Николай Камбулов - Разводящий еще не пришел

— Понял, товарищ лейтенант.

— В следующий раз обращайся ко мне в любое время. Помогу. — Узлов взял гитару, сел . на диван, вполголоса запел:

Не видно в небе месяца,В домах огни не светятся.Лишь песня соловьинаяЗвучит в ночной тиши...Про верность лебединуюПослушай, ненаглядная,И все мои сомнения.Признаньем разреши...

— Мне надо идти, скоро вечерняя поверка, — заторопился Цыганок.

Но Узлов не отозвался. Он пел задумчиво, и было заметно, что мысли его бродят где-то далеко-далеко. Цыганок вздохнул и, не повторяя вопроса, тихонько вышел из комнаты, но тут же вернулся. Узлов еще пел, все так же тихо, задумчиво. Цыганок дослушал песню, сказал:

— Товарищ лейтенант, помните сбор по тревоге? Красиво получилось! Всех опередили. Это я придумал, перед самым подъемом аккуратненько рассовал всем обмундирование под одеяла, и ребята заранее оделись, лежа в постели. Вот оно как было-то.

— Зачем вы мне об этом рассказали? — спросил Узлов. — Вас надо наказать, вы допустили грубейшее нарушение порядка!

Цыганок этого не ожидал. Он тихо промолвил:

— Нарушение... Всегда у меня так получается: думаешь, как лучше сделать, а выходит фактическая карусель. Да-а, служба. Академик и тот, наверное, не сразу может стать хорошим солдатом. Подтянусь, товарищ лейтенант.

Когда Цыганок ушел, Узлов, лежа в постели, долго удивлялся поступку солдата, пытаясь правильно оценить его, но так и уснул, не придя ни к какому решению. Во сне Узлов увидел дядю. Поэт читал стихи про зори тихие и про умытую росою травушку-муравушку. Потом откуда-то появился Цыганок и погрозил дяде банником, и тот сразу умолк... И еще какая-то чертовщина снилась.

Полк готовился к выезду в зимние лагеря: Громов наметил отработать там комплекс боевых стрельб. Хозяйственники вытаскивали из складов запыленные палатки, печки-времянки. Огневики и разведчики с утра и до вечера были заняты тренировками в парке и в учебных классах. В полку уже забыли, когда выезжали на длительное время в поле. Боевые стрельбы проводили обычно так: выскочат батареи на полигон, отстреляются и к вечеру снова в казармы.

По распоряжению Громова лейтенанту Узлову была предоставлена полная самостоятельность в подготовке взвода к боевым стрельбам, и он так увлекся, что на время забыл и о своем рапорте, и о том, что он — всего-навсего дублер Шахова. После занятий Узлов, возвращаясь в общежитие, всегда шел мимо винтовочного полигона, останавливался на минутку, вслушиваясь в перестук глухих выстрелов. По звуку он определял почерк Шаховской работы, и ему становилось немного грустно, от чего — он и сам не знал...

Был субботний день. Узлов поручил сержанту Петрищеву вести взвод в казарму, а сам прямо из парка направился в помещение винтовочного полигона. Но здесь Шахова не оказалось. Узлов решил сходить в клуб. В фойе его встретила жена Крабова — Елена: она поджидала участников художественной самодеятельности, чтобы провести очередную репетицию.

— Вы мне как раз нужны, — сказала она, беря из рук Павлика изрядно потрепанный сборник пьес. — Лейтенанта Петрова отзывают в штаб артиллерии, а он у нас репетировал роль слепого сына. Мне Бородин говорил, что вы в училище увлекались самодеятельностью.

Узлов отшутился:

— О, нет!.. Роль злодея я бы еще сыграл, товарищ Крабова, но в современных пьесах злодеев не выводят. Говорят, все злодеи в нашей стране задохнулись без соответствующей атмосферы.

— Я серьезно предлагаю, товарищ Узлов. — Елена раскрыла сборник. — Вот познакомьтесь с текстом. У вас лицо выразительное, немного грима — и будет то, что нужно.

— А усы?

— Усы можно сбрить. Они вам не идут, верное слово, не подходят. Читайте, читайте, — настаивала Елена. Она посадила Павлика в кресло и ушла в комнату начальника клуба, чтобы позвонить в подразделения.

— Ты чей будешь? — спросил Узлов у Павлика.

— Папин.

— А фамилию свою знаешь?

— Знаю, Бородин. Мой папа майор.

— Понятно. Значит, твой папа партийный бог?

— Бога нет, — сказал Павлик. — Хотите, ракеты покажу? Они в тетиной сумке. Вы не бойтесь, они игрушечные, не стреляют.

— Нет, не надо, — сказал Узлов, удерживая Павлика. — Потом, в следующий раз.

Он прочитал список действующих лиц. «Иван, слепой сын Матрены, — повторил мысленно. — Слепой, потерял зрение на войне... Н-нда. В жизни есть люди с хорошим зрением, а дальше своего носа не видят, слепые по разуму. Может быть, и я такой?» Он бросил сборник на стол.

— Скажи тете Лене, что я еще зайду, — наказал он Павлику, уходя в общежитие.

В комнате на столе лежали письмо от тети Нелли и записка Шахова. Игорь писал: «Дмитрий! Я срочно уехал в Нагорное, на артиллерийский склад. Если удастся, останусь в городе, схожу в кинотеатр. Приезжай, буду ждать в бильярдной. Письмо это мне передал почтальон. Опять от Заречного!»

Узлов распечатал конверт.

«Здравствуй, дорогой Димочка! — писала тетя. — Свершилось чудо! Твой дядюшка уехал в Сибирь, в творческую командировку. Он будет читать новые стихи на какой-то стройке в горах. Заречный среди сугробов и гор! Это чудненько. Постарайся встретиться. Дядя повез тебе новые книги молодых талантов — повесть и сборник стихов. Эти вещи я не читала, Федор Семенович от них в восторге, а другие говорят: дрянь. Вполне возможно, что и дрянь.

Готовишься ли ты к вступительным экзаменам? Или передумал? Димочка, наверное, нелегко тебе стрелять из пушек на лютом морозе, в снегах сибирских, в тайге непролазной?

Вот и все. Обнимаю и целую».

Да, это было письмо тети Нелли. Она всегда так писала — немного сумбурно, заканчивала как-то уж очень неожиданно. Узлов мог бы на слух определить, что это писала тетя Нелли. Ему нравились ее письма.

За перегородкой, в комнате Громова, надрывно звонил телефон. Звонил до тех пор, пока кто-то не громыхнул дверью и не взял трубку. По голосу, еле доносившемуся. Узлов определил, что этот «кто-то» — сам командир полка. Чтобы не стать невольным подслушивателем разговора Громова, лейтенант наспех оделся, вышел в коридор.

«Разве найдешь его, — подумал о дяде Узлов. — Сибирь — это тысячи километров, сотни новостроек... Смешная ты, тетя Нелли...» Он решил не ехать в Нагорное, а пойти в клуб, посмотреть репетицию. Узлов отыскал сапожную щетку, почистил сапоги. Когда разогнулся, в окошко увидел подошедшую к штабу крытую брезентом машину. К ней с чемоданом в руке спешил командир второго огневого взвода лейтенант Петров. Позади скрипнула дверь. Узлов быстро повернулся: перед ним в наброшенной на плечи шинели стоял Громов, держа в руках маленькую записку.

— Товарищ Узлов, к вам приехал дядя. Ждет вас в гостинице, вот номер комнаты. Поезжайте вместе с лейтенантом Петровым. Оказывается, дядя поэт... Заречный. Читал его стихи, неплохо будто бы пишет, неплохо... Поезжайте, поезжайте. Да, может быть, вы пригласите дядю к нам, в полк? Примем хорошо, послушаем. Как, приедет?

— Не знаю, товарищ подполковник. Постараюсь уговорить. Об армии он не пишет уже лет десять. Не знаю, что он может прочитать...

— Стихи, — сказал Громов, улыбаясь одними глазами. — Хорошие стихи волнуют любого человека, независимо военный он или штатский. Постарайтесь уговорить на завтра.

— Слушаюсь, товарищ подполковник!

Громов усмехнулся:

— Я вам не приказываю, лейтенант, прошу. Поняли?

— Понял, товарищ подполковник.

— Желаю удачи, — добавил Громов, открыв дверь в свою комнату.

Отыскав в бильярдной Шахова, Узлов потащил его в гостиницу, расположенную через две улицы от кинотеатра.

— Ты скажи, зачем идем туда? — допытывался Шахов, упираясь.

— Дядя приехал, ждет в гостинице.

— Твой?

— Да, мой.

— Заречный?

— Он самый.

— Не пойду, — отрезал Шахов. — Опять начнет тебе морочить голову. Нет уж, пусть делает это без меня.

Узлов начал упрашивать Шахова, сообщил о письме тети Нелли, о просьбе Громова пригласить дядю в полк. И Шахов согласился.

Они вошли в номер, когда Федор Семенович стоял посередине комнаты и репетировал чтение стихов, выразительно жестикулируя руками.

— А-а, мои дорогие мальчики! Пришли! — Он бросился обнимать племянника. Долго тискал его, целуя в щеки и в губы. Плотный, с небольшой пролысиной, в изящном темном костюме, с галстуком «бабочка», дядя походил на эстрадного артиста. — Ну, мальчики, прежде всего — прошу к столу. Сейчас мы позвоним в ресторан.

Федор Семенович схватил телефонную трубку и начал перечислять, что принести в номер. По мере того как он называл блюда и вина, у Шахова все больше расширялись глаза, и, когда у поэта на левой руке оказались все пальцы загнуты, а он продолжал заказывать, Шахов покачал головой, сделав Узлову знак на дверь. Тот понял его, но только пожал плечами.

Положив трубку, Федор Семенович вновь обнял Узлова:

— Так-то, Димочка. Вот я и в Сибири. А ты думал, не приеду? Приехал, привез интересные новинки. Повесть — вещичка первой свежести в литературе. А, что я говорю! Потом, это потом, сначала поужинаем.