Грэм Свифт - Свет дня
Но они просто смотрят. Такая у них работа. Ни во что не ввязываться. У них тоже проведена черта. У каждого она есть.
Почти четыре. Они все еще в фулемской квартире, шторы задернуты. Еще чуть-чуть — и я подъеду к дому, стану ждать, смотреть. Смеркается. Так, вы двое — да-да, вы и вы, — на выход, время истекло.
Смотрит на меня так, словно ищет что-то позади меня, что-то более важное, чем я. Мне из-за этого больно. Как будто сегодня я должен был прийти не один, захватить кого-то по дороге (я пытался). Гляди, кто здесь. Кого я привел…
И, было бы возможно, я бы сделал это. И это тоже. Надо — значит, надо.
Гляди: это Боб. Глядите все: Боб Нэш. Ошибка вышла!
Скажу: так, вы двое — считайте, что вам повезло. А я отойду, не буду мешать, моя работа наконец кончена.
Но мне больно.
Надо же — оказывается, мне сегодня должно быть больно. Нелепейшая штука: ревную ее к человеку, которого она убила. Хочу, чтобы он ушел из ее жизни. И он ушел, ушел. Но сегодня имеет право на свидание. Его день, я не могу против этого возражать.
Четыре часа дня…
Но он по-прежнему с женщиной, без которой, сказал, не может жить.
— На работе был утром? — спрашивает она.
Разговор ни о чем. Пустой разговор, не касающийся главного. Сидишь у больничной койки и беседуешь о погоде. Вокруг — может быть, двадцать таких же разговоров. Вопрос, которого тут лучше не задавать: как ты сегодня?
— Всего на час какой-нибудь заскочил. Потом на кладбище.
— Рита сейчас там?
— В офисе? Еще бы.
— Она знает, куда ты поехал?
— Перед тем как сюда? Конечно. Она знает, какой сегодня день, она не забыла.
Во взгляде появляется что-то испытующее. Иногда мне кажется, что Сара не прочь получить через меня весточку от Риты, пусть на словах. От другой женщины, из ее мира. И я бы передал, если бы мог, если бы было что.
Рита шлет тебе привет. И еще, чуть не забыл, она просит передать, что прощает тебя.
Я не все рассказал Саре про Риту — умолчал, например, про светло-розовый пушистый халат. Но она знает. Я знаю, что она знает, она умеет догадываться. Что-то вроде игры у нас. Нелепейшая штука. Игра в ревность. Как будто Саре можно ревновать, как будто она имеет право. И как будто я даю повод.
Но она смотрит на меня пристально, улыбка лишь угадывается. Как будто допрашивает меня. Еще одна игра. Из нас двоих — я под подозрением, даже чуть ли не признан виновным. Сара ловит меня, вгоняет в пот, сидя за своим пустым столом. Из нас двоих я живу в том мире, где человек может сбиться с пути. Как можно сбиться с пути в тюрьме?
— И что она думает?
— Рита? Насчет…
— Насчет.
— По-моему, Рита думает, что я спятил.
Опять опускает взгляд на свои руки. Она часто теперь на них смотрит, точно удивляется, что ей еще позволено их иметь.
— А ты так не думаешь?
— Я не спятил, сердце мое. И ты это знаешь. Я ей сказал, что даю ей выходной. Потому что сегодня… особый день. Потому что меня большую часть времени не будет. Но чтобы Рита взяла выходной? Она на месте и вкалывает вдвое против обычного.
— А ты лодырничаешь.
— Да. Не спятил, просто лодырничаю.
Улыбка становится шире. Между нами пустой стол. Случается, что мы забываем, кто из нас где. Я пришел к ней на свидание или она ко мне?
Еще одна наша игра, большая долгая игра. Не тебе дали срок, сердце мое, а мне.
— Она преданная женщина, Джордж. Тебе повезло, что она у тебя есть.
— Еще бы.
Хотя я мог бы сказать ей, смело мог бы сказать ей прямо сейчас: я думаю, Рита хочет уволиться. Это положит конец нашей игре, нашей маленькой игре в ревность. Это будет означать, что Сара выиграла. Рита собирается от меня уйти, я улавливаю сигналы.
(Рита их тоже улавливает.)
Но я знаю, что сейчас говорить об этом Саре не надо. Не те слова, что она хотела бы услышать. Мол, Рита решила, что с нее хватит, она сдается, уходит.
— Да, — говорю я. Смотрю ей прямо в глаза. — Мне очень повезло.
Странно, сколько всего можно сказать здесь, где уединиться невозможно. Как будто под словами, которые произносишь, кроются другие, шифрованные.
Странно, какие признания можно тут сделать.
Но я не сказал Саре всего. Говорит кто-нибудь кому-нибудь все? Есть вещи, которых я не могу пока Саре сказать и не скажу. Может быть, никогда не скажу.
48
Он запустил мотор и выехал с автостоянки. Я — за ним, к его дому.
К дому? Что это означало в тот вечер для Боба Нэша?
Мы оставили позади переплетение дорог на территории аэропорта, где можно проплутать целую вечность, и выехали через туннель под взлетно-посадочной полосой.
Можно ли, следуя за машиной, понять по ее движению, что на уме у водителя? Можно ли читать в машинах, как в лицах? Вряд ли. Он не гнал — наоборот. Опять выбрал медленный ряд. Я мог бы подумать: это хорошо, он понимает, что должен в таком состоянии быть осторожным. Хочет добраться без приключений.
Когда мы свернули с автострады и не спеша поехали по эстакаде, я рискнул пристроиться прямо за ним.
Что, хотел дать о себе знать — понукая его, чуть не толкая?
Если бы он не думал только о своем, мог бы обратить внимание на зеркальце. Что это за тип за мной едет? Дистанцию не может держать.
Понедельник, вечер. В этом направлении машин мало. До Бичем-клоуз можно доехать за полчаса. Но вместо того чтобы свернуть на Норт-Серкьюлар-роуд — первая возможность, через мост Кью-бридж, попасть в Уимблдон, — он поехал прямо, а когда повернул на Хаммерсмит, не воспользовался второй возможностью — через мост Хаммерсмит-бридж, — а двинулся дальше по Хаммерсмитской кольцевой развязке и выбрал поворот на Фулем.
Все же оставалась возможность добраться до Уимблдона через Патни. Но он не заглядывал мысленно дальше Фулема — я уже догадался. Он проделывал обратно тот же путь, что и двумя часами раньше, как будто хотел заставить время идти назад.
Я не рассказывал этого Саре — что на обратном пути он заехал в Фулем. Не потому задержался, что попал в пробку, не потому, что взял медленный темп и даже останавливался прийти в себя. Нет, он отправился на ту квартиру.
И я не рассказывал Саре о том, что случилось на Фулем-Пэлис-роуд вскоре после поворота на Хаммерсмит.
Зажегся красный свет; между Бобом и светофором не было ни одной машины, только ярдов пятьдесят дороги. Но он не притормозил, наоборот — в первый раз внезапно ускорился. В первый раз понесся как лихач.
Это не был оживленный перекресток, вправо и влево шли второстепенные улицы, но перед нами как раз показался длинный, высоченный, медленно движущийся автофургон. Боб нажал на акселератор, потому что увидел возможность. Голову даю на отсечение. Потому что увидел: автофургон вот-вот перегородит улицу точно стеной.
Ошибка? Не заметил красного света, думал о другом? Нет. Я тренированный наблюдатель. Наблюдать — моя специальность. Он нарочно ускорился, он знал, на что идет.
И нажал на тормоз только в такой момент, что, будь у него шины похуже или не будь дорога сухой, дело все равно могло бы кончиться плохо.
Фулем-Пэлис-роуд. Вправо Уинслоу-роуд, влево Сент-Данстанс-роуд.
Опять полицейский. В голове рапорт о не-случившемся дорожном происшествии. Стандартные фразы. Расстояние, направление, скорость. Профессия есть профессия — делаешь свое дело. Только когда он затормозил и автофургон прополз, освободив наконец дорогу, я увидел, где мы находимся. Больница Чаринг-Кросс. Чуть южнее Хаммерсмита. На левой стороне, впереди, за светофором — больница Чаринг-Кросс.
Я не говорил этого Саре. Маршу тоже.
Необходимая встряска? Момент истины? Устроить самому себе шок? Жизнь, которая была его жизнью, — вон она, там, совсем близко.
Его могли внести на носилках. Удобно. Рукой подать. Отделение скорой помощи. Кто-то мог вдруг его узнать. Господи, это же Боб Нэш!
Но он остановился.
Могло случиться так, что ей пришлось бы к нему ездить. Самой быть посетительницей, не догадываясь, какое это невероятное везение, какое счастье под видом несчастья. Это могло спасти их обоих. Состояние крайне тяжелое, потом лучше, лучше. Это могло соединить их прочней, чем срастались бы его переломанные кости.
«Чудом остался жив». Да нет, лучше! Вдвое лучше.
А меня и не видно было бы, и не слышно.
Или он умер бы. Тоже вариант. Она бы так и не узнала, на что способна. Понятия бы не имела. Думала бы, что случилось самое жестокое из возможного (и к кому могла бы обратиться в поисках утешения?). «Трагическое происшествие» — в этой точке. Думала бы даже — ведь это была ее «уступка», — что сама во всем виновата.
Но она не была бы сейчас здесь. Время посещений, как в больнице. И я не был бы.
Скрежет резкой остановки. Пешеходы замерли. Повернулись, взглянули, пошли дальше. Но водитель автофургона, скорее всего, ничего не заметил из своей высокой кабины.
