Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2009)
А рука обвивается вокруг его шеи. Он испуганно обеими руками хватается за нее. “Какую же мне еще молитву прочитать?” — думает он и начинает сбивчиво читать другую молитву, но божественные слова не действуют на эту руку — она не исчезает. Он мечется, задыхается, выбивается из сил, отталкивая в сторону ветрового стекла мягкую как тесто руку, но бесполезно…
21
Даже проснувшись, он не мог преодолеть свой ужас. Встал, умылся. Вспомнив поверье, что страшные сны сначала следует рассказать бегущей воде, стал, пристально глядя в шумно спускающуюся с крана струю, мысленно вразброд повторять увиденное. Он сполоснул пересохший рот. Чтобы рассеять свой страх, стал искать, чем бы ему заняться.
22
Как-то раз Махсум, возвратившись то ли с базара, то ли из мечети, сказал: “Вы слышали, говорят, со следующего года плата за кабельное телевидение будет совсем дешевой. Может, подпишемся?” Марлен возмущенно произносит: “Ну что вы за человек, телевизор-то не на что починить, а вы о кабельной антенне размечтались?!” — “Так я из-за того, что она подешевела”, — только и сказал Махсум, пожав плечами. Не знаешь — не то смеяться, не то плакать.
23
В последние годы им обоим жилось несладко. Если бы не сто-двести долларов, время от времени присылаемые детьми с оказией, то они бы сидели на сухарях. Иногда приходилось даже вместо заварки использовать остатки вчерашнего чая. В такие дни они вспоминали свое голодное детство. “А как перебиваются остальные?” — спрашивали они друг друга.
24
Рука старухи, роющейся в мусорном ящике, в предрассветной мари тоже казалась белой. Марлен разглядел еще брови, наведенные сурьмой, и три некрасивые точки на запястье — след от чернил, наносимых иглой под кожу, — украшение, свойственное сайрамским женщинам.
Однажды Марлен возвращался из поликлиники и увидел три апельсина, валявшихся возле мусорного ящика за домом. Привычка бережно
относиться к еде заставила его нагнуться и подобрать их, в то же мгновение он почувствовал такой смрад, несущийся из мусорного ящика, что даже несколько опешил. От позора он не знал, куда себя деть, в растерянности оглянулся по сторонам. И все же принес домой эти три апельсина. Но до сих пор он не решался их съесть: казалось, не пройдет в горло. Три апельсина, как желтое троеточие, все так же лежали на подоконнике.
25
“Мы свернули с пути истины, — говорил Махсум, — вот почему на нас снизошли эти испытания”. В такие минуты Марлен, выходя из себя, пускался в спор: “А как вы жили до революции, когда шли по этому пути?! А вон посмотрите, что происходит с афганцами, не свернувшими с пути истины!” Махсум в большинстве случаев не встревал в спор, пожимал только плечами: “Да я так, к слову”. Но однажды не выдержал и взбунтовался:
“И что хорошего в этом Западе, который вы так хвалите?” — “Я не Запад хвалил, а имел в виду нашу старую жизнь!” — еще больше распалился Марлен. Их взгляды невольно остановились на портрете “отца народа”, стоявшем на полке, и оба замолчали.
26
Марлен выходил из себя не зря. Дело в том, что отец Махсума был некогда начальником районной милиции. Хоть сам Махсум об этом ничего не говорил, но Марлен в свое время навел справки в соответствующих местах и еще до свадьбы дочери все знал. Думал, что со временем Махсум сам все расскажет. Однако он не проронил ни слова даже тогда, когда они поселились вместе. Он почему-то ни за что не хотел рассказывать о том, что отец боролся за установление советской власти и был отравлен врагами народа, что пионер Махсумбай впоследствии воспитывался на руках тетиного мужа — знатока Корана и до того, как забрали на фронт, успел выучить несколько сур.
27
Впрочем, что обижаться на Махсума, ведь он и сам нигде ни словом не обмолвился о своем отце, боровшемся в рядах фашистов против большевиков за освобождение Туркестана?! Ладно бы только это. Это-то ни за что не разоблачишь, хоть работай в рядах милиции. Потому что один-единственный свидетель Касымкори — и тот уже покоится вместе со своей тайной глубоко под землей. Душу Марлена втихую терзал другой вопрос… Почему Махсума удовлетворяет их нынешнее собачье существование? И не только удовлетворяет, а прямо-таки вызывает в нем гордость. Молодежь, ходившая к Махсуму для освоения Корана, готова была вспыхнуть, как спички. Ей невозможно было втолковать что-либо, они считались только со своим мнением. Он часами спорил с этими сосунками, пытаясь разъяснить преимущества старого строя.
28
Будущие блюстители ислама, шепча в коридоре, кто — “лицемер”, кто — “жертва периода”, а кто и сочувственно — “бедняга”, неслышно надевали калоши и удалялись. Марлен потом обижался на Махсума. “Вы больше не пускайте их в дом! Что вы! — произносил он по-русски. — Это же настоящие экстремисты, радикальные фундаменталисты!” Так набрасывался он на свата. Сват же в смущении начинал мыть пиалы, из которых пили его ученики, или мести коридор. Марлен в сердцах махал на него рукой и уходил в свою комнату, где принимался за чтение принесенной вчера из библиотеки брошюры “Ислам: правда и вымысел”, собираясь нанести этим сосункам последний удар.
29
Махсум же, моя посуду или подметая коридор либо лестницу, вспоминал неожиданные реплики двоюродного брата Солихана-тура. “Эй, сват-то ваш из религиозной семьи происходит, отец его в детстве заставлял заучивать божественные суры Корана”, — сказал он раз, вернувшись из Турции. Правда, он тут же переключился на другую тему, заморочив ему голову десятью килограммами меда и восемью биноклями, повезенными в Турцию. “На вырученные за них деньги я купил вот этот золотой перстень”, — демонстрировал он свою драгоценность, надетую на безымянный палец с ножку ребенка.
30
Расспросить подробности у свата Махсум стеснялся. Откуда тогда ему было знать, что скрывшийся у себя в комнате Марлен вспоминал о матери Махсума Рахиме-опа! О ней он также навел справки в период сватовства, когда начались взаимные визиты, подобающие знакомству семей и установлению родственных отношений. В доме Махсума на глаза попадалась странная старушка. Стоило завидеть ее чужому, как жена Махсума или кто-либо другой из их семейства уводили старуху подальше от гостей. В тридцатые годы эта женщина, похоронив мужа-милиционера, оставив в кишлаке сына, уезжает в город, где устраивается работать на текстильный комбинат, а по вечерам учится в ФЗУ, повышает свой политический уровень и выбивается в ряды передовых людей своего времени. Во время войны мужчин забирают на фронт. Выдвигается лозунг “Все для фронта, все для победы!”. Ставшая партийным руководителем Рахима-опа занимается тем, что гоняет женщин на работу…
31
Пути людские неисповедимы.
Марлен, услышавший, что мать его в кишлаке осталась одна без присмотра и перебивается тем, что время от времени читает Коран на женских посиделках, не находит себе места. Он тут же перевозит мать в город и поселяет в своей квартире, отдав под присмотр дочки — Клары. Студентка Клара, подражавшая во всем молодогвардейке Ульяне Громовой, разговаривала с кишлачной бабушкой только по-русски, очевидно считая ее за прислугу. Она специально приводила подруг, чтобы подразнить ее. Подмигнув им, она говорила: “Бабушка, посмотри, вода на плите согрелась?” Отставшая от цивилизации бабушка доверчиво совала палец в кипяток и, ойкнув, подносила ко рту. Клара начинала весело и громко хохотать, а смущенная бабушка, завернув палец в полотенце, печально смотрела на девиц. “Ты хоть мыла руки?” — спрашивала Клара, перестав хохотать.
И бедная старуха, виновато склонив голову, повторяла с акцентом незнакомые ей слова, заученные накануне: “Мулён рас мила, мулён рас…” Комнату вновь потрясал неистовый хохот.
32
Интересно, который час?
33
Один из десяти дней и в молодости проходит без сна. Не оттого, что безответно влюблен или проводишь страстную ночь, а просто потому, что не идет сон, и ты переворачиваешься с одного бока на другой. Мысль, катясь, как клубок, по разным закоулкам, упирается в конце концов в прикрытое фиговым листком проклятое хозяйство. Эта тема еженощно не теряла актуальности и в Суворовском училище. Накануне экзаменов командир взвода Фомченко предупреждал: “Мужики, о п…е ни слова, перед экзаменами надо выспаться!” Предупреждение было уместным. Потому что взвод напоминал осиное гнездо, состоящее из трутней, и не переставал жужжать допоздна, обсуждая на разный лад известное хозяйство, отчего двадцать восемь отчаянных голов возбуждались и готовы были порвать удила, как жеребцы, увидевшие кобылку. То ли это наследие Адама, то ли такова природа мужчины, но причина бессонных ночей заключалась тогда в этом.
