Валерий Козырев - Джесси
После завтрака на столах остались куски масла. Сержант лишь улыбнулся.
– Ну-ну! – сказал он. – Посмотрим, что будет завтра…
И он оказался прав. Больше на столе новобранцев масла не оставалось никогда.
Часть, в которую привезли новобранцев, находилась в тайге, рядом с рабочим поселком одного из строительно-монтажных поездов. Вокруг части – деревянный забор с будкой КПП. На территории – три казармы из сборно-щитовых панелей; чуть в стороне от казарм – небольшая котельная из белого кирпича с высокой закопченной трубой, рядом с ней столовая и баня. За котельной, отсвечивая на солнце алюминиевым покрытием, возвышались огромные серебристые полубочки боксов автопарка. Прямо перед казармами – строевой плац с неровным, бугрившимся асфальтом; за плацем – штаб части, солдатский магазин и чайная; с левой стороны плаца – клуб. Когда Вока уезжал из своего города, в сквериках и вдоль дорог уже цвели абрикосы, наполняя все вокруг нежным сладковатым ароматом. А здесь о том, что на календаре весна, напоминал лишь снег, едва потемневший на открытых солнцу местах…
Известно, что молодым в армии нелегко, а Воке, с его жизненными принципами, и вовсе пришлось несладко. Он сразу же отказался стирать форму и портянки старослужащим, подшивать им подворотнички, ходить за сигаретами и водкой в поселок; и за него, пытаясь сломить, взялись всерьез. Ночью Воку разбудил дневальный и сказал, что его вызывают в каптерку. Уже само по себе такое приглашение не предвещало ничего хорошего. Ощущая слабость в ногах, с гулко бьющимся сердцем, он открыл дверь каптерки. В небольшой прокуренной комнате с высокими стеллажами вдоль стен, перед импровизированном столиком из двух сдвинутых табуреток, накрытых газетой, на котором стояла бутылка водки, стакан и открытая банка тушенки, с торчащей из неё ложкой, сидели трое дедов.
– Садись, – предложил один из них – высокий, сутуловатый, с рыхлым веснушчатым лицом и неестественно большими оттопыренными ушами по фамилии Потеряев, и толкнул к нему ногой свободный табурет.
Вока сел. Потеряев налил в стакан водки.
– Пей.
– Не хочу.
Короткий сильный удар в подбородок опрокинул Воку на пол вместе с табуретом. Он, с трудом, опираясь на стеллаж, встал. Перед глазами плыли радужные круги и вместо лиц угорающих от смеха старослужащих колыхались белые пятна.
– Дневальный! – крикнул Потеряев. И когда дневальный, прогрохотав сапогами по коридору, появился в дверях каптерки, кивнул в сторону едва стоящего на ногах Воки. – Помоги духу до койки догрести.
Весь последующий день Воку подташнивало, кружилась голова. Старшина роты, худощавый поджарый прапорщик, на утреннем построении обратил внимание на его бледное лицо и спросил, как он себя чувствует.
– Нормально, – ответил Вока.
– Тогда отчего бледный такой? – продолжал допытываться старшина.
– Не знаю.
– Может, в санчасть отправить?
– Обойдусь, товарищ прапорщик.
– Ну, смотри, дело твое. Только сдается мне, что пригрели тебя чем-то, – сказал прапорщик, разглядывая кровоподтек на его подбородке.
– Да нет, сам упал.
– Ну-ну… В общем, хуже себя почувствуешь – скажи. – И старшина прошел вдоль строя дальше.
Вплоть до самой присяги новобранцы осваивали курс молодого бойца, и каждый день на плацу постигали азы строевой подготовки. В этот день каждый шаг отзывался у Воки тупой болью в голове, и казалось, что занятиям не будет конца. И вот наконец-то прозвучала долгожданная команда «отбой». Каждая клеточка его тела блаженствовала от наступившего покоя. Ближе к полуночи Воку опять разбудил дневальный.
– Топай в каптерку, дух, – буркнул отслуживший полгода крепыш.
«Будь что будет, но я никуда не пойду!» – была первая мысль. Но потом Вока понял, что так просто от него все равно не отстанут. В этот раз он шел, не страшась – принятое решение укрепляло его. В каптерке было только двое: Потеряев, да еще один, небольшого роста, худощавого телосложения и заискивающим взглядом, по фамилии Бугаев – которая звучала как ирония его внешности. Потеряев сидел на табуретке посередине комнаты, уперев ладони в колени. Чуть выдвинутая вперед нижняя челюсть придавала его лицу первобытную свирепость.
– Долго собираешься! – кинул он взгляд исподлобья.
Вока промолчал.
– Ладно, салажонок, придется тебя научить службу уважать! – угрожающе приподнялся с табурета Потеряев.
Вока опять промолчал.
– Чё молчишь, язык, что ли, проглотил?! – подойдя к нему свирепея, стал повышать голос Потеряев.
– Тебя слушаю, вот и молчу. Не можем же мы вместе говорить, – спокойно ответил Вока.
– Ну-ну, молчи, – снизошел Потеряев и опять сел на табурет. – Ну, а после вчерашнего-то как – поумнел? – ухмыльнувшись, спросил он приняв прежнюю позу.
– Смотря в чем.
– А в том, что в армии есть устав писаный, а есть неписаный, и по обоим ты, салага, должен делать то, что должен делать. Понял?!
– Понял.
– Что ты понял?! А ну, повтори!
– То, что в армии есть устав писаный и не писаный.
– Молоток! Подрастёшь, кувалдой будешь, – вновь ухмыльнулся Потеряев и кивнул Бугаеву. Тот поднял с пола и бросил под ноги Воке пару грязных кирзовых сапог.
– К утру они должны блестеть, понял? – Потеряев пристально смотрел на Воку.
Вока пинком отправил кирзачи в сторону, не отводя взгляда от водянистых глаз Потеряева.
– Ах, ты ж, сука! – Потеряев встал и неторопливо приблизился к нему и уже чуть отвел в сторону кулак, но, казалось, споткнулся о немигающий, не обещающий ничего доброго, взгляд Воки. Он медленно отошел и опустился на табурет. Некоторое время он еще смотрел на него своими маленькими, глубоко посаженными глазами, словно осмысливая меру наказания для духа, совершившего чудовищное неповиновение. Но, видно, сие не умещалось в его сознании и наказания, адекватные этому поступку, роились в голове, вытесняя одно другое. Или же он попросту чутьем угадал серьезную опасность, исходящую от крепко сбитого парня со спокойным взглядом.
– Ладно, салажонок… Иди, спи, завтра поговорим, – угрожающе произнес он.
После этого Воку больше не трогали; зато другим доставалось по полной программе. Редко кто из молодого пополнения после отбоя ложился спать – это была роскошь; а мыли полы, драили туалеты, стирали и приводили в порядок обмундирование старослужащих, которые в свое время делали то же самое, за редким исключением тех, кто с самого начала не сломался и сумел постоять за себя. А за Бугаева говорили, что, когда он был духом, вообще спал не больше трех-четырех часов, да и сейчас был у Потеряева на побегушках.
Со своего призыва Вока сдружился с двумя ребятами. Один из них – Валька Куницын, смешливый парень из Сибири, всегда находивший повод для шутки или незлой иронии. До армии он полгода проработал в ателье по пошиву одежды учеником портного. В роте об этом стало известно, и теперь Валька почти всё время торчал в бытовке, перешивая для старослужащих из уставных армейских брюк неуставные – дембельские. Второй – Димка Калюжный. У Димки с первых же дней началась малоприятная проблема – энурез; скорее, от переживаний и стрессов, которых немало в жизни духа. Заметили это, когда от его постели стал исходить стойкий аммиачный запах. А такое в армейской среде сразу же ставит человека в положение изгоя. Так случилось и с Димкой. Его стали чураться даже те, с кем он призывался из одного города. Никто не звал его в чайную, в свободное время он был почти всегда один, и из бойкого хлопца, каким был на гражданке, он постепенно превращался в забитого, с испуганно бегающими глазами «духа». В одно из воскресений, когда он сиротливо сидел в курилке, к нему подошел Вока.
– Ты как насчет того, чтобы в чайную сходить? – спросил он.
Дима недоверчиво поднял на него глаза – не шутит ли?.. Ведь у него в последнее время даже сигареты никто не стрелял, не то, чтобы в чайную пригласить.
В чайной они взяли по бутылке молока, печенье, конфет, – в общем, того, чего так хочется в армии, особенно на первом году службы, и устроились за столом. Димка был земляк, из соседнего большого промышленного города, где слыл одним из самых отчаянных голубятников. И, вспоминая гражданку, рассказывал Воке о своих голубях.
– А где же сейчас твои голуби? – поинтересовался Вока.
– Продал, – нахмурился Димка. – Оставить не на кого было, пропали бы… Жалко, конечно, хорошие были голуби… Ну, да ничего – приду из армии, новых заведу! – ободрил он сам себя.
– А что тебя в них так заводит? – заметив, как на глазах поменялся Димка, едва разговор зашел о голубях, спросил Вока. – По-моему, птица как птица, ничего такого особенного в них нет… Вон, они даже здесь на чердаках живут.
– Да нет, Вока, – улыбнулся Дима, – то сизяки. По большому счету, только одно название, что голуби, а настоящие голуби, это… – у него взволнованно заблестели глаза. – Да я даже объяснить тебе этого не могу, это самому прочувствовать надо. Они, вроде бы, как часть тебя самого… Когда стая в небо, в точку поднимается, кажется, что ты тоже вместе с ними в небе паришь! А если погибнет какой, или украдут, или кобчик забьет – такое чувство, будто друга потерял… Вот отслужим, в гости приезжай – посмотришь, как настоящие голуби летают. У меня, знаешь, какая голубятня классная?! Мало у кого в городе такая есть.
