Сергей Саканский - Человек-тело

Дома осталось только несколько рабочих тетрадей. Я написала письма от его лица, когда он валялся ужратый, на несколько сайтов, где висели его сочинения. Мой муж якобы решительно потребовал снять публикации, что и было исполнено. Как я и рассчитывала, он решил, что не помнит, как это сделал. То же и с самым рискованным ходом — звонком в редакцию.

Самое трудное было убедить Беса это сделать. Позвонить мужским голосом и наговорить гадостей. Я сказала, что может быть расследование о самоубийстве «писателя», и менты могут засомневаться. Ведь если у него всё хорошо, готовиться[20] к выходу книга — это одно, а если ему всюду отказали — другое. Бес сомневался, не хотел звонить. Тогда я сказала:

— Зачем нам лишний шум? Будет готовиться книга, а тут автор покончил с собой. И что? Поднимется шум, реклама.

Бес подумал и согласился. А чтобы голос на самом деле звучал пьяно, он еще и выпил. Позвонил от лица «писателя» и заявил, что он гений и ему не нужно это вонючее издательство. Эти офисные крысы с менструациями. Так и сказал, по-ученому — менструации, а не минстра. Я заткнула ладонью рот, чтобы не расхохотаться. Бес был в ударе, он говорил с вдохновением. Затем мы занялись любовью, и это было прекрасно. Я люблю, когда муччина немного пьяный. Впрочем, когда он сильно пьяный, я тоже люблю. Кончив и вернув способность мыслить, я помыслила, что не зря в моей жизни был этот будущий покойник: он научил меня таким увлекательным штучкам, от которых мой любимый мужчина просто таял и млел…

Бес попросил принести ему щепотку этого вещества, из пузырька «писателя». Он решил провести надежный лабораторный анализ у своего знакомого инженера-химика.

— Что-то я не догоняю, зачем это нужно, — сказала я.

Бес ответил с раздражением:

— А вот прикинь. Порошок ему дала какая-то подруга, много лет назад.

— Ну да. Он рассказывал. Наташа какая-то Пчелкина. Она уже умерла, царство ей небесное.

— Порошок мог испортиться за эти годы, перестать действовать. Ведь все лекарства имеют сроки хранения.

— Хуя себе, лекарство! — прокомментировала я.

Бес рассмеялся:

— Это не для него лекарство, а для нас с тобой. Другое меня беспокоит. Срок хранения — не важно: доза будет лошадиная, весь пузырек высыпешь. Я вот думаю. А если эта Пчелкина его просто-навсего[21] наебла? Вдруг там вообще — сода или сахарная пудра… Короче, надо проверить.

Я посмотрела в инете, уже из дома. На одном сайте было написано, что срок хранения цианистого калия 12 месяцев, на другом — 2 года, на третьем — срок хранения не ограничен.

Мне было страшно открывать этот боксик, отсыпать порошок. Вдруг сквозняк налетит или рука дрогнет, и порошок рассыпется[22], улетит, словно кокаин, попадет мне на пальцы, в нос… Ведь нужен лишь децл этого вещества, чтобы я откинула свои тонкие кости.

Справилась. Бес порекомендовал одеть резиновые перчатки и обвязать нос мокрой тряпкой. Так я и сделала. Перчатки и тряпку выбросила в мусорник. Потом пожалела: надо было бы сжечь. Привязалась какая-то дурацкая мысль, что вдруг какой-нибудь бомж найдет перчатки (а я все же просыпала порошок на пальцы) и будет их надевать, сунет палец в перчатке в рот, как ребенок…

Бес забрал порошок, а на следующую нашу встречу сказал с сияющими глазами (как мне нравиться[23] это его сияние!) что знакомый инженер-химик проверил: порошок в рабочем состоянии.

Это, конечно, странное дело, подумала я: как это Бес будет соваться к знакомому инженеру-химику с просьбой проверить смертельный яд? Ну, да ладно. Его дело.

Со времени первой попытки прошел месяц. За это время произошли события. Внезапно умерла соседка, та самая свидетельница со свадьбы, тетя Лена. Тогда я уже читала эту тетрадь и знала, что многие годы она была женщиной «писателя». Широкая писательская душа. Эта женщина была ужасно толстой, такой же, как и мой муж. Может быть, некрасивые люди, у коих некрасота одна и та же, кажутся друг другу как раз красивыми? Тогда почему ему нравилась я!?

Вообще, об этой тетради. Я на нее наткнулась как-то в его картонной коробке, думала, старые какие-то записи, полистала… Тогда и увидела эту «предсмертную записку», осторожно вытащила и принесла Бесу. Затем тетрадь из коробки исчезла. Я заподозрила, что он заподозрил меня… Фу! Не всегда из меня получается «писатель». Я рассуждала здраво: а где он мог спрятать тетрадь? Дома, и больше нигде. Дальше — дело техники. «Писатель» подозрительно шелестел, опорожняя в туалете свой грандиозный живот, впрочем, теперь уже не столько грандиозный, сколько грациозный… Вот теперь да — фраза пошла, не хуже Тюльпанова. Короче. Я осмотрела туалет более пристально, проверила все старые канистры и обнаружила в одной из них тайник.

И я стала читать эту мерзкую тетрадь. Так же как и он, когда сидела в туалете. Места, где он писал обо мне, были мне, конечно, очень любопытны.

Я многое поняла. Например, я узнала, что «писатель» засек, что я вырвала страницу, даже на полях отметил место. Это хорошо, что он не помнил, о чем на этой странице сам спьяну набредил: ведь с одного взгляда ясно, что это будущая предсмертная записочка. Конечно, я сразу решила, что тетрадь надо будет уничтожить, так как внутри нее множество ключей к тому, что должно было с ним произойти. Внимательный читатель сразу все поймет.

Так-то, мой дорогой барбан! Ты-то думал, что будешь вечностью, это было для тебя главным, а на самом деле тебя не будет вообще, и будешь ты ТОЧНО ТАКОЙ ЖЕ, КАК ВСЕ МЫ.

Перевернула сейчас страницу, а там уже занято, как в общественном туалете. «Писатель» имел манеру «писать» между строк.

[Начало]

Я проснулся в ужасе и тоске. Какое-то время память хранила причудливые образы сна, но вскоре все треснуло и растеклось.

Я слышал странные звуки за окном, будто бы кто-то точил одно о другое лезвия длинных ножей. Циферблат часов над кроватью казался большим бесстрастным лицом с опущенными усами: без двадцати четыре утра.

Я пытался вспомнить свой сон, но видел лишь сочетания красок, как бы паря над морским дном, и водоросли облепили коралловый риф.

На полу, словно упавший лист бумаги, лежал чистый уличный свет — неоновое серебро. Минутная стрелка часов зримо ползла по циферблату, с глаз долой стирая луноликое лицо. Я снова заснул, и мне действительно приснилось море.

Утром меня разбудило солнце. Это был настоящий мороз, сменивший, наконец, усталую слякоть бытия. Фантастический, солнечный, белый с красным день!

За окном гранатовая рябина с крупными ягодами, а за ней — куст рябины черной, меж ними — сирень. Когда-то давно, невинным и маленьким, в бежевых сандалиях, я утаптывал эту землю, сажая здесь деревья и кусты, — но теперь все оно выросло.

Иногда, если есть желание благодарного труда, я делаю из этих ягод терпкое черно-красное вино.

В этом году ягоды достались птицам. Красная заснеженная рябина — кровь с молоком. Черная заснеженная рябина — клавиатура рояля. Казалось, что именно сейчас я смогу вспомнить свой сон, но тут будто кто-то стрельнул из рогатки в стекло, и все заволоклось паутиной.

Оказывается, вчера соседские дети повесили кормушку на сучок, состоящую из двух связанных проволокой банок из-под винного кулера. Банки терлись боками и скрипели на ветру.

Я вышел, снял эти банки и забросил на серый тополь, который рос в дальнем конце нашего двора, знал и помнил всю мою жизнь. Снежная тропинка предлагала идти дальше.

Я двинулся, вглядываясь в кристаллически блестящие сугробы. В этот момент воспоминание о ночном кошмаре выглянуло из снежной норы змеиной головой и снова бросилось в снег.

Я вышел на улицу, в трамвайный гул и звон. В киоске на углу купил красивую витую свечу — синюю, с серебристой осыпью. Она была ароматической, сладко пахла, и только тут я вспомнил, что с самого пробуждения не курил.

Все вокруг было полно свежих, мучительных запахов. Я зашел в магазин, медленно двинулся вдоль стеклянных холодильников, видя в них свое довольное лицо с гримасой веселого шопинга.

Но ничто не удовлетворяло меня. I can get no satisfaction…

Сыр с дырами столь большими, что в них можно хранить яйца… Бело-розовые кружева ветчины самых срамных оттенков… Срезы салями в роли голливудской расчлененки… Груды паштетов в стиле дерьма динозавра… А вот и язык! — как сказал Фредди Крюгер… Коровий язык, восставший в роковом оргазме… Сосиски… Ясно… Сардельки… Тоже… Рыбные ряды…

Я заглянул в холодильник и почему-то сразу, с охотой выбрал себе на завтрак филе кальмара — белый, гремящий кристаллами льда пакет.

Я купил ржаного хлеба и, сложив хлеб с кальмаром, удивился неожиданному сочетанию, подумал, что у некурящих обострены не только запахи и звуки, но и образы зрения, всегда принимающие форму камеи любимого лица.