Энн Ветемаа - Лист Мёбиуса
(Уважаемый доктор Моориц! Да не пробудит этот пример сомнений по части идеологической зрелости вашего пациента! Химик Пент С. всегда был человеком смирным, законопослушным и безраздельно преданным господствующим идеям, не принадлежал к числу насмешников и зубоскалов, хуже того — к лагерю оппозиционеров. Он всегда знал, где сесть, какую позицию занять, и понятие дозволенных компромиссов вполне ясно лояльному полуамнетику. Подобные вопросы коварного свойства задавили только для того, чтобы проверить остроту ума лектора; такие штучки откалывали примерно с той самой целью, с какой вы пользуетесь своим молоточком с резиновой нашлепкой: дабы выяснить быстроту рефлексов. Подобным образом студенты с давних пор испытывали своих духовных наставников. Ну, теперь и это сказано.)
Что еще?
Конечно, он мог бы детально описать так называемые студенческие междусобойчики, или пирушки. В те годы они казались весьма импозантными, а теперь, по прошествии лет, весьма безобидными.
Химики находились в лучших условиях, чем прочие студенты, поскольку они порой имели возможность добраться до спирта (конечно, благодаря шахер-махеру и ловкости рук). Они умели прекрасно очистить технический спирт активированным углем в установке, заполненной кусочками стеклянных трубочек, даже с денатуратом справлялись — коагулировали сивушные масла перманганатом калия, а затем перегоняли остаток. Еще химики готовили знатные ликеры, а также смеси всех цветов радуги, где при помощи соответствующих добавок каждый цвет располагался слоями, не смешиваясь с другими. А вообще химики закладывали не больше остальных студентов. И Пент в этом отношении нисколько не выделялся (правда, несколько позже наступил период, о котором такого не скажешь).
Между прочим, учеба Пента совпала с годами, когда самоуверенность студентов снова стала подниматься: они отвоевали право носить цветные шапочки, дискутировали относительно принципа свободного посещения лекций и объявляли несущественным получение всеми поступившими диплома о высшем образовании, лишь бы каждый стал стопроцентным интеллигентом. В то время Пент где-то раздобыл брошюрку, изданную лет сто назад, в которой шла речь о так называемых фуксах. В ней указывалось: «мордашка у лисенка вполне может быть глупенькая, только ей надлежит быть гладенькой…», то есть безусой и безбородой. Весьма забавно было читать такое, особенно когда он сам вышел из подобного возраста и обрел возможность тюкать первокурсников-фуксов.
Да. Так и прошли эти годы. Вскоре он закончил высшую школу, и студентов стали распределять на работу. Вполне понятно, Пент не возглавлял списка успевающих. Его заткнули на Ряпинаскую бумажную фабрику.
Ой — вот уж тут студент-тихоня проявил колоссальную активность, ибо — милостивые небеса! — не позволит он себя загнать к черту на кулички. Как он в конце-то концов отбоярился от ссылки на берега Чудского озера, мы тут распространяться не будем. Да и нельзя это уточнять, ибо в противном случае неизбежно пришлось бы кое-кого скомпрометировать. Скажем лишь, что помощь подоспела от одной незамужней министерской дамы, с которой бедняга Пент, недолюбливавший солнце, вынужден был все лето загорать в Пирита. Вот ведь мучение какое. Дама чувствовала себя на солнцепеке как моржиха на лежбище, ровно через каждые полчаса вздыхала и переворачивалась со спины на брюхо, если так можно сказать о представительнице слабого пола и работнице министерства, у которой гротескный листочек на носу, чтобы тот не облупился, и большие, будто совиные, темные очки; Пент буквально ее ненавидел, но поделать ничего не мог. От этой женщины зависела его судьба. Естественно, приходилось оказывать и прочие услуги. Упомянем лишь, пожалуй, что Пент пособлял ей советом и мускульной силой при покупке мебели…
Теперь, по прошествии многих лет, боязнь Ряпина представляется совершенно беспочвенной — Пент ни разу там не был и вообще рисовал себе это весьма симпатичное, даже прелестное местечко в мрачных тонах. Особенно шокировало его представление о старом тряпье, из которого делают бумагу высших сортов. Кто-то расписал ему, как отвратно воняет барахло, собранное деревенскими старьевщиками, и как женщины срезают с обносков кнопки и пуговицы острыми косами, торчащими из стола. Затем лоскуты поступают в машину, которую называют серым хищником и которая яростно их пережевывает. Впоследствии выяснилось, что все это далеко не так, однако людская молва устрашила студента-белоручку, мечтавшего об абстракциях и побаивавшегося стальных кос. Кто знает, хорошо оно или плохо, только к осени Пент выхлопотал себе местечко в Таллинне. Он раздобыл справочку об исключительно слабых легких, которым вредна пыль и необходимо постоянное наблюдение в диспансере, каковая в руках его перезрелой лежебокой приятельницы стала убедительным аргументом для перераспределения. Затяжная эта операция явилась для Пента первой жизненной и дипломатической школой.
Итак, осенью Пент С. приступил к работе в Таллинне. Сменным мастером на бумажной фабрике. То есть оказался на заурядной первой ступеньке в типичной карьере инженера. И мы обязаны воздать ему должное: по крайней мере вначале он стремился показать себя на нижней ступени устремленной вверх служебной лестницы весьма расторопным и дельным: мы видим, как сменный мастер берет пробу канифольного клея и вносит предложение об улучшении его качества, как внимательно он наблюдает за процессом, происходящим в большом смесительном бассейне; н-да, ламинарное течение переходит там в турбулентное, пожалуй, было бы полезно их измерить и изобразить графически. Склонив голову набок, серьезно изучает он и саму бумагоделательную машину. Кажется, что молодой специалист думать забыл о своей «избранности» и «исключительности». Однако горячий порыв постепенно затухает, поскольку на истовое кукареканье петушка, взлетевшего на первую планку лестницы, почти никто не обращает внимания: другие инженеры находят способы увеличить выпуск продукции и сократить затраты материалов, то есть занимаются конкретным и жизненно важным делом, а он измеряет какие-то скорости и ускорения и выглядит смешным в глазах невозмутимых сторонних наблюдателей. Толчет воду в ступе. Но кому же охота выглядеть смешным? И вскоре Пент машет рукой на теоретические изыскания, заводит дружбу с рабочими, перед которыми в глубине души робеет, пьет с ними в раздевалке пиво и, как ни странно, к нему начинают относиться лучше: говорят, что молодой инженер вживается, обретает место в коллективе и так далее. Когда Пент окончательно отказывается от всяких попыток рационализации, люди находят, что, кажется, чудак взялся за ум.
Страсти быстро проходят —были, есть и уж нет,как порхающей бабочкиисчезающий след…
заливается, вернее надсадно дребезжит подернутый плесенью репродуктор при входе в душевую. И как только дозволяют такие песни?! Впрочем, слова эти никого не трогают и не только из-за своего пессимизма, а еще и потому, что в помещении находится один лишь химик Пент, заступивший в ночную смену, да и тот сладко похрапывает, подложив под голову портфель. Он стал славным рядовым инженером. Однако спать на скамье не больно удобно да и не совсем прилично даже для рядового инженера, так что вскоре фортуна приводит Пента к так называемому розовому ящику.
10
«Розовый ящик» — что это такое? Мы слышали о «черном ящике» из области физики, да и в наших записках, кажется, о нем упоминалось. Обычно черным называют такой таинственный ящик, в который через точечное отверстие проникает луч света, но уже никогда из него не выходит наружу. Задняя стенка, на которую луч падает, сконструирована под таким углом, что он должен отразиться от нее на переднюю, затем на следующую и так далее. Углы отражения высчитаны так коварно, что луч никогда уж не выберется вон через входное отверстие. Так что черный ящик есть символ абсолютно черного тела, и умные головы, спекулируя мудреными понятиями, построили сложнейшую теорию, которая, как ни странно, привела к практическим результатам. Так что черный ящик физиков вовсе не такой черный ящик, какой был у дедушки одного парня и назывался камерой-обскура — на ее противоположной стенке можно было наблюдать изображение предметов, находившихся перед отверстием.
Если черный ящик был концом, гашением чего-то, то розовый ящик, наоборот, явился началом, краеугольным камнем весьма недурственной карьеры одного убогого инженеришки. И тут, пожалуй, пора сказать, что розовый ящик — это самый простой, очень большой ящик, куда валили бракованную продукцию бумагоделательной машины. Дело в том, что при запуске машины, операции самой по себе весьма хлопотливой, обычно не сразу получается бумага, соответствующая ГОСТу. Вес кубометра бумаги, процентное соотношение неорганических веществ и клея только тогда начинают соответствовать суровым требованиям стандартов, когда машина наберет определенную постоянную скорость и все параметры стабилизируются. А до этого она мечет ворохами, рушит девятым валом теплую, приятно пахнущую, бракованную бумагу, которую отправляют в большой ящик, чтобы затем снова пустить в переделку. Так что розовый ящик ничто иное, как временное пристанище. А розовым его называют потому, что бумагоделательная машина, возле которой он стоял, обычно выдавал розоватую потребительскую бумагу.
