Сара Дессен - Просто слушай
Глава двенадцатая
Мама вернулась после первой за год поездки отдохнувшая, помолодевшая и с новым маникюром. И все бы было просто замечательно, но появившиеся силы она целиком и полностью направила на событие, о котором я и думать не могла, но избежать которого не представлялось возможным: осенний показ мод.
— Значит, сегодня ты едешь в «Копфс» на примерку, завтра — на обычную репетицию, — сказала мама, пока я вяло ковыряла завтрак, — а в пятницу на генеральную. К парикмахеру в четверг, а на маникюр я тебя записала на утро субботы. Как тебе такой расклад?
Я все выходные провела так, как хотела, и почти не работала последние несколько месяцев. Так что неудивительно, что расклад меня совсем не устроил. Но я промолчала. Меня очень пугали события предстоящей недели, особенно сам показ, но зато после ждала награда: поход с Оуэном в «Бендоу».
— Я вот тут подумала, — продолжила мама, — в «Копфсе» скоро начнутся пробы для весенних показов, но тебя увидят в субботу, заранее, и это просто здорово, как думаешь?
Ужас какой-то! Я знала: нужно сказать маме, что я больше не хочу быть моделью. Но тут я вспомнила, как мы разыгрывали возможный разговор во дворе с Оуэном, и даже тогда я не смогла себя пересилить. Мама сидела напротив и пила кофе. Я вспомнила Ролли: момент просто идеален! У нее упал свитер, и я могу его поднять. Но, как и Ролли, я промолчала. Скажу позже. После показа. Непременно.
Пока я буду показывать наряды в «Копфсе», моя сестра Кирстен тоже будет выступать перед публикой. Но совсем по другому поводу. Накануне она наконец-то прислала мне свой фильм. Обычно Кирстен любила все объяснять и рассказывать, иногда даже с излишними подробностями, поэтому я очень удивилась, прочитав письмо:
«Привет, Аннабель! Вот фильм. Напиши, как он тебе. Люблю, целую, Кирстен».
Первым делом я промотала письмо вниз. Если уж по телефону сестра могла болтать часами, то и электронную почту она использовала по полной программе. Но продолжения не было.
Я нажала на «загрузку». На экране появились синие квадратики. Когда видео загрузилось, я нажала на «проигрывать».
Первым делом на весь экран появилась трава. Красивая, зеленая, как на площадке для гольфа через дорогу, то есть полностью покрытая химикатами. Затем камера отъехала, и показался белый дом с красивой голубой отделкой. Мимо на велосипедах промчались две фигуры.
После чего показали их лица: девочка, блондинка, лет тринадцати и худенькая брюнетка — она едет сзади.
Вдруг блондинка обернулась и принялась быстро-быстро крутить педали. На экране мелькали то ее ноги, то развевающиеся на ветру волосы, то красивый задний план: спящая на тротуаре собака, мужчина, поднимающий газету, синее-синее небо, разбрызгиватель над цветочной клумбой… Чем больше набирал скорость велосипед, тем быстрее сменяли друг друга картинки. Наконец девочка остановилась у Т-образного перекрестка и обернулась. Далеко позади посредине дороги валялся велосипед, одно колесо у него крутилось, а за ним сидела брюнетка, держась за руку.
Блондинка быстро подъехала к ней:
— Что с рукой?
— Не знаю. — Брюнетка покачала головой.
Блондинка подъехала поближе.
— Давай залезай.
Брюнетка устроилась на руле, придерживая больную руку. Блондинка поехала вперед. И снова на экране замелькал задний план, но только собака на этот раз лаяла, мужчина споткнулся, нагнувшись за газетой, небо посерело, разбрызгиватель, зашипев, обдал водой проезжающую мимо машину, и по ее бокам потекли капли. Вроде все так же, но в то же время по-другому. Изменился даже появившийся вдалеке дом. Камера отъехала назад, и блондинка, заехав во двор, остановилась. Брюнетка слезла с руля, крепко прижав больную руку. Девочки бросили велосипед на траву и побежали к дому. Поднялись по лестнице. Кто-то, но неясно, кто именно, распахнул перед ними дверь. Девочки вошли, и на экране снова появилась трава, яркая, неестественная и пугающе зеленая. На этом фильм закончился.
Я сидела, молча уставившись на экран. Затем снова нажала «проигрывать» и посмотрела фильм еще раз. А потом еще раз. Так и не поняв, в чем суть, позвонила Кирстен и сказала, что фильм мне понравился, но его смысл остался загадкой. Но сестра не расстроилась, а сказала, что в этом-то вся соль.
— В чем? В том, что я ничего не поняла?
— Нет, — ответила Кирстен. — В том, что смысл неочевиден. Каждый интерпретирует его по-своему.
— Но ты ведь знаешь, в чем он!
— Разумеется.
— И в чем?
Кирстен вздохнула:
— Для меня — один смысл, а для тебя может быть совсем другой. Фильм каждый воспринимает по-разному. Не бывает правильных и неправильных интерпретаций. Все зависит от конкретного человека.
Я снова взглянула на экран. Я остановила фильм на последнем кадре — на зеленой траве.
— Понятно.
Странное дело. Уж кто как не Кирстен любит рассказать о себе все, что только можно? Но сейчас она молчит! Мне часто приходилось гадать, что на уме у других людей, но с Кирстен всегда все было просто, и мне не очень понравилось, что и с ней появились неясности. Сестра, однако, была просто счастлива.
— Я так рада, что фильм тебе понравился! И вызвал столько эмоций! — Она рассмеялась. — Теперь главное, чтоб он всем понравился в субботу. Вот тогда будет совсем здорово!
«Тебе-то точно! — подумала я, повесив трубку. — А вот я так и не поняла, в чем суть». Фильм, признаться, меня заинтриговал. Я пересмотрела его еще два раза, внимательно вглядываясь в каждую деталь.
Тут на кухню вошел папа, и мама принялась вокруг него хлопотать. Я опустила в раковину тарелку и включила воду. В окне виднелась Уитни. Она сидела в шезлонге у бассейна, рядом стояла чашка кофе. Раньше Уитни спала допоздна, но теперь начала вставать рано, и таких изменений в ее поведении за последнее время было много.
Вначале — незначительные, но все же заметные. Уитни стала общаться с людьми и пару дней назад ходила пить кофе с ребятами из группы Мойры Белл. Теперь несколько дней в неделю по утрам она отвечала на звонки у папы в офисе, поскольку очередная секретарша забеременела. Дома же Уитни стала чаще выходить из комнаты, правда, не сразу. Дверь туда, всегда закрытая, теперь бывала приоткрытой, а иногда и вообще распахнутой настежь. Уитни перестала запираться у себя и время от времени появлялась в гостиной. Накануне я вернулась из школы и обнаружила сестру за столом. На нем повсюду были разбросаны книги, а Уитни что-то писала в большом блокноте.
Она никогда не обращала на меня внимания, и поэтому я всегда долго думала, прежде чем что-либо у нее спросить. Но на этот раз Уитни заговорила первая.
— Привет! — поздоровалась она, не глядя на меня. — Мама уехала по делам. Просила передать, чтоб ты не забыла о репетиции в полпятого.
— Да, хорошо, — ответила я. Уитни одной рукой обнимала блокнот, а другой что-то писала, скрипя ручкой. Яркое солнце освещало горшки на окне, трава, правда, так пока и не проросла. — А что ты делаешь?
— Мне нужно написать рассказ.
— Рассказ? — удивилась я. — И о чем?
— Ну, на самом деле рассказов должно быть два. Один — о моей жизни, а другой — об анорексии.
Мне было непривычно слышать от Уитни о ее болезни, и вот почему: хотя уже год в нашей семье больше ни о чем думать не могли, сестра никогда не признавалась, что нездорова. Как всегда, все знали, что проблема существует, но никто о ней не говорил. А теперь Уитни совершенно спокойно упомянула свою болезнь, то есть, наверно, она к ней привыкла.
— То есть они не пересекаются?
— По-видимому, нет. Так, во всяком случае, считает Мойра. — Уитни вздохнула, хотя имя врача произнесла больше устало, чем зло. — Она говорит, что между ними есть разница, пусть и неочевидная. И что у нас была жизнь до болезни.
Я подошла поближе и взглянула на книги на столе. «Голодание как способ привлечь внимание: нарушение пищевого поведения у подростков» — было написано на одной, на другой потоньше — «Голодная боль».
— Тебе надо прочесть все эти книги?
— Не надо. — Уитни снова взялась за ручку. — Из них можно взять фактическую информацию, если потребуется. Но рассказ я пишу исходя из своих воспоминаний. Год за годом. — Сестра кивнула на блокнот. Сверху было написано «одиннадцать (11)». И больше ничего.
— Как необычно! Вспоминать год за годом…
— Это довольно трудно. Я думала, будет легче. — Уитни пролистала лежащую рядом книгу и закрыла ее. — И помню я почему-то немного.
Я снова взглянула на горшки, освещенные ярким солнечным светом. За окном, на противоположной стороне улицы, виднелась ярко-зеленая площадка для гольфа.
— Ты сломала руку.
— Что?
— Когда тебе было одиннадцать, ты упала с велосипеда и сломала руку, помнишь?
Уитни задумалась.
— Точно, — наконец сказала она. — Было дело. Сразу после твоего дня рождения, да?
