Ксения Кривошеина - Недоумок
В общем, шарму Парижа Александр Сергеевич не поддавался, но потом устал бороться, и его доспехи стали покрываться дырками и ржавчиной. Он вышагивал по городу километры, фотографировал, записывал, сидел на набережных, рылся на книжных развалах, наблюдал, слушал уличных музыкантов, уже не стесняясь, глазел на шикарные витрины магазинов и заглядывал в глаза прохожих и не мог понять, чем отличаются эти лица от русских. Потом сообразил — выражением глаз, не было в них угрюмости и затравленности. С каждым днем ему все больше нравился Париж, таким он его не представлял, в нем была не киношная красота, здесь хотелось жить, этот город незаметно овладел Голицыным, и однажды он окончательно сдался. Он перестал сравнивать его с Москвой, он уже не цеплялся за стереотипы: «а у нас лучше, чище и негров нет…», он кинулся в объятия вечного города, как истосковавшийся по любви советский турист кидается к молоденькой проститутке с площади Пигаль. И еще Александр Сергеевич окончательно признался себе, что будь ему сегодня двадцать лет, он не задумываясь остался бы здесь навсегда, хоть бездомным бродягой: все равно с голоду не помру, а назад в Москву не хочу!
Три недели командировки предстояло провести в напряженной работе. Переводчица созванивалась по списку, оператор набросал примерную сетку съемок, а у Голицына в голове не было ни идей, ни мыслей. Тексты сценариста он читал, старался за месяцы перед отъездом понять, о чем этот фильм должен рассказать, но, кроме абстрактных говорящих голов на экране, представить ничего не мог. Главное, он никак не мог ухватить идею, на какие темы задавать вопросы. Не сводить же все к бытовухе? Хотелось поснимать на знаменитом кладбище Сент-Женевьев-де-Буа и в соборе на улице Дарю. Пока он в Москве, обложившись текстами, книгами и журналами, пытался выстроит, как говорится, «концепцию» фильма, для него неожиданно открылось много интересных подробностей. Биографии будущих героев фильма поражали не только фамилиями. Среди них были ученые, высланные из СССР на знаменитом «философском пароходе», офицеры, сражавшиеся у Врангеля и Деникина, а потом в рядах Сопротивления, графы и князья, богословы и иерархи церкви, дипломаты, сделавшие блестящую карьеру в международных организациях, банкиры, писатели, художники, манекенщицы, актеры и, конечно, шоферы такси. Франция стала для них второй родиной, они любили ее как могли, сохранили на чужбине русский язык и культуру.
Дни летели быстро, вроде бы все шло по плану, каждый визит был заранее расписан, снимали много. Голицын не мог вообразить, что встретит таких интересных людей, в какой-то момент он понял, что снимать по сценарию невозможно, что люди и судьбы выходят за рамки казенных страниц писателя-журналиста. Надуманных вопросов этим почтенным старикам можно было даже не задавать, беседа завязывалась сама собой, и чем дальше, тем больше хотелось узнать о жизни каждого, их рассказы вызывали у Голицына странные чувства. Никогда он не предполагал, что этот пласт России, потерянный для страны навсегда, всколыхнет в нем такую бурю противоречивых мыслей, с какого-то момента он перестал себя контролировать и стал задавать откровенные вопросы. Чаще всего съемки затягивались, их поили чаем, угощали ужином, приглашали приходить еще.
Неприятно было Голицыну, что переводчица всегда и всюду сопровождала их, наводила на себя вид наивной девочки, задавала странные вопросы, в основном по биографиям, рылась в семейных альбомах и постоянно включала свой магнитофон.
По составленному расписанию съемок выходило, что к князю Михаилу Кирилловичу Голицыну они должны были попасть сразу по приезде в Париж. Переводчица ему позвонила, и он дал свое согласие на съемки. Но не мог себе позволить Александр Сергеевич этой встречи, не подготовившись к ней, поэтому он уже во второй раз, под разными предлогами, ее откладывал. После разговора с писателем он твердо решил, что если и встретится со своим родственником, то расскажет ему всю правду, а потому беседа эта должна произойти без свидетелей.
Оператору он доверял, тот был хорошим парнем и нос в чужие дела не совал, а вот переводчица всегда была начеку. «Все равно, будь что будет, обратной дороги у меня нет». Он так долго обдумывал свое решение, что заранее знал, как поведет разговор с князем, и был уверен, что получит не только моральную поддержку, но и практические советы.
Наконец он ему позвонил. Представился — режиссер фильма, фамилию свою не назвал, а только имя и отчество, сказал, что необходимо обсудить детали будущей съемки.
Из посольства Голицын должен был исчезнуть незаметно, но, конечно, так, чтобы его сразу не хватились, а потому он написал в записке оператору, что вернется сегодня поздно, ждать к ужину его не нужно, запихнул в спортивную сумку самые необходимые вещи, фотоаппарат, документы, деньги. Их было мало, но на первое время хватит. Что такое первое время, он себе плохо представлял.
До дома, где жил князь, он решил дойти пешком, как-то раз он уже заблудился в метро, а опаздывать к назначенному времени ему не хотелось. Голицыну предстояло пройти большое расстояние, но это его не смущало. Серый декабрьский день, напоминавший дождливую московскую осень, подходил к концу, каждая улица по-праздничному светилась и мигала тысячами разноцветных лапочек. Рождественские базары, серебристые гирлянды, елки, нарядные витрины — к этому празднику французы готовились с особой любовью. Рыбные лавки переполнены «морскими зверушками», мясные — с преобильным разнообразием пернатой, хвостатой, клыкастой и пушистой дичи, шоколадные и марципановые пирамиды, заморские фрукты, грибы и ягоды со всего мира и миллионы разных вкусностей призывали в эти дни парижан, не задумываясь о грехе чревоугодия, кинуться в объятия «рождественского Бахуса».
Суета предпраздничной толпы Александра Сергеевича не раздражала, он был соучастником ее веселой беззаботности, на душе хорошо, спокойно, назад дороги нет. Наконец-то он перережет пуповину, она и так держится на истлевшей ниточке. После смерти матери все попытки как-то наладить семейную жизнь не удались, а последние события (а может, это был знак свыше?) подтолкнули к решению. Что ждет впереди? Было бы неправдой сказать, что он не задумывался о будущем, но в парижской суете страх неизвестности пьянил, хотелось верить, что он сумеет справиться, а родственник ему поможет. Об Ольге он не думал, скорее знал, что ей в результате без него тоже лучше. Теперь другие времена, в худшем случае с ней поговорят, строгих санкций не последует, да и работа ее вряд ли пострадает, о сыне он тоже не беспокоился, у него наметился свой путь, а Ольга ему объяснит, какой он «плохой отец — предатель».
Голицын всегда носил с собой фотографии мамы и отца, сегодня он их покажет. «Интересно, похож ли князь на папу?»
* * *В кресле за большим письменным столом сидел Светлейший князь Михаил Кириллович Г. Все стены кабинета плотно завешены: старые карты, фотографии военных, небольшое место занимала коллекция кинжалов и сабель, над камином, в массивной золотой раме, портрет Государя Николая II. Светлейший страдал одышкой, был грузен, с крупными чертами лица, лысиной и совершенно не походил на тот семейный тип, о котором Голицыну говорила мать.
Хозяин был неразговорчив и настороженно наблюдал за гостем.
Александр Сергеевич растерялся, не знал с чего начать. Вся продуманность разговора улетучилась.
— Я принес вам показать кое-какие фотографии… семейные, — он протянул их через стол. Светлейший достал из ящика стола толстое увеличительное стекло и поднес фотографии к носу.
— Это кто, позвольте вас спросить?
— Мои родители. Их фамилия Голицыны.
Князь небрежным жестом отбросил фотографии и откинулся в кресле. На его толстых губах появилась ироническая улыбка.
— Так вы, значит, из Голицыных? Да, я слышал, что в Москве оставались какие-то родственники. Но раньше они не проявлялись. Почему сейчас все бросились искать своих предков? Раньше о таких, как мы, в СССР старались не вспоминать. Что, страшно было?
Александр Сергеевич реакции такой не ожидал.
— Понимаете, я впервые оказался за границей, моя мать давно скончалась, она мне рассказывала о семье, особенно об отце, он ведь был арестован, мы потом скрывались, боялись, что и нас…
Князь слушал, не перебивал.
— Мы приехали снимать кино об эмиграции, об этом вы уже знаете, вам звонили, рассказывали. Я согласился быть главным режиссером этой ленты только потому, что хотел познакомиться с вами. Мы ведь уже со многими встретились, на меня эти русские произвели огромное впечатление.
— Неужели все произвели на вас такое впечатление? Видно, большинство из них несли свои благоглупости о великой России, которая возрождается. И что теперь они смогут кататься к себе на родину и плакать под березками. Не так ли? Я тоже был на приеме в посольстве, когда приезжал Ельцин, слышал его речь. Ну, достаточно трогательно. Многие из моих друзей там даже прослезились. Вы сами-то верите, что после семидесяти лет Страна Советов начнет подниматься с колен? Ведь политической жизни у вас нет. Какие перспективы? — Такого поворота Голицын не ожидал. Эмигранты, которых они снимали, действительно, о политике не рассуждали.
