Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

Существовала ли какая-нибудь связь между спадом их агрессивности и исчезнувшим ружьём? Был ли этот факт реальностью или лишь отражением желания, подталкиваемого надеждой? Настроение моё упало: проведи я в этих размышлениях хоть тысячу лет, мне никогда не удастся прийти к окончательному выводу. У меня не было уверенности ни в чём.

Погруженный в свои мысли, я пошёл прогуляться к источнику, покуривая сигарету. Там я встретил Батиса, который был занят своими бесполезными и смехотворными делами. Он работал, чтобы не думать, как обычно, и это мешало ему понять, что подобные жалкие действия были нелепы. Выглядел Кафф ужасно. Казалось, он провёл ночь, не раздеваясь. Я угостил его сигаретой, чтобы установить некое подобие нормальных человеческих отношений. Однако настроение у меня было паршивое. Батис открыл рот, и мне захотелось заорать на него, обвиняя в полной абсурдности действий.

— Мне пришла в голову неплохая мысль, — сказал он тихо, осознавая, что его предложение невыполнимо. — На корабле осталось ещё много динамита. Если мы убьём ещё тысячу чудовищ, с проблемой будет покончено.

Кафф занимал оборонительную позицию; по-своему, он шёл мне на уступки. Но мне было не до вежливости. Я всегда проявлял по отношению к нему терпение, приспосабливаясь к его ограниченности, и с пониманием относился к недостаткам; несмотря на отдельные выпады с моей стороны, я всегда пытался прийти к договорённости, которая бы устраивала обоих. Предложение Батиса было абсолютно прозрачно и столь же смехотворно. Какое идиотское упрямство! Мы были двумя утопающими, а он в качестве решения проблемы предлагал выпить всю воду из моря. Это бесило меня как никогда; он принадлежал к тем людям, которые способны улучшить добрые начинания, но ухудшают дурные. Продолжая убивать омохитхов, он уничтожил бы последнюю надежду на диалог, если таковая ещё существовала, и увековечил бы насилие. Несмотря на мизерные шансы найти общий язык с противником, она казалась куда более привлекательной, чем преступная и бесполезная борьба. Почему я должен был участвовать в войне, которую изобрёл для себя Кафф? Я не собирался больше убивать омохитхов и поступал так исключительно в порядке законной самозащиты.

— Откуда в вас столько ослиного упрямства? Раскройте глаза, Кафф! Мы воображали, что это осаждённые Сиракузы, а себя, с нашими винтовками и динамитом, считали Архимедами двадцатого века. Но всё указывает на то, что они сражаются за свою землю и другой у них нет. Кто может осудить их за это?

— Вы что, белены объелись? — ответил он мне, сжимая кулаки. — Вы ещё не поняли, что это Богом забытое место? Вам хочется видеть огни соборов там, где земля покрыта пеплом. Это самообман, Камерад! Вы ещё живы только благодаря тому, что я открыл вам двери маяка! Если мы их не уничтожим, они уничтожат нас. Это так. Нам нужно спуститься на затонувший корабль! Я помог вам тогда. А вы теперь отказываете мне в помощи?

Наш разговор превратился в спор фанатичных византийцев. В нём отражались моё отчаяние, его упрямство и страшное одиночество, в котором мы жили на маяке. Нас может спасти только разум, считал я; на пути насилия мы уже зашли в тупик. Вместе мы сильны, не стоит разделяться — к этому сводились его аргументы. Однако на этот раз мне не хотелось идти у него на поводу, я просто не мог сдаться. Батис надеялся на свою силу аргонавта, я же противопоставлял ему ловкость фехтовальщика. Когда он в очередной раз повторил свои доводы, я закричал:

— Это я пытаюсь вам помочь! И смогу это сделать, если только вы перестанете упираться, как осёл!

Тут Кафф начал хохотать, как сумасшедший. Он забыл о вёдрах, которые пришёл наполнить, посмотрел мне в глаза и засмеялся ещё громче.

— Я осёл, конечно, осёл, — говорил он кому-то невидимому. Батис хохотал и повторял: — Лягушаны — почтенные господа, а я осёл!

Кафф смеялся, глядя в небо, и при этом ходил по кругу, как игрушечный паровозик. Он был возмущён до крайности или совсем рехнулся; а может быть, и то и другое вместе. Я услышал, что он бормочет себе под нос историю об итальянце, которого ошибочно сочли содомитом, и зажал уши обеими руками:

— Замолчите же вы наконец, Кафф! Заткнитесь! Забудьте о своих итальянцах и содомитах! Кого волнуют ваши занудные истории? Рано или поздно нам придётся понять, что единственный разумный шаг — договориться с ними, заключить мир, чёрт возьми!

Неожиданно Батис притворился, что не слышит меня, как будто я исчез, а он остался у источника один. Это ребяческое поведение возмутило меня.

— Очень возможно, что в их головах мозгов побольше, чем в вашей! — сказал я, тыча пальцем себе в лоб. — И, вероятно, единственные звери на этом острове — это мы с вами! Мы, с нашими ружьями и винтовками, патронами и взрывчаткой! Убивать куда проще, чем договориться с противником!

— Я не убийца! — прервал он меня. — Я не убийца.

И, каким бы противоречивым это ни показалось, бросил на меня такой уничтожающий взгляд, какого я ещё не разу не видел.

Потом взял в каждую руку по ведру и ушёл. В эту минуту я понял, что Батис когда-то убил человека и терзался из-за этого. Я предполагаю, что не выслушать его признания было огромной ошибкой. Правда, он прятал свою душу под такой слоновой кожей, что понять его было нелегко.

Я продолжил свою прогулку. Пошёл дождь. Его капли пачкали белизну снега и растапливали ледяную корку на стволах деревьев. Сосульки, свисавшие с веток, надламывались с сухим щелчком и падали на землю. На дорожке появились лужи, и мне приходилось через них перепрыгивать. Сначала дождь мне не мешал. Капли просачивались через шерстяной капюшон, и я его снял. Но вскоре дождь усилился настолько, что потушил огонёк моей сигареты. В этот момент я был гораздо ближе к дому метеоролога, чем к маяку, и решил укрыться там. Жалкая лачуга показалась мне дворцом для нищих. Тучи застилали всё небо. Я нашёл огарок свечи и зажёг его. Пламя дрожало, заставляя тени плясать на потолке.

Я курил, ни о чём не думая, когда появилась Анерис. По всему было видно, что Батис избил её. Я усадил её на кровать рядом с собой и спросил, не рассчитывая на ответ:

— За что он тебя так?

В эту минуту я готов был убить его. Мне начинала открываться одна истина: величие любви, которую мы чувствуем к одному существу, может явиться нам через величие ненависти, которую мы испытываем к другому. Анерис промокла до нитки, но это лишь подчёркивало её красоту, несмотря на следы побоев. Она сняла с себя одежду.

Грань между животной и человеческой сутью никак не влияла на то наслаждение, которое она мне доставляла. Мы так долго и страстно отдавались друг другу, что в глазах у меня поплыли жёлтые круги. Наступил момент, когда я перестал ощущать, где заканчивается моё тело и начинается её; где граница дома или всего острова. Потом я лежал, вытянувшись на кровати, и чувствовал её холодное дыхание на своей шее. Я выплюнул сигарету, так что она отлетела далеко в сторону, и стал одеваться, думая о самых обыденных вещах. Застегнув пряжку на ремне, я вышел из дома и вздрогнул от холодного воздуха.

Драма разыгралась, когда мне оставалось каких-нибудь сто метров до маяка. Чтобы хоть как-то разнообразить свои действия, я решил пройти северным берегом, вместо того чтобы двигаться по дорожке в лесу. Путь по берегу был нелёгким. Справа от меня простирался океан, слева стеной стоял лес. Корни деревьев выглядывали из-под земли, кое-где скрываясь среди мусора, выброшенного на берег волнами. Иногда мне приходилось прыгать с камня на камень, чтобы не упасть в море. Я распевал студенческий гимн и, когда дошёл до третьего куплета, вдруг увидел дым на горизонте. Тонкая чёрная нить пригибалась под напором ветра совсем низко над морем. Корабль! Наверное, по какой-то причине он отклонился от своего маршрута и сейчас оказался совсем близко от острова. Да, да, это был корабль! Спотыкаясь и падая, я добежал до маяка.

— Батис! Корабль! — и, не переводя дыхания: — Помогите мне включить прожектор!

Кафф рубил дрова. Он равнодушно взглянул в сторону моря.

— Они нас не увидят, — таково было его заключение, — слишком далеко.

— Помогите мне передать SOS!

Я взбежал наверх по внутренней лестнице. Кафф не спеша последовал за мной. „Слишком далеко, слишком далеко, они вас не увидят“. Батис был прав. Прожектор маяка был подобен огоньку светлячка, который вообразил, что может переговариваться с Луной. Но моё страстное желание вызвало у меня оптические галлюцинации, и на протяжении нескольких минут мне казалось, что корабль стал двигаться в направлении острова и что крошечная металлическая точка становилась виднее с каждым мигом. Естественно, я ошибался. Корпус судна провалился за горизонт. Ещё некоторое время можно было различить дым из трубы, ниточка которого становилась всё тоньше и тоньше. Потом и он исчез. Не осталось ничего.