Анатолий Приставкин - Судный день
Решительно все.
– Умела развлекаться, умей и отвечать! – бросила ей Ольга из-за стола. – Мы все равно все знаем! И слезами вам тут никого не обмануть! Вы яблочками торговали?
– Нет, – сказала Катя, вздрогнув.
– Вот видите! – победоносно и громко сказала Ольга. – И даже ваша тетка подтверждает, что вы торговка! Поштучно. Не так разве?
– В тот день… Я… Не торговала… – отвечала Катя.
– А я вообще спросила! А не про тот или другой день… И не пытайтесь выкрутиться! Лучше все расскажите! – громко произнесла Ольга.
И Зелинский кивнул, он был согласен, что лучше сейчас рассказать всю правду. Сколько раз были в кино? Сколько съели мороженого? И цветок, он не зафиксирован в протоколах, а надо бы! Антиобщественный поступок Ведерникова подтверждает лишь, что аморальность, если она есть, разлагает человека насквозь… Сперва цветок, а потом и на человека руку поднять ничего не стоит!
Но Катя молчала. А когда судья Князева снова обратилась к ней с вопросом, скажет ли она что-нибудь еще, она лишь помотала головой.
– Хорошо, идите, – сказала Князева. – Мы и без вас разберемся! Только учтите, что за сокрытие данных…
– Господи! – вдруг негромко, глядя в зал, произнесла Катя, и все затихли: так она это произнесла. – Называйте меня как хотите… И думайте что угодно. Но ведь правда… Правда, мы с ним никуда не ходили! Неужели вы не видите, что он еще маленький, что он все придумывает… Сочиняет…
– А вы целовались? – спросила вдруг Ольга. – Небось как взрослые?
Зал грохнул; вот он, наконец, счастливый миг, когда подошли к главному.
Катя потупила голову. Князева посмотрела на Ольгу и покачала головой: вот уж не к месту. Но Ольгу снова понесло, не удержать.
– А вы знаете, что поцелуй без любви, как сказала Зоя Космодемьянская…
– Ладно, ладно, – замахала на Ольгу рукой Князева. – Мы вас еще вызовем! Идите, идите… – это Кате. – И подумайте на досуге…
– Про поцелуй! Давай! – крикнули из глубины зала. – Нечего зажимать свидетелей! Пусть расскажут все, как было!
И зал заорал, загикал, засвистел, выказывая свое неудовольствие уходом свидетельницы, которую спросили о поцелуе.
Но тут вдруг подсудимый Ведерников сделал шаг вперед.
– Замолчите! – крикнул он, сжав кулаки, и зал и правда замолк, но лишь на мгновение. – Какие вы… Какие сволочи! – добавил он, так и не найдя нужного слова.
– Это вы замолчите! – произнесла судья подсудимому. – Сядьте, пожалуйста, на место… – И к защитнику: – Посадите его!
– Но я хочу сказать! – настаивал Костик под общий рев зала.
– Скажете, когда спросят…
– Но я хочу о поцелуе…
– И о поцелуе тоже! Садитесь! Садитесь!
– Так вот, мы правда целовались… Но это было не в кинотеатре… Мы правда не ходили в кино… Мы сидели в подвале…
– Перерыв! – крикнула в зал Князева и постучала по графину. – На де-ся-ть ми-ну-ут! Пе-ре-рыв!
25
– Вот, – сказал решительно Костик. – С этой минуты мы гуляем! Кино днем работает?
– Не знаю, – сказала Катя.
– Значит, работает. Покупаем билетики… Проходим в зал… Садимся в первом ряду…
– В третьем, – поправила Катя.
– В первом видней… Ладно… В третьем… – Костик, изображая кино, сел на полешко, но тут же стукнул себя по лбу. – Ох, а мороженое?
Он полез в карман и якобы достал деньги.
– Пятнадцать штук хватит?
Катя впервые улыбнулась. Игра ей начинала нравиться.
– А живот вы не отморозите, Константин Сергеич? Вы их глотаете, да?
– Ой, это я на кино загляделся, – сказал Костик. – А какое у нас кино?
Катя задумалась. Вспомнила.
– Кино пусть называется «Цирк»! Вы видели? Там Любовь Орлова перед полетом из пушки танцует… Вот так…
Катя вышла вперед, будто она и была Любовь Орлова, в черной шляпе и золотом трико, в сверкающем волшебном плаще. Она накинула на себя мешковину и залезла на пенек, потом сбросила и запела: «О Мери! Мери, чудеса! Летит Мери в не-бе-са!»
И вдруг покачнулась, и если бы Костик не подставил руки, она бы грохнулась головой об пол. Теперь они стояли, невольно обнявшись, и не торопились отпускать руки.
– Ой, – сказала Катя, натянуто засмеявшись. – Как это я… Не удержалась…
– Я сильный, удержу! – сказал Костик.
– Правда?
– И никому не отдам… Всю жизнь…
Он поцеловал Катю, а она вдруг заплакала.
– Катя! Катенька! Я тебя обидел?
Она помотала головой.
– Ну, честное слово… Я не хотел… Я не думал… Так получилось само, что…
В это время раздался стук в дверь. Оба притихли и будто сжались. Они давно забыли, что кроме них и подвала существует в природе другой, более реальный мир, и он вовсе не собирался их оставлять в покое. Во всяком случае, тетка Зина.
– Открой, – сказала она. – Ты с кем там разговариваешь?
Катя помолчала и ответила, глядя на дверь:
– С собой… А что, нельзя? Я вам и здесь мешаю?
– Да, мешаешь, – повелительно сказала Зина. – Открой-ка, поговорим!
– Не хочу.
– А ты через не хочу. Мне тоже небось не очень нужно. Но я же пришла… Сама… – Катя молчала. – Открывай давай. Дело есть.
Катя показала Костику на окошко, и он понял. Быстро подцепился и через несколько секунд его не было видно. Катя посмотрела ему вслед, поправила волосы и платье на себе, потом подошла и с неохотой отодвинула задвижку. Зина стояла на пороге, щурясь и пытаясь разглядеть внутренность подвала. Может, она что-то заподозрила.
– Чего залезла-то? – спросила миролюбивей. – Хочешь доказать Чемоданчику, какая я злая… Несправедливая… Вот, мол, смотрите, люди добрые, Зина уже и не сажает, так я сама… Разнесчастная… Сама сюда лезу…
И тут она всхлипнула.
– Ну, теть… Зин… – попросила Катя, совсем не зная, как теперь вести с ней себя. Со злой – знала, а с доброй – нет. Ведь и правда же, не сажала ее Зина, и значит, не была виновата ни в чем. – Я, наверное, глупая… Я сейчас поняла… Но я же хотела как лучше… И тебе и мне…
И тоже всхлипнула. Так они стояли на пороге погреба, уткнувшись друг другу в плечо, и ревели, а почему ревели, спроси, и сами не смогли бы объяснить.
– Одному Чемоданчику лучше! – сказала, сморкаясь, Зина. – А мне-то чем? Я ведь не чужая… Только я жить не умею… Когда твоя мать умерла, я пошла в буфет, думала, хоть при продуктах будем… А когда обокрали, я и испугалась: посадят, а выйду из тюрьмы совсем старухой… Кому буду нужна? Ну и… – Хотела произнести слово «запродалась», но махнула рукой. И так было понятно.
А Катя терпеливо стала утешать Зину и говорила:
– Зин, ты не думай… Я все сделаю… Я же понимаю…
– Если бы! – сказала, глубоко вздохнув, Зина и вытерла передником лицо. Была она в фартуке, видно, что-то наверху готовила. – Это я, Катя, все сделаю. Я оформила документы на Толика… На дом, на наш… Но я не отдала! – И со страхом ждала Катиного ответа. Вот уж очевидный факт – дура девка, а за советом к ней прибежала, а не к кому-нибудь. Верила, значит?!
И Катя миролюбиво ответила:
– Вот и хорошо. Хорошо, Зина. И отдай! Отдай ему!
– Думаешь, не обманет? – испуганно спросила Зина.
– Он же тебя любит.
– Правда?
– Ну конечно, – Катя была убеждена в том, что сейчас говорила. И еще она знала, что Зине надо говорить о любви Толика. Она, Зина, верила в это. Другого у нее не было, зачем бы ее разубеждать!
Зина огляделась, глаза-то попривыкли, почему-то взглянула на окошечко, куда недавно скрылся Костик, осмотрела с ног до головы племянницу.
– Ты вот что… Отряхнись и выходи. Чемоданчик ходил к дядьке твоему… К Букате… Сердитый вернулся… Тебя спросил, а я возьми и соври, мол, к соседям побежала… А он вдруг и закричит: «Это у нее там хахали! Хахали! Я все знаю!» А что он может знать! Дурак!
Тут она насторожилась, потому что послышался ей голос Василь Василича.
– Бегу! А ты приходи! Только почисться, а то вся в пыли… Фу!
И Зина ушла. Тут же всунулся в окошко Костик, что-то протягивал, держа на ладони.
– Тебе, – сказал он и подул, как дуют обычно на птенцов. И тут она увидела, что это крошечный желтый одуванчик.
– Одуванчик? Первый? – она приняла на свою ладонь и погладила как живого. – Спасибо… – тихо сказала она. – Первые цветы в моей жизни… Я знала, что дарят… Но я не знала, что мне… Что я… Что я имею право, вот так… Получать… – и запутавшись, она чмокнула Костю в щеку.
Он тоже попытался ее поцеловать, но она отстранилась.
– Не надо, – попросила.
В это время голос Зины со двора, видно, второй раз спускаться было лень, окликнул Катю, скоро ли она собирается выходить… Чемоданчик лютует…
– Вот. Слышал? – спросила она шепотом Костика.
– Не пущу, – отвечал он.
– Ну, что ты…
– Ты меня знаешь, – предупредил он. – Я же сказал: не пущу!
Катя оглянулась на дверь, подошла и заперла ее. Потом вернулась к Костику и взяла его лицо руками. Гладила и повторяла:
– Ты же самый хороший… Ты самый любимый… Мой… Только не надо меня держать… Я должна идти.
