Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2009)
Ой! А денег у нее нет. Она даже не знает, какие тут нужны деньги.
Тетя опять о чем-то спрашивает. Девочка молчит. Жалко. Наверное, придется так и уйти без пирожного.
Но происходит неожиданное. Продавщица все-таки ставит блюдце на поднос, наливает в длинный стакан желтого соку, вставляет трубочку. С улыбкой указывает на ближайший столик. А когда девочка, старательно сопя, уносит поднос, набирает номер с блестящего черного телефона на стойке.
Сок неимоверно вкусный. И пирожное. Хоть бы так было всегда.
А за стеклянной стеной — чудесная страна. Много-много зелени, сочной и темной, яркие цветы, а птицы еще ярче, вон они перелетают с ветки на ветку. Сейчас девочка доест пирожное и побежит смотреть. Она никогда раньше здесь не была. Она понятия не имеет, как оказалась здесь.
Снова слова на неизвестном языке. Девочка поднимает голову. Напротив сидит уже другая тетя, немолодая, в белом халате. Белый халат девочке очень не нравится, она ерзает на стуле, пряча глаза. Тетя повторяет фразу с той же интонацией, но слова уже другие — наверное, на другом языке. Потом еще раз, еще. И вдруг:
— Ты потерялась?
В первый момент девочке не хочется отвечать, пускай думают, будто этот язык ей тоже незнаком. Но, с другой стороны, интересно же, где она, что это за место, а как еще узнаешь? Вежливо улыбается:
— Да, кажется.
Тетя мелко кивает несколько раз, словно приколачивает молотком свою победу. Спрашивает:
— Отбилась от группы, да? Ничего. Сейчас мы найдем твоих родителей. Скажи, пожалуйста, твою фамилию.
Девочка говорит. И уже открывает рот для встречного вопроса — но нет, сначала надо прожевать кусок пирожного, и тетя в белом халате успевает встать из-за столика:
— Сиди здесь, никуда не уходи. Я скоро вернусь, и мы вместе пойдем к маме. Подожди меня. — Она оборачивается к продавщице и добавляет несколько слов на чужом языке. Наверняка просит присмотреть за девочкой, пока ее не будет.
Все она врет. Мамы здесь нет. Девочка знает точно.
За стеклом деревья покачивают цветущими ветвями, порхают птицы, проходит группка людей, одетых причудливо и ярко. Кажется, начинает смеркаться. Скоро наступит ночь, и, если не убежать прямо сейчас, они наверняка задержат, запрут, не отпустят, не дадут ничего посмотреть.
По трубочке поднимаются в рот последние капли сока. В этот момент раздаются голоса и смех: в кафешку входят яркие люди, которых девочка видела сквозь стекло. На всех девушках широкополые шляпы, повязанные разноцветными шарфами, купальники и прозрачные парео, мужчины в пестрых шортах и светлых майках, а один вообще голый по пояс, зато шляпа у него самая большая, украшенная веревочками и заклепками. Он и подступается к улыбчивой продавщице, заводит разговор, подхваченный взрывами смеха друзей и подружек. Тетя за стойкой тоже смеется, щебечет на своем языке.
Она отвлеклась. Теперь — только быстрее.
Девочка выскальзывает из-за столика и, пригибаясь за спинами посетителей, выкатывается наружу, в объятия маленького дерева с пурпурными цветами. Выбирается на аллею, посыпанную белым песком, и припускает со всех ног.
Воздух пахнет остро и вкусно. Орут как сумасшедшие насекомые и птицы, доносятся издалека и человеческие голоса. Уже заметно стемнело, сквозь ветви деревьев небо просвечивает красным. Внезапно аллея кончается, девочка выбегает на широкую поляну и останавливается, восхищенная.
Над зубчатой стеной тропического леса пылает багровый закат. Огромное, невероятное солнце зацепилось нижним краем за верхушку самого высокого дерева, похожую на хвост удивительной птицы. Солнце не слепит глаз, на него вполне можно смотреть. А на поляне, смеясь и перекрикиваясь на непонятном языке, играют дети. Они играют в мяч, и маленький черный кружок летает туда-сюда мимо большого и малинового.
Это очень красиво. Это самое красивое, что девочка когда-либо видела в жизни. Если б они взяли ее в игру, те дети, она бы, наверное, и не придумала, чего еще можно хотеть.
А пока она стоит и смотрит на багровый закат.
Раньше мне казалось: если я не сделаю чего-то сама, это не будет сделано вообще. Так оно, по сути, и было — раньше. Однако теперь, когда прошло уже три месяца, как я здесь, окончательно выяснилось, что жизнь на всех ее уровнях прекрасно обходится без меня.
Сначала я думала, будто мне врут, желая успокоить, а на самом деле дома далеко не все нормально. Нормально просто быть не могло. Никогда они без меня, без моего прицельного руководства не совершали даже самую малость. Она раздражала до крика, до взрыва, эта всеобщая беспомощность, незнание, неспособность хоть что-то решить.
Всю жизнь я одна точно знала, где у нас что лежит, какие продукты надо купить и за сколько, в какой очередности платить по счетам, что надевать детям в школу, в садик и на прогулку, как делать уроки, когда укладывать спать, что готовить на завтрак и ужин, куда деваются вещи после уборки, как делить светлое с темным для стиральной машины, — ну что тут сложного, почему всегда я?!! В конце концов, их там много: муж, мама, свекровь со свекром. Прекрасно справляются, планируют, решают. Еще и, наверное, куда спокойнее, без моих артистических нервов. Все нормально, и это правда.
Лечащий врач в меня влюблен. Такой маленький, щуплый, в очках, с нарождающейся лысиной в окружении русых волосиков. Когда-то оно смешило, потом злило, а теперь уже нет. Жалко смотреть, как он мечется, выискивает где-то все новые и новые методики, отменяет, не закончив курс, прежнее лечение, снова с кем-то советуется, экспериментирует, содрогаясь от осознания фатальности риска... На обходе я стараюсь отвечать покороче и не смотреть ему в глаза. Ему, наверное, от этого не легче. Но уже все равно.
С работы давно не звонят и не приходят, но журнал каждое воскресенье оказывается у меня на тумбочке, не знаю даже, чьими стараниями.
В первых номерах половина картинок была скачана из Интернета, позорище, верстка плавала, шрифты не читались как следует, — но постепенно выправилось, наладилось и выглядит вполне пристойно. Делает, насколько я знаю, Смирнова, а она не полная дура, да и Витька наверняка помогает. В графе “бильд-редактор” до сих пор стоит моя фамилия, бисерными буковками внизу первого разворота. В какой-то момент ее поменяют, и никто ничего не заметит.
По трубочке капельницы движется маленький пузырек воздуха. Когда-то я панически боялась, что он попадет в вену, но потом мне объяснили, что не попадет, задержится возле иглы. Капли срываются ритмично и довольно быстро, одна за другой. Никакое это не лекарство, так, питательный раствор. Есть я перестала полтора месяца назад. Тогда я еще не только вставала, но и ходила по коридору, где висит на стене большое зеркало.
Я себе даже нравилась, похудевшая, невероятно тонкая, как змея.
Хотела так и появиться на биеннале: в коротком облегающем топике и брюках змеиной кожи, такая узкая, минималистская, стильная, совсем непохожая на свои колоссальные работы... Ни в одном арт-обзоре о них не вспомнили отдельной строкой. И никак не соберусь спросить, вывез ли кто-нибудь эти громадины с экспозиции обратно в мастерскую. А “Лист
№ 49” так и остался незавершенный, и никому, надеюсь — да нет, знаю совершенно точно, — не придет в голову его выставлять. Биеннале началась и закончилась, мимолетная, как любое событие, к которому лично ты отношения не имеешь. Ни малейшего отношения.
До зеркала мне больше не добраться, приходится верить на слово маме и свекрови, которые с одинаковым ужасом уверяют всякий раз, что я выгляжу гораздо лучше. Приходят ко мне теперь не каждый день, только когда надо принести новые лекарства, а в основном звонят по мобилке бодрыми голосами: да, да, все нормально. Детей перестали приводить после того, как Аня заболела, насмерть перепугав обеих бабушек. Дети тоже звонят, и голоса у них такие же отсутствующе-бодрые. Спрашивать, когда я вернусь домой, им, по-видимому, уже запретили.
Сегодня не приходил никто, и завтра, по идее, не должны тоже. Думается об этом не то чтобы с удовольствием, но со спокойным облегчением. Тяжело и муторно, когда напротив сидит не чужой вроде бы человек, а тебе совершенно нечего ему сказать. Отчет об анализах, капельницах, уколах — ритуал, набивший оскомину и лишенный достоверности, куда логичнее узнать правду у врача. А так... со мной же ничего не происходит. Не начнешь ведь пересказывать, в самом деле, свои безнадежные размышления о жизни и странноватые сны.
