Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 12, 2003
Позвал. Пришла. Он что-то ей втолковывает. Она стыдит его, велит домой идти. Он чего-то от нее требует, она заплакала тихонечко. Чего-то она не хочет выполнить… Он ее толкнул головой вниз, она оказалась на четвереньках. Андрей Волков закинул ей юбку на голову — оголился тети Полин зад (бабы летом штанов не носили). Что дальше делал Волков — мне непонятно было: он стоял спиной к нашему дому и снимал штаны… Мужик сплюнул, чертыхнулся и ушел; а тетя Поля плакала и не встала, пока ее муженек не отпустил. А делал он с нею что-то отвратительное…
Я кубарем скатилась с чердака, произнесла клятву «никогда не быть женой, избежать унижения!».
О взаимоотношениях женщины и мужчины, о любви со мной никогда никто из взрослых не говорил, а я не заводила этого разговора, по моим понятиям, очень стыдного…
Мне скоро 18 лет, я на тех же позициях: надо отойти от Саши, а то, не ровен час, скажет, что хочет меня поцеловать… Нет уж, увольте, зачем мне нужны подобные тревоги!
И все же рассказала Ольге о Саше. Она хмыкнула:
— Надо же — у нашей Анюты кавалер! Интересно, если бы такой парочке пожениться, где бы они жили и чего бы ели? Ха-ха!
Я обозвала ее дурой и поехала в Лесной к своей Таточке. Она выслушала внимательно и заплакала:
— Какая ты счастливая! Тебя Саша любит! А мой Гришенька при встрече сузит глазки и с усмешечкой спросит: «Ах, это вы, Таточка?! Как поживаете? Извините, я спешу, договорился с Майкой в кино пойти»… (Он с нею теперь дружит.) А я хожу-брожу по улицам, чтобы хоть издали на него посмотреть… Я несчастна!!
И ее я назвала дурой, выругала, наобещала ей много Гришек в жизни. Сказала: «Ты будешь влюбляться в каждого, кто хоть раз тебе улыбнется».
С мамой посоветоваться не умею. Ее принцип — постигай все сама, ты умная и должна знать, что хорошо, что плохо. Хорошо, что Таня посвятила меня в свою тайну о появлении у нее лунного женского цикла, наступившего на четырнадцатом году жизни. Появись это у меня в четырнадцать лет — я бы ломала голову. Но я припозднилась — на шестнадцатом году это началось. Я уже и в учебниках в медшколе прочитала. А нормально ли так поздно? Мама не спрашивала, когда и как произошло…
Мое физическое и духовное развитие шло с запозданием.
В очередном письме тетушке я мимоходом задала вопрос: что такое любовь? Что ответит любившая и обманутая? Я уже знала от бабушки, что «Маня полюбила приехавшего откуда-то лекаря по фамилии Ребуде (так бабушка выговаривала фамилию лекаря), который улестил девку городскими ласковыми речами, а как узнал, что ребеночком пахнет, и скрылся в одночасье…».
Любившая когда-то, «пригулявшая в девках ребеночка» тетушка ответила: «Любовь — обман, блажь и дурь. Никому не верь».
Книги в библиотеке я теперь подбирала себе сама. Увлеклась лыжами: тренировки, соревнования, походы. И брат Толя на моем попечении. Привязан ко мне. Похож на девочку. Однажды Оля нарядила его девочкой и послала к себе домой с чайником, будто водички попросить. Олина родня не узнала, что это Толя, и расспрашивала, «в какой квартире ты, девочка, живешь?».
Приближался Новый (1941-й) год. За два дня до Нового года Саша подошел ко мне в школьном коридоре, спросил, как я буду встречать праздник.
Я не знала в своей жизни встреч Нового года — ни семейных, ни общественных. В деревне праздновали Рождество. А вот так, чтобы в доме с 31-го на 1-е сидеть за новогодним столом, чтобы наряженная елка, поздравления, — не было этого. Я задумалась…
Саша сказал:
— Можно, я к тебе приду встречать Новый год? Я адрес твой знаю — взял в канцелярии. Даже побывал на твоей улице…
А может, он побывал и на лестнице нашей и уже знает, что квартира № 1 — с надписью «Дворницкая»?
И я представила картиночку: придет Саша к 12 часам ночи, все спят, никакого торжества, каждый сам по себе: мама праздники не любила; Степан Иванович будет спать в валенках и в полушубке, готовый в любую минуту встать и идти открывать парадную дверь и получать новогодние чаевые. Значит, Сашу я должна буду развлекать в кухне… Нет, нельзя. Он ведь представляет, наверно, иначе. Семейный дом ему был нужен, а я его сама не имела.
— Я приглашена моими двоюродными сестрами, они живут в Лесном. Тетка просила приехать пораньше, помочь ей елку наряжать и стол накрывать. Я впервые в жизни буду сидеть за новогодним столом… А где ты будешь под Новый год?
— Где же, кроме общежития? Наверно, все разбредутся. Буду читать… А может быть, можно мне быть с тобой у твоей тетки?
— Нет, Саша. Надо знать своеобразие и самодурство моей тетки. Ее дети ходят при ней на цыпочках. А к тому ж там устраиваются смотрины жениха моей старшей двоюродной сестры, ее дочери, которая ждет не дождется сбежать из дома маменькиного — в замужество, в любое замужество, чтобы избавиться от материнской тирании.
— Ну, тогда разреши прийти к тебе первого? Сходим в кино, погуляем по городу…
— Видишь ли, опять тетка помеха: она уже абонировала меня на первые два дня моих каникул, чтобы я «читалкой» при ней была. Читать надо какие-то истерзанные книжки-романы, без начала и конца… Она будет лежать на своей пышной кровати под атласным пуховым одеялом, раскладывать карты и гадать на круге царя Соломона, а я, сидя на низенькой скамеечке у ее кровати, читать ей. Знаешь, каникулы только начинаются, с третьего января я буду свободна и зайду к тебе в общежитие — тогда и составим программу «культурных мероприятий» на каникулы.
Ах, если бы знать, как плохо и тоскливо будет Саше под Новый год! Если бы я могла представить, как душило его одиночество! Какой мрак был в его душе!
3 января я вынула из почтового ящика письмо от Саши: «…Новогодняя ночь. Пишу это письмо на одной из загородных станций… Поздравляю тебя и желаю огромного счастья… Я очень устал и ничего не хочу от жизни… Если я останусь жить в эту страшную новогоднюю ночь, в школу не вернусь… Саша».
Заканчивалось письмо есенинским стихотворением «Не ходить, не мять в кустах багряных лебеды и не искать следа. Со снопом волос твоих овсяных отоснилась ты мне навсегда…».
Письмо плясало в моих руках, сердце колотилось. Побежала к Ольге. Она несколько раз пробежала глазами Сашины строчки, тряхнула головой:
— Чепуха! Играет в разочарованного… Играет на своих и чужих нервах!
— Нет, Оля, не играет! Я только сейчас поняла, как он страшился новогодья… Каникулы. Студенты из общежития разъезжаются. А ему некуда ехать, не к кому пойти, а одному сидеть под Новый год — это страх божий…
— Ну знаешь ли, я не понимаю, как это — один? Молодой человек — и сидит сиднем, без друзей, без компании? Сам виноват в своем одиночестве…
Куда бежать, что предпринять? Не знаю адресов студентов. Где живет Сергей Богданов? Или кто-то другой? Удивительное сделала открытие: в школе мы все в кучке, но общения друг с другом вне школы — не было. Во всяком случае, мне не приходилось у кого-нибудь дома бывать. Опять это результат воспитания: «Не спрашивают — не лезь, не зовут — не набивайся, не будь белой вороной…»
Бегу в школу, тревога нарастает… «если останусь жить… я очень устал». Где он? Что с ним?
Зашла в общежитие — там спит третьекурсник, не в Сашиной комнате. Про Сашу сказал так: «Тридцать первого вроде поговаривал, что уедет куда-то на все каникулы…»
В канцелярии секретарша дала адрес Богданова, не спрашивая, зачем он мне нужен. Сережа удивился моему появлению, встревожился моей тревогой, а когда прочитал Сашино письмо, позвонил домой директору школы, дал мне трубку (кстати, я вообще впервые в жизни разговаривала по телефону). Я не зачитала ему всего письма, а только строчку «если останусь жить…». Директор обещал навести справки, что-то предпринять.
Провожая меня по лестнице, Сережа мрачно обронил: «Ко всему прочему, что есть в нем тревожного, по-моему, примешалась любовь к тебе…»
4 января директор прислал ко мне курьершу, велел прийти к нему, в школу. С момента прочтения Сашиного письма у меня не прекращалась внутренняя трясучка, напряженность всех мышц.
Директор Крылов предложил сесть, изучающе оглядел меня и сказал:
— Смирнов нашелся… Смирнов жив, но… переломан… голова цела… Жить не хочет и в больнице ищет случая уйти из жизни… В кармане у него найдено вот это.
Дал мне посмотреть: моя маленькая — для пропуска — фотография и записка: «В моей смерти прошу никого не винить. Виновница одна — жизнь!»
Я ничего понять не умела — что-то нереальное.
— А что с ним случилось? — спросила я.
— Бросился в пролет лестницы, с пятого этажа… Такое решение — удел слабых натур… — Тут директор задумался. — Кто знает, может, как раз — сильных. Как бы то ни было, сейчас только ты можешь вернуть ему желание жить. Пойдешь в больницу к нему и скажешь, что ты его любишь, что он тебе нужен… Ты можешь это сказать?
— ?
— Как ты относилась к нему раньше? Как сейчас? Ты знаешь, что такое любить? Нет, вижу, что еще не знаешь! Но ведь жалеешь его сейчас? Возьми за основу это чувство и соври, назови любовью. Это нужно сейчас. А потом, когда он выкарабкается с этой помощью, будет хвататься за любую соломинку, чтобы выжить, жить несмотря ни на что… будет стыдиться своего поступка. Иди к нему, соври во спасение его. Не расспрашивай, как это с ним случилось, — отвлекай другими темами…
