Маргарет Дрэббл - Мой золотой Иерусалим
— Разве я могу поверить, что с дочкой все в порядке, если не увижу ее? — вопросила я. — Пока не увижу, не поверю.
Леди в белом проявила понимание. Оторвавшись от бумаг, она встретила мой тревожный взгляд прямо, откровенно и, «как женщина женщине», доверительно проговорила:
— Миссис Стесси, вы не должны сомневаться, я сообщаю вам все данные, относящиеся к вашей дочери, которыми располагаю. Мы не пытаемся ничего скрывать от вас по той простой причине, что скрывать нечего. Доктор Прозероу выразил личное удовлетворение тем, как прошла операция, и сегодня утром собирался зайти сам, проверить состояние вашего ребенка. Хотите посмотреть его записи — пожалуйста.
И отделив от стопки бумаг листок, помеченный грифом «не для больных», она протянула его мне. Взглянув, я сразу поняла, что для меня это — китайская грамота — сплошные термины, и не сделала даже попытки прочесть. Тем не менее я несколько успокоилась: не стала бы сестра показывать мне записи Прозероу, если бы там было что-то плохое, ибо степени моего невежества она предвидеть не могла. Теперь, однако, по выражению ее лица я уже ясно понимала, что она считает меня обыкновенной занудой, отнимающей чужое время, а я крайне не люблю выступать в подобной роли, к тому же я чувствовала, что больше ничего не добьюсь, и потому сочла за благо с достоинством удалиться.
— Ну что ж, может быть, вы и правы, — сказала я. — Я уверена, что ребенок в хороших руках, просто мне хотелось ее увидеть, я боюсь, ей без меня тоскливо. Но, вероятно, вы правы, вероятно, пока навещать ее не стоит.
И подхватив сумку, я двинулась к выходу. Леди встала из-за стола и открыла передо мной дверь; уже в коридоре я услышала, как она пообещала, что, может быть, недели через две мне и разрешат посещение. Я даже обернулась, чтобы ответить, но у меня не хватило сил, я побрела дальше и вышла на улицу. Теперь уже я ориентировалась в больнице не хуже, чем в Британском музее или когда-то в школе и в колледже.
Уходя утром из дому, я, конечно, не ожидала, что меня пустят к Октавии на целый день, и поэтому захватила все необходимое для занятий в библиотеке, где рассчитывала просидеть до чая, а потом снова вернуться в больницу. Таким образом, я машинально направилась прямо в Британский музей и провела там час или два, уточняя кое-какие маловажные примечания для моей диссертации. Однако такая работа не занимает ум целиком, и уже к ленчу я почувствовала, что больше не могу. Диссертация моя двигалась к концу, и меня даже пугало, что наступит момент, когда я завершу ее и придется опять изобретать и придумывать новые темы для работы. Спустившись в буфет перекусить и выпить кофе, я чинно жевала и уговаривала себя, что с больницей мне повезло и расстраиваться нечего, ну не увижу я дочку две недели, ничего не сделаешь, правила есть правила, бунтовать у меня нет оснований. Но чем больше я себя уговаривала, тем меньше верила собственным доводам. Стоило мне только представить, как Октавия просыпается в больнице одна-одинешенька, и все логические построения шли прахом, превращаясь в набор полнейшей чепухи. Поэтому, допив кофе, я встала, сунула книги в сумку и пошла обратно в больницу.
Леди в белом я не обнаружила — было время ленча. Ее кабинет охраняли две сестрички, объяснившие мне, что она не вернется раньше двух.
— Пусть себе, — сказала я, — мне она не нужна. Мне нужно к дочке. Может быть, кто-нибудь из вас меня проводит? Она в палате двадцать один «Г», Октавия Стесси.
Сестрички нервно переглянулись, словно перед ними была ненормальная.
— Больных в этом отделении посещать не разрешается, — с робкой любезностью ответила одна из сестер, она говорила ласково, успокоительно, как изъясняются с тяжелобольными или умалишенными.
— Меня нисколько не интересует, разрешается или нет, — заявила я. — Скажите, где эта палата, и я пройду туда сама, вам и признаваться не надо, что вы со мной разговаривали.
— К сожалению, мы не можем вас пустить, — сказала, вторая сестра, видя, что первая молчит. Эта тоже говорила робким нерешительным тоном, и я чувствовала, что поступаю подло, настаивая на своем, однако продолжала настаивать. Я твердила, что не уйду, не повидав девочку, что я нисколько не растревожу ее, а, наоборот, успокою и сама успокоюсь, и вообще, кроме пользы от моего посещения ничего не будет, а если они меня к ней не проводят, я сама пойду искать ее по всем палатам.
— Что вы! Что вы! Ни в коем случае! — запротестовали они в один голос, уже не прежним смущенным и робким тоном, а твердо и властно.
Они знали — за их спинами вся больница, а за моей ничего, кроме упрямства. Я никогда не умела добиваться, чего хотела: при первом же намеке на противодействие инстинкт подсказывал мне, что лучше сдаться. Но в этот раз сдаваться я не имела права: где-то там меня ждала Октавия. Я не могла больше повиноваться своим желаниям — я решала не только за себя. Спокойная жизнь под знаком самоотречения кончилась.
— Я должна пройти к ней, — упорствовала я. — Если вы не можете разрешить сами, приведите старшую сестру или заведующую, или как там она у вас называется? Позовите ее. Иначе я сяду здесь и буду ждать, пока она не придет.
— Она не вернется до двух, — сказала одна сестра, а другая добавила:
— Здесь ждать не разрешается, вам придется уйти.
— Как это не разрешается? — огрызнулась я, переживая ужасные душевные муки, от этой пока еще начальной степени самоутверждения. — Кто не разрешает? Кто может запретить мне ждать?
— В это время старшая сестра никого не принимает, — ответили они. — И она распорядилась, чтобы никому не позволяли ее ждать.
На их лицах проступил испуг, я понимала, что, если буду здесь, когда вернется старшая сестра, им грозят неприятности. Мне было жаль их, но еще больше мне было жаль Октавию. Я села на стол и стала ждать. Через пять минут одна из сестричек исчезла, вероятно, пошла искать кого-нибудь более авторитетного, кто сумеет меня выставить, но не успела она вернуться, как появилась старшая сестра и весь ее гнев обрушился на оставшуюся сестричку.
— Так, так, миссис Стесси, вы опять здесь! — возмущенно заговорила она, быстро входя в кабинет. — Мисс Ричардс, сколько раз я объясняла вам, что посетители в эти часы нежелательны? Миссис Стесси, к сожалению, сейчас я беседовать не могу…
— Между прочим, дежурю не я, — вызывающим тоном перебила ее мисс Ричардс. — Я просто зашла к Мэвис, а когда Мэвис пошла искать…
— Меня не интересует, кто куда пошел! — раздраженно оборвала ее старшая сестра. — Я сто раз говорила, что мой кабинет — не зал ожидания. Миссис Стесси, повторяю: я очень занята и не могу беседовать с вами. Мисс Ричардс, пожалуйста, проводите миссис Стесси к лифту. Если вы хотите что-нибудь выяснить, вы должны…
— Я не собираюсь ничего выяснять, — ответила я. — Я хочу видеть моего ребенка.
Теперь я чувствовала себя уверенней: донимать нерешительных сестричек не доставляло мне удовольствия, в создавшемся положении им было неловко не меньше, чем мне. Но в старшей сестре чувствовался дух воительницы, ей не было неловко настаивать на своем, наоборот! Так что я с чистой совестью могла гнуть свою линию.
— Я уже сказала вам утром, — начала старшая сестра, — что о посещении младших детей не может быть и речи.
— Мне все равно, что вы сказали. Я хочу видеть мою дочь, — ответила я. — Если вы сейчас же не отведете меня к ней, я пойду искать сама! И найду дорогу! Полагаю, ее не держат под замком?
— Миссис Стесси, — проговорила старшая сестра, — вы ведете себя крайне неумно, и я вынуждена просить вас немедленно уйти.
— Не уйду, — заявила я. — Лучше отведите меня сами, а то я подниму на ноги всю вашу больницу, а дочку свою все равно найду.
— Ну хватит, хватит, — стала увещевать меня старшая сестра, — не надо закатывать истерики — не время и не место. Нам всем надо быть благодарными, что ваша дочка…
— Я и так благодарна, — отозвалась я, — я преклоняюсь перед вашей больницей, перед всеми вами! Я преклоняюсь перед Службой здравоохранения, но сейчас я хочу видеть мою дочь.
Сестра подошла ко мне и, взяв меня за руку, стала тихонько подталкивать к двери. Но недаром я убила столько времени на то, чтобы с высоты своего интеллекта научиться вникать в ход мыслей невежественных людей — я сразу разгадала, что написано у нее на лице: она жалела меня, однако я ее удивляла. Сначала я не смогла противостоять физическому воздействию и позволила ей подвести меня к самым дверям, но тут уперлась и заявила:
— Никуда я не уйду! Буду ждать здесь, пока вы не измените свое решение!
— И не подумаю! — фыркнула старшая сестра и, взяв меня за локоть, принялась опять подталкивать к выходу. Я заартачилась. Какое-то время мы повозились у дверей. Я не верила, что ко мне могут применить насилие, однако, если применят, выхода у меня не остается. Поэтому, когда она снова подтолкнула меня, я завизжала. Я визжала очень громко, закрыв для удобства глаза, и с удивлением прислушивалась к страшному трезвону в собственной голове. Начав кричать, я уже не могла остановиться. Не двигаясь с места, я вопила, а меня трясли, уговаривали, пугали, что я переполошу всю больницу.
