Леонид Пасенюк - Съешьте сердце кита

Но когда пришел час, майор поседел от страха.

Потом, если его не расстреляли по законам того времени, он отработал свое на рудниках или на строительстве в тайге и вернулся домой, и мать сказала детям о его сединах что-то возвышенное, чтобы гордились, а не краснели…

Но как он мог, как мог?.. Теперь Федор пытался ответить не Михаилу, а себе, своему внутреннему «я». И опять он беспомощно пожал плечами, ничего не понимая. Конечно, это физиология. Темная вещь. Условные рефлексы, область подсознательного. Павлов. Фрейд…

А может, тот майор просто шкурник — и ни при чем здесь Павлов и Фрейд? Ну, а шкурник — зачем он в этом мире, сработанном точно, как часовой механизм? Шкурник, подлец, трус — они ведь как пыль, а какой механизм не страдает от пыли?.. Федор прилег на топчан.

Что-то назойливо полезло в голову — не тот ли треклятый Миллер, что слушали они с Павлинкой в поселковом ресторане?.. Да, Федор любил джаз… Но в эти минуты неврастенические синкопы Миллера показались ему чудовищными. В сознании проступило лицо Павлины — слегка приплюснутый кос, не очень большие глаза, бескровные губы.

«Я в ней не смыслю», — сказала она.

А потом почему-то вспомнилось незлое и все же неприятное лицо тетки Маруси, Федоровой соседки, и она сказала:

«Вы, Федя, не ходили бы с Павлиной, про нее разное говорят…»

Федору не хотелось уточнять, но он спросил тогда помимо воли:

«И что же разное?..»

«Ну, разное… И туберкулезом вот она больная». «Знаете, не больна уже она туберкулезом. Вылечилась».

«Как же вылечилась, вон люди видели, она из больницы в кино через форточку убегала, мыслимо дело?..»

— Знаю, что убегала в кино, — неожиданно сказал Федор вслух. — Но вылечилась…

Порошин встрепенулся и отвлекся от книги — он читал Вересаева, оставленного здесь Бушминым.

— Что вы сказали?

— Да нет, ничего, — смутился Федор. — Старое вспомнил, свое. — И, мысленно адресуясь тетке Марусе, закончил давнишний разговор: «А если бы и не вылечилась, то какая отсюда мораль?.. Какая мораль, если я Павлинку люблю?..»

Да, он тогда не сказал так тетке Марусе, а надо было. Потому что она тоже как пыль, эта тетка, если разобраться строго.

Прошло еще два-три дня. Резко стал падать барометр.

Порошин заторопился и уехал с Мишей, заодно каюр должен был привезти из поселка кое-какие приборы, не захваченные сразу ввиду большого снега.

Федор остался на станции совсем один, варил не спеша зайцев, пойманных в петли, да проверял сейсмограммы, да кое-какие записывал размышления и выводы в связи с проштудированными за последний месяц необъятными фолиантами корифеев геофизики.

Вскоре началась метель, унылая, затяжная, как тихое помешательство, и он не успевал откапывать дорожку к дровам.

Как-то он собрался с духом и просмотрел записи своего предшественника в тетради, где отмечалось состояние вулканов и их сейсмическая активность.

Бушмин писал забавно:

«Обычная смена. Вулканы закрыты. По слуху — спокойны. Ветер — не поймешь, в общем понемногу крутит отовсюду».

«Толбачик утром газовал, Ключевская пришла в равновесие».

«Пасмурно. Ужасный ветер. Перегорела в приемнике лампа. Регистрация идет нормально».

Федор покачал головой — перо у Бушмина было бойкое, сказывалась усиленно поглощаемая беллетристика. Он перелистал тетрадь назад до чистой страницы и пометил число. Еще раз обмакнув перо и старательно очистив его от прилипшей соринки, вывел ровным почерком:

«Ветер NW, очень сильный. Пурга. Лопнула пружина тормоза на оси регистрира. Запасной нет, сделал из сталистой проволоки. — Посмотрев в затянутое белой мглой, будто обложенное стерильной ватой, оконце, он совсем не по-деловому, скорее даже по-бушмински приписал вдруг: — Снег, снег, снег — должно быть, во всем мире. Регистрация идет нормально».

ПОЭМА О ТЫСЯЧЕ ДЕВУШЕК

Поставив у ног чемоданчик, я облокотился на планшир. У неприступно-литого, как айсберг, борта радужными рыбинами всплескивались плашкоуты. И там, внизу, радугою дрожали платки, шапочки, шляпки, береты. Только синие, серые, зеленые, карие и всякие другие глаза, обесцвеченные туманом и нетерпеливым ожиданием посадки, были неразличимыми на блеклых лицах. И неразборчивый, то опадая, то поднимаясь, над плашкоутами висел гомон, изредка прорывающийся негодующим криком ошалелой женщины.

На ближней корме сиротливо взблескивала кучка сайры в ящике — всего, может, с десяток… Неизвестно, чья была та сайра, — наверное, для кого-то запасенная, потому что кому-кому, а этим девчонкам она приелась до смерти.

Суетился у приспущенного трапа вахтенный матрос — трап то поддергивали кверху, то майнали вниз, так, полегоньку, чтобы не сотворить беды, не покалечить кого-либо из тех, что внизу…

Кого-то еще ждали — эти плашкоуты, щепками мотающиеся вместе с сотнями людей и кучкой жалкой сайры, подошли вроде бы не в свою очередь.

Лихая бабенка из толпы крикнула вахтенному разбойно и нараспев:

— Чего ты, мальчик, бегаешь, дразнишься?! Майнай трап!

Я вглядывался в очертания острова, сглаженные мороком рассвета, тоже нетерпеливо пытался различить в разжиженном оплывающем тумане все новые и новые плашкоуты, стягивающиеся к нашему пароходу. Скорее бы уж высадка, что ли… для этих, что внизу, посадка, а для меня — высадка.

Остров не был для меня загадкой, новой землей, которую предстояло открыть и исследовать, — слава богу, весь полевой сезон в прошлом году ходил по нему с геологическим молотком — именно открывал и исследовал.

Оставались кое-какие пробелы в работе по геологическим структурам этого островного района. Их можно было бы заполнить при случае, заехал бы сюда через год или два, но всякая невыясненность предпосылок мешала мне достичь точности в выводах, мешала без остатка переключиться на другие задачи.

Правда, я сейчас меньше всего думал о работе. У меня был законный отпуск, отпуск на несколько месяцев. Можно уехать к маме во Владивосток, можно проскочить и дальше, до самого Черного моря, которого я никогда не видел. Но эта невыясненность предпосылок!..

Так или иначе, я решил недели на две — от парохода до парохода — заглянуть все-таки сюда, побродить по старым местам, что-то уточнить. А перед отъездом забежал еще в обком комсомола: не будет ли каких-нибудь поручений.

— Едешь на Шикотан? — переспросил товарищ из общего сектора; я его немного знал. — Что-то у меня было для Шикотана, хоть убей не припомню. В общем поезжай, островок симпатичный, там тоже отдохнуть можно.

— У меня верхнемеловые осадочные породы, Виталий. Словом, структуры острова, — посчитал нужным уточнить я. — Не в санаторий еду.

Виталий понимающе кивнул.

— Отдыхать, разумеется, выгоднее подальше от Курил. Для здоровья полезней, когда кислорода в атмосфере излишек. — Он досадливо потер переносицу. — Да, вот что у меня к тебе будет, вспомнил… Ты там разыщешь девушку одну, грамоту ей не смогли вручить, заболела она, что ли… Так ты вручи.

Я помолчал, соображая, какими осложнениями это мне может грозить.

— Ладно, давай.

— Только ты с душой… чтоб торжественно. Обстановочку создай.

— Ладно. Как получится.

— Нет, серьезно. Это же, понимаешь ты, в жизни девчонки событие.

— Понимаю, что событие. Но как смогу… Пока готовили грамоту, Виталий пожаловался, ероша пятерней чуб:

— Ты вообще представляешь, что такое Шикотан?.. Там тысяча этих… ну, женщин. Девушек, словом. И поступают разные сигналы оттуда. Что безобразия. Что даже разврат. Насчет разврата — это, конечно, у страха глаза велики. Далековато, вот в чем загвоздка. Поезда туда по расписанию не ходят. Но нужно, позарез нужно кому-то из аппарата побывать там, разобраться на месте. Самому через месячишко съездить, что ли. А?.. Так ведь не выйдет, заела текучка!

Я не знал, как вести себя в свете, так сказать, последних сообщений заведующего. Не дай бог скажет — послушай, братец кролик, а ты ведь член обкома все-таки, вот тебе полномочия, по форме бумага с печатью, как положено быть, разберись там насчет того, устроен ли у девушек быт, культурно ли они досуг проводят…

А у меня, однако, маршрутики, работа. И… и вообще отпуск!

— А мужчин там тоже много?

— Да нет. Какие мужчины? Только вот разве с сейнеров…

Мне что-то стало невдомек, я усмехнулся.

— Почему же «сигналы»? Будто там не Шикотан, а остров Лесбос!

Виталий сморщился от непонятной фразы.

— Какой еще, ты говоришь, остров?.. В общем без шуточек — бери свою грамоту и жми. Желаю с пользой провести отпуск.

В последнюю минуту я усомнился:

— Но где и когда я буду искать ее, эту девчонку? Пойми же, наконец, у меня верхнемеловые отложения, они потребуют времени…