считать микроскопическим. Он равен нулю.

— Это здесь? – спрашивает Лео.

Я киваю.

— Значит, покопать не получится? – произносит он чуть погодя.

— Да, – отвечаю я. – Скорее всего, не получится. Я перевожу взгляд с сына на двор и толком не знаю, что сказать, поэтому не говорю ничего. Просто молча стою рядом с Лео.

— Ты разочарован? – в конце концов спрашиваю я. Он пожимает плечами, по–прежнему не отрывая взгляда от места, где, по словам моего деда, Герман Исаковиц вроде бы зарыл сокровище.

— А–а, – произносит он. – Ничего страшного. Там наверняка были одни старые фотки и что‑нибудь в этом роде.

Я снова смотрю на сына. Он действительно не кажется разочарованным, и меня вдруг осеняет, что передо мной вовсе не тот мальчик, которому два года назад взбрело в голову, что мы должны отправиться на поиски сокровища. Тогда у него по–прежнему был тот открытый взгляд, каким обладают дети до определенного возраста, потрясающе наивный и в то же время проницательный. А нынешний взгляд принадлежит кому‑то более взрослому, умному и, как я предполагаю, в большей степени реалисту. Тому, кто давным–давно понял, что шанс найти сундук с золотом у нас минимален, но все же захотел поехать вместе с нами, чтобы поискать.

Я приобнимаю его – своего замечательного, любимого девятилетнего сына. И мы стоим, прижавшись друг к другу, и смотрим на то, что ничего особенного собой не представляет: на асфальт, здания и старую площадь, где когда‑то жизнь била ключом.

— Прежде чем построить новые дома, здесь проводили раскопки, – доносится до меня голос Лукаша. – Я пытался проникнуть туда и взглянуть, но мне помешали высокий забор и охранники.

— В муниципалитете нам сказали, что они не нашли ничего ценного, – говорю я. – Только вилки и тому подобное.

— Да, – отвечает Лукаш, – а если и нашли что‑нибудь еще, то оно исчезло по пути. Не знаю, правда ли это, но некоторые утверждают, будто археологи кое‑что прикарманили.

Ну, вот и все. Погоня за сокровищами окончена, причем еще до того, как мы успели хоть раз коснуться земли лопатой. Но это не имеет никакого значения, поскольку, стоя здесь и озирая Marktplatz[39], я испытываю огромную радость. Когда мы пришли сюда впервые, всего несколько часов назад, квартал показался мне уродливым и скучным. Но сейчас я почему‑то ощущаю сильную связь с этой невзрачной маленькой площадью. Возможно, благодаря историям Лукаша или вечернему свету, делающему невероятно красивым все, чего он касается. Не знаю. Но я ловлю себя на мысли, что до прихода Гитлера к власти это наверняка было прекрасное место для жизни и торговли.

Мы возвращаемся к машине, Лукаш проезжает мимо площади и везет нас к своим родителям. На дорогу уходит совсем немного времени, наверное минут пять, и вот мы уже паркуемся в районе с виллами и заходим в один из домов. В холле нас встречает мама Лукаша. Она радостно здоровается со мной, но осознав, что я приехал, чтобы посмотреть коллекцию ее сына, начинает смеяться и сокрушенно качать головой. Из ее слов я понимаю мало, но быстро прихожу к выводу, что она мечтает о том дне, когда Лукаш откроет музей и освободит ее дом от экспонатов.

— Она не в силах понять моего увлечения, – говорит он, пока мы идем через холл. – Это довольно типично для старшего поколения. У нас только молодежь интересуется тем, как тут жилось в прежние времена.

— Почему? – спрашиваю я.

— Возможно, потому что мы бóльшую часть жизни прожили свободными.

— Свободными?