Люциус Шепард - Новый американский молитвенник
— Если вы кого-то подозреваете, — строго заявил Гиллери, — предоставьте мне с ним разобраться. Тебе такие проблемы ни к чему, Вардлин.
Они пытались меня удержать, но я вырвался и на всех парах понесся к «Столовой горе», чувствуя, как холодная решимость нарастает с каждым шагом, а улица постепенно превращается в художественную галерею, где каждая стеклянная витрина — это очередное полотно на все ту же набившую оскомину христианскую тему. Не сбавляя скорости, я распахнул дверь в бар, ворвался туда, где было темно, играла музыка и плавал сигаретный дым, и свернул к кабинке Трита. При виде меня он слегка вздрогнул, но тут же взял себя в руки и сказал:
— Мистер Стюарт.
— Не за тот конец кочерги ухватился, засранец, — сказал я. — Думал, будешь ссать мне в глаза, а я скажу «божья роса»?
— Прошу прощения? — переспросил Трит.
Мисс Петуния вытаращилась на меня.
— Не лезь в мою жизнь, мать тебя за ногу, — продолжал я. — Валяй, читай свои тупые проповеди безмозглой пастве. Но в жизнь мою не лезь, на хрен!
Трит повернулся боком, положил одну руку на спинку сиденья, — от него так и несло самоуверенностью.
— Я не знаю, в чем ваша проблема, мистер Стюарт. Но уверен, если вы успокоитесь, мы сможем во всем разобраться.
— Ах ты, козел вонючий, дурачком прикидываешься, да? — сказал я. — Да ты, видно, и впрямь дурак, коли за такое дело взялся. Я ведь преступник, ты что, забыл, что ли? Убийца чертов. Я за себя не отвечаю. Меня лучше не задевать.
Мисс Петуния издала печальный писк, а Трит, по-моему, уже собирался ответить, но я шлепнулся рядом с ним на сиденье и всем своим весом придавил его к стене. Он пытался сопротивляться, но я зажал его по всем правилам: одна его нога болталась в воздухе, колено давило на живот, одна рука в замке за спиной, и все рычага были у меня. От такого тесного физического контакта у меня подпрыгнуло сердце.
— Хочешь войны? — спросил я его. — Так давай прямо здесь и начнем.
Он снова попытался меня стряхнуть, но я навалился на него плечом и еще сильнее вдавил в стенку. Я почти лежал у него на груди, мое плечо утонуло в его подмышке, а мой рот оказался у самого его лица, которое он старательно отворачивал в сторону. Теперь он совсем не мог действовать руками. Я свободной рукой хлопнул его по бедру у самого паха и зарылся пальцами в туго обтянутую тканью плоть.
— Упс! Войне конец, — сказал я. — Как все просто-то оказалось, а?
Верхняя часть его тела извивалась, как змея, попавшаяся в петлю, когда я стиснул его факел.
— Щас оторву, — сказал я.
Он опустил глаза, и я почувствовал, как ему хочется сопротивляться. Я бросил беглый взгляд на Петунию. Та сидела ни жива ни мертва, на глазах выступили слезы.
— Для такого большого парня ты слишком уж податливый, — сказал я ему. — Подумай, может, война все-таки не для тебя?
Никакой реакции. Он смотрел туда, куда против его желания была повернута его голова: вниз и вбок, где к стене прилепился цветочный горшок с крохотным кактусом среди бледных камешков и песка.
— Что бы ты там себе ни выдумал, лучше завязывай с этим, и поскорее, — сказал я. — Я десять лет прожил в таком месте, где ты не протянул бы и десяти дней. Так что не жди, что я стану посылать к тебе адвокатов, ясно?
— Мне ясно одно, — сказал Трит, — вы мне угрожаете.
— Нет. Это ты мне угрожаешь. Это ты пришел и расселся в моем баре. Это ты послал своих подручных испоганить нам окна. Ты вторгаешься в чужую жизнь. А то, что ты называешь угрозой, с точки зрения нашего превосходного американского правосудия есть не что иное, как самозащита. Юридически и морально оправданная. Даже твоя маленькая черная книжица скажет тебе то же самое. Ты объявил мне войну на глазах миллионов зрителей. Это было неумно. Случись что со мной, и подозрение первым делом падет на тебя.
— Ничего с вами не случится, — ответил Трит.
Я его пихал, мял и тискал, как хотел, а он все переносил со спокойствием взрослого, стоически претерпевающего шалости ребенка. Я подумал: может, он и вправду псих, может, у него гормонов вырабатывается больше, чем положено, и потому он такой глупый и не может сообразить, что я и впрямь зол как черт, точнее, как зэк, а значит, способен на что угодно. Спиной я чувствовал, что сзади собрались люди и смотрят на нас, а еще я знал, что среди них Тереза и Нэнси.
— Монроу? — Мисс Петуния добавила к его имени еще один дрожащий слог. — Давай пойдем отсюда, пожалуйста!
— Классный план, Монро, — сказал я. — Думаю, тебе следует его принять.
— Это что, ваш бар? — спросил Трит. — Вы решаете, кто…
— Разговоры? — Я легонько постучал костяшками пальцев по его паху, и он затих. — Разве я просил тебя говорить?
— Это мой бар, — сказала Нэнси, подходя к нам и принимая позу с вывески. — Если вам от этого легче, можете считать, что это я вас выгнала.
Я выскользнул в проход и встал плечом к плечу с ней.
— Монроу, пожалуйста! — повторила мисс Петуния.
Тот сел прямо, одернул пиджак и кивнул.
— И не возвращайтесь, — сказала Нэнси, когда они встали. — И дружкам своим закажите, поняли?
Маска безмятежности ни на миг не соскользнула с лица Трита. У Ларри Кинга он был далеко не так спокоен и уравновешен. Мне было интересно, в чем тут дело: то ли с тех пор с ним произошло что-то серьезное и он так изменился, то ли он вообще такой, когда не взбудоражен телекамерами и светом прожекторов. Опустив голову и прижав сумочку к животу, мисс Петуния заспешила к выходу, а Трит, семеня, чтобы не наступать ей на пятки, двинулся следом. Кто-то из посетителей заулюлюкал, другие захлопали. Стеклянная дверь пропустила их наружу и захлопнулась.
— Господи, Вардлин! — Нэнси изо всех сил хлопнула меня по плечу. — Ты никак назад в тюрьму захотел?
— Я знаю, что делаю. Когда такой придурок к тебе цепляется…
— Мне можешь не рассказывать! Кое-кто другой ждет объяснений!
Я увидел у барной стойки Терезу, она сидела спиной ко мне. Нэнси подпихнула меня к ней:
— Не терпится дать показания — вон твой судья.
Когда я опустился на табурет рядом с Терезой, она глянула на меня искоса — как кнутом огрела — и произнесла:
— Ты таким в тюрьме был?
— Каким?
— «Каким?» — хрипло передразнила она меня. — Таким! Как ты вел себя только что.
— Я разозлился, понятно? — сказал я. — И прошу прощения.
— Это была не злость. Я знаю, как ты злишься. Когда ты злишься, то сразу начинаешь орать, а через тридцать секунд чувствуешь себя придурком.
— Слушай, но надо же было с ним разобраться.
— Нет, не надо!
— Нет, надо! Когда такой тип начинает к тебе цепляться, это надо пресечь в зародыше, иначе он с тебя не слезет до конца…
— До какого конца? Что ты хотел сказать? До конца срока? Или до конца жизни? Ты ведь уже не в тюрьме.
— Хватит мне мозги жбанить, — пробормотал я.
— И что это, по-твоему, значит?
Вертя в пальцах тонкую ножку бокала с мартини, я отвел глаза.
— Извини. Просто ты меня разозлила.
— И что, теперь ты и на меня так же наезжать будешь, раз ты такой злой? Сделаешь морду тяпкой и будешь гонять меня по улицам? — Она взяла бутылку «Куэрво», которую оставила на стойке Нэнси, и налила себе еще. — Ты ведь такой был в тюрьме, да?
— Иногда. Когда думал, что мне сойдет с рук.
— Значит, сегодня ты вел себя не необдуманно?
— Может быть, и нет… Я… Вот черт, да мне-то откуда знать?
— Что это было? Рефлекс? Привычка?
Ее лицо стало как стена, прочесть по нему, что она чувствует, было невозможно.
— Елки-палки, Тереза. Ну что ты привязалась?
— Я просто хочу понять, чего от тебя ждать, когда ты в следующий раз решишь подавить что-нибудь в зародыше. Не было нужды на него так нападать. Даже если это он приказал изгадить нам окно. Но мы и в этом не уверены. Не исключено, что это кто-то из его прихожан действует на свой страх и риск. Но даже если бы это был… — Она покачала головой и допила свою текилу. — Ничего ты в зародыше не уничтожил. Наоборот, ты его только спровоцировал.
— Ну и ладно. Больше не буду.
— И тебе можно верить? — Она налила себе еще.
— Будешь столько пить, завтра похмелье замучает, — сказал я.
— Не волнуйся! Какая бы я ни была пьяная, на людей бросаться не стану. — Но все же отодвинула стакан. Посмотрела сначала на меня, потом в зеркало, снова на меня. — Копы закрывают на тебя глаза из-за твоей книги. Позволяют тебе болтаться по барам и пить сколько душе угодно. Но если ты покалечишь кого-нибудь в драке, то им ничего не останется, кроме как упрятать тебя за решетку снова. И они так и сделают.
— Да не было бы никакой драки. Я знал это.
— Черта с два ты знал! Тоже мне, ясновидящий нашелся, пару минут с человеком у Ларри Кинга посидел и прямо в душу ему заглянул. Ты и теперь не знаешь, что у него в башке творится.
