Пол Боулз - Замерзшие поля
Прошло две недели, и только сейчас он вспомнил, что пора забирать ботинки. По дороге к сапожнику он размышлял, как же решить задачу: Ему пришло в голову, что Идир сможет помочь. Если он сведет Идира с девушкой и оставит их наедине. Идир потом расскажет ему все, что произошло. Если она позволит Идиру затащить ее в постель, значит она шлюха и обращаться с ней следует, как со шлюхой. Он хорошенько ее изобьет, а потом помирится, потому что она слишком хороша, таких не выбрасывают. Но ему надо узнать, принадлежит она только ему или гуляет с другими.
Когда сапожник вручил ему ботинки, он увидел, что выглядят они совсем как новые, и обрадовался. Он заплатил тринадцать дирхамов и принес ботинки домой. Вечером, когда он собирался пойти в них в кафе, оказалось, что ботинки не налезают. Они были явно малы. Сапожник взял колодку поменьше, чтобы пришить новые подошвы. Лахсен надел старые башмаки, вышел, захлопнув дверь. Той ночью он поссорился с девушкой. Почти до утра пришлось ее утешать. Когда поднялось солнце, она еще спала, а он лежал, положив руки за голову, и смотрел в потолок, думая о том, что ботинки обошлись ему в тринадцать дирхамов, а теперь придется потратить весь день, пытаясь их продать. Он выпроводил девушку пораньше и отправился на Бу-Аракию с ботинками. Никто ему за них больше восьми дирхамов не давал. После полудня он пошел в Жотейю и сидел там в тени винограда, ожидая, когда появятся торговцы и покупатели. В конце концов, какой-то горец предложил ему десять дирхамов, и он продал ботинки. «Три дирхама псу под хвост», — думал он, кладя деньги в карман. Он злился, но винил не сапожника, а чувствовал, что виноват Идир.
Ближе к вечеру он встретился с Идиром и сказал, что после ужина зайдет к нему не один. Потом вернулся домой и выпил коньяку. Когда девушка пришла, он уже прикончил бутылку, был пьян и несчастней прежнего.
— Не снимай, — велел он, когда она принялась отстегивать чадру. — Мы уходим.
Она ничего не сказала. Переулками они добрались до комнаты Идира.
Идир сидел на стуле и слушал радио. Он не ожидал встретить девушку, и когда увидел, как она снимает чадру, его сердце забилось так, что заболела голова. Он предложил ей стул и больше не обращал на нее внимания: сидел на кровати и обращался только к Лахсену, который тоже на нее не смотрел.
Вскоре Лахсен поднялся.
— Пойду сигареты куплю, — сказал он. — Скоро вернусь.
Он захлопнул за собой дверь, а Идир быстро встал и запер ее. Он улыбнулся девушке, сел на стол рядом с ней, глядя на нее сверху вниз. Время от времени он выкуривал трубочку кифа. Он удивлялся, что это Лахсена нет так долго. Наконец, сказал:
— Он ведь не придет, знаешь.
Девушка рассмеялась и пожала плечами. Он вскочил, схватил ее за руку и потащил в постель.
Наутро, когда они оделись, она сказала ему что живет в отеле «Севилья». То была маленькая мусульманская гостиница в центре медины. Он проводил ее.
— Придешь вечером? — спросила она.
Идир нахмурился. Он думал о Лахсене.
— Не жди меня после полуночи. — сказал он. По пути домой он зашел в кафе «Наджа». Там сидел Лахсен. Глаза v него были красные, а вид такой, словно он не спал всю ночь. Идир сообразил: тот специально его поджидает, — поскольку едва он вошел в кафе. Лахсен вскочил и расплатился с кауаджи. Они пошли по главной улице Драдеба, ничего друг другу не говоря, и, дойдя до поворота на пляж Меркалы, свернули туда, по-прежнему молча.
Был отлив. Они шли по мокрому песку, у ног рассыпались маленькие волны. Лахсен выкурил сигарету, пошвырял камешки в воду. Наконец, заговорил.
— Ну как было?
Идир пожал плечами, стараясь говорить спокойно.
— На одну ночь годится.
Лахсен собирался сказать беззаботно «Или даже на две», но тут понял, что Идиру не хочется говорить о прошлой ночи, а это значит, что для него это событие важное. Взглянув ему в лицо, он понял, что Идир хочет оставить девушку себе. Лахсен не сомневался, что уже проиграл ее, — но отчего ж он не сообразил этого с самого начала? Теперь он уже позабыл, зачем на самом деле решил отвести ее к Идиру.
— Думаешь, я привел ее, только чтобы тебе угодить! — вскричал он. — Нет, Сиди. Я оставил ее, чтобы посмотреть, что ты за друг. И я вижу, какой ты друт. Скорпион! — Он схватил Идира за рубаху и ударил по лицу. Идир отступил на пару шагов и приготовился к драке. Он понял, что Лахсен обо всем догадался и словами тут не поможешь, остается лишь драться. Когда они оба были в крови и тяжело дышали, Идир бросил взгляд на лицо Лахсена и понял, что у того кружится голова и он плохо видит. Он отскочил, пригнулся и с разбега врезался в Лахсена; тот потерял равновесие и рухнул на песок. Тогда Идир быстро ударил его по голове каблуком. Бросил его и пошел домой.
Через некоторое время Лахсен услышал, как волны набегают на песок с ним рядом. «Я должен его убить, — думал он. — Он продал мое кольцо. Пойду и убью его». Вместо этого он разделся, искупался в море, а потом весь день проспал под солнцем на песке. Вечером он ушел и напился вдрызг.
В одиннадцать часов Идир пришел в отель «Севилья». Девушка сидела на плетеном стуле у входа, поджидая его. Она внимательно оглядела ссадины на его лице. Идир увидел, что она под чадрой улыбается.
— Подрался?
Идир кивнул.
— И как он?
Идир пожал плечами. Она рассмеялась.
— Он все равно был все время пьяный, — сказала она.
Идир взял ее за руку, и они пошли по улице.
(I960)
Некто-из-Собрания
перевод К. Лебедевой
Он возносит хвалы всем частям неба и земли, где светло. Он думает что аметиеты Агуэльмуса потемнеют, если в долине Серектен пройдет дождь. Глаз хочет спать, говорит он, но голова не тюфяк. Когда три дня лил дождь, и вода покрыла равнины за валами, он спал у бамбуковой изгороди в Кафе двух мостов.
Вроде был такой человек по имени Бен-Таджах, и он отправился в Фес навестить своего двоюродного брата. В день своего возвращения он шел по Джемаа-эль-Фна и заметил: на мостовой лежит письмо. Он поднял его и увидел, что на конверте написано его имя. Он пошел в «Кафе двух мостов» с письмом в руке, сел на циновку и открыл конверт. Внутри была бумага, и в ней говорилось: «Небо дрожит, и земля испугана, и два глаза — не братья. Бен-Таджах не понял и весьма огорчился, потому что на конверте стояло его имя. Ему пришло в голову, что Сатана неподалеку. Некто-из-Собрания сидел где-то рядом в кафе. Он слушал ветер в телефонных проводах. В небе почти не остаюсь дневного света. — Глаз хочет спать, — думал он, — но голова — не тюфяк. Я знаю, что это, но забыл». Три дня, слишком долго, дождь падал на ровную голую землю. «Если бы я поднялся и побежал по улице, — думал он, — за мной бы помчался полицейский и попросил остановиться. Я бы побежал быстрее, а он за мной. Он стрелял бы в меня, а я бы нырял за углы домов». Он ощупал шершавую высохшую грязь стены кончиками пальцев. «Я бежал бы по улицам, искал, где укрыться, все двери были бы заперты, но наконец я нашел бы открытую дверь, прошел через комнаты и дворы и попал на кухню. Там была бы старуха. Он остановился и на секунду, удивился, почему старуха оказалась одна в такой час на кухне. Она помешивала похлебку в большом котле на печи. «Я бы искал на кухне место, чтобы укрыться, но там бы не было места. И я бы ждал шагов полицейского, потому что он бы не прошел мимо открытой двери. Я бы посмотрел в темный угол кухни, где она держит уголь, но там было бы недостаточно темно. И старуха бы повернулась, посмотрела на меня и сказала: „Если хочешь скрыться, мой мальчик, могу тебе помочь. Прыгай в котел"». Ветер вздыхал в телефонных проводах. Люди приходили в «Кафе двух мостов», и одежды их развевались. Бен-Таджах сидел на циновке. Он убрал письмо подальше, но сперва долго и пристально смотрел на него. Некто-из-Собрания запрокинул голову и взглянул на небо. «Старуха, — сказал он себе, — что она пытается сделать? Похлебка горячая. Может, это ловушка. Заберусь и увижу, что оттуда нет выхода». Ему хотелось трубку кифа, но он боялся, что на кухню ворвется полицейский, а он не успеет ее выкурить. Он спросил старуху: «Как мне туда забраться? Скажи». Ему показалось, что он слышит шаги на улице, или, может, даже в одной из комнат. Он склонился над печкой и посмотрел в котел. Там было темно и очень жарко. Оттуда облаками поднимался пар, и в воздухе стоял густой запах, от которого было трудно дышать. «Скорее», — велела старуха, развернула веревочную лестницу и перекинула через край котла. Он начал спускаться, а старуха наклонилась и следила за ним. «До того света!» — закричал он. И спустился в самый низ. Внизу была шлюпка. Оказавшись в ней, он дернул за лестницу и старуха начала ее поднимать. В ту же секунду ворвался полицейский, с ним были еще двое, и старуха едва успела бросить лестницу в похлебку. «Сейчас они заберут ее в комиссариат, — подумал он, — а бедняжка просто мне помогла». Несколько минут он греб в темноте, было очень жарко. Вскоре он разделся. Поначалу он видел круглое отверстие котла сверху, словно иллюминатор в борту корабля, и головы полицейских, что в него заглядывали, но пока он греб, оно уменьшалось, и, наконец стало просто пятном света. Иногда он видел его, иногда терял из виду, и, наконец, оно исчезло совсем. Он волновался из-за старухи и думал, что надо ей как-то помочь. Ни один полицейский не может войти в «Кафе двух мостов», поскольку оно принадлежит сестре султана. Из-за этого внутри было так много дыма от кифа, что и беррада не смогла бы упасть, даже если бы ее толкнули, так что посетители предпочитали сидеть снаружи, хотя и там следовало приглядывать за своими деньгами. Если воры остаются внутри, а их приятели носят им еду и киф, все в порядке. Однажды полицейское управление забудет послать человека наблюдать за кафе, или какой-нибудь полицейский уйдет на пять минут раньше, чем другой придет на смену. Снаружи все тоже курили киф, но только час или два — не круглые сутки как те, что внутри. Некто-из-Собрания забыл поджечь себси. Он сидел в кафе, куда не мог войти ни один полицейский, а хотел уйти в мир кифа, где за ним гналась полиция. «Так мы теперь устроены, — думал он. — Все делаем шиворот-навыворот. Если у нас есть что-то хорошее, мы ищем плохого». Он зажег себси и раскурил. Затем сдул плотный пепел с чкофы. Пепел осыпался в ручей у второго моста. «Мир слишком хорош. Мы можем совершить доброе дело, только если сперва сделаем его снова плохим». Это его опечалило, так что он перестал думать и наполнил себси. Пока он курил ее, Бен-Таджах смотрел в его сторону, и хотя они сидели лицом к лицу, Некто-из-Собрания не замечал Бен-Таджаха, пока тот не встал и не заплатил за чай. Тогда он посмотрел на него, потому что потребовалось много времени, чтобы подняться с пола. Он увидел его лицо и подумал: «У этого человека нет никого на свете». Он похолодел от этой мысли. Он вновь наполнил себси и зажег ее. Он смотрел на Бен-Таджаха, пока тот собирался покинуть кафе и в одиночестве идти по длинной дороге за крепостным валом. Чуть погодя ему самому придется выйти на базар, чтобы попробовать занять денег на обед. Когда он курил много кифа, он не хотел, чтобы его видела тетка, и сам не желал ее видеть. «Похлебка с хлебом. Разве нужно что-то еще? Хватит ли тридцати франков в четвертый раз?» Прошлой ночью кауаджи был недоволен. Но взял их. Ушел и дал мне поспать. Мусульманин даже в городе не может отказать в ночлеге собрату». Он не был в этом убежден, поскольку родился в горах и продолжал думать то так, то этак. Он выкурил много чкоф, и когда поднялся, чтобы выйти на улицу, обнаружил, что мир изменился.
