Анатолий Приставкин - Судный день
– Странный вы… Отгул… А со мной в подвале сидите…
– Я с тобой хочу гулять.
– В подвале-то? – спросила, усмехнувшись, Катя. – А я, наоборот, мечтала, что буду ходить по городу, сама… По улицам… Как все другие люди… Ходить, смотреть. Увижу одуванчик, сорву. Увижу кино, пойду. А потом, я слышала, продают мороженое, страсть вкусное, но я никогда не пробовала.
– И я не пробовал, – сказал Костик.
– Ну и пара у нас…
– Как два сапога! – Костя встал, за руку поднял Катю.
Она стала вдруг тиха и послушна.
– Вот, – сказал он решительно и подвел к окну. – С этой минуты мы гуляем!
23
Сквозь узкое окошко они легко вышли наружу в теплый, в сквозной апрельский день. Собаки при их появлении не стали лаять. Но это было начало, потому что и далее им везло. Им так в этот странный день везло. Никто из знакомых не встретился им и никто им не мешал делать то, что они хотели.
Но что они особенно хотели-то: просто бродить по улицам, смотреть вокруг, любоваться весной. Еще мечтали они попасть в кино, и они туда попали. Хотя никто из них не знал, работает ли кинотеатр в дневное время, ведь не было у них прежде повода все это узнать! А потом они сидели на бугорке за линией, уйдя далеко за станцию, и смотрели, как мимо проходят поезда.
Катя сказала:
– Давай уедем?
– Куда?
– Все равно куда. Лишь бы отсюда, чтобы ничего не помнить.
– А не жалко?
– Жалко, – сказала Катя. – Вообще-то мне Зину жалко… Она будет плакать.
– А мне маму.
– Что же делать? – спросила Катя. – Идти в кино?
Костя при слове «кино» развел руками.
– Все.
– Что все?
– Промотали! – и вывернул карманы наружу.
– Всю твою зарплату? – ужаснулась Катя. – Может, ты потерял?
– Я думал, что там что-то осталось, – удрученно произнес Костя, – но там ничего не осталось.
– Вы мот, Константин Сергеич. Вы мот и гуляка. Сейчас будем считать, – деловито произнесла Катя и взяла щепочку. – Пишем: пятнадцать мороженых…
– Сколько? – спросил Костя, сраженный такой цифрой.
– Шестнадцать, – поправилась Катя. – А вообще, после того как вы девятое начали есть, я сбилась со счета. Я боялась, что вам будет плохо.
– А мне было хорошо, – подтвердил Костя. – Даже в пингвина не превратился!
– И живот не отморозил!
Костя постучал по своему животу и спросил, наклоняя голову: «Эй, живот? Как живешь? Как? Не слышу! Громче! Еще хочешь? Да?»
И Кате:
– Он еще хочет! Он говорит: «Мороженого много не бывает».
Катя засмеялась:
– Он у тебя рекордсмен и растратчик! Просадил на мороженом всю зарплату!
– А газировка? – вспомнил Костя. – Ведь была еще газировка!
– Была, – подтвердила Катя. – Восемь стаканов с сиропом и три без сиропа. И еще – штраф!
– Ах, штраф! – вспомнил теперь Костик, как же он мог забыть.
В том самом кинотеатре, где они четыре подряд сеанса смотрели сказку «Василиса Прекрасная», а потом еще довоенную кинокомедию «Цирк», он увидел цветок в кадушке, замечательный алый цветок, и, сорвав, поднес Кате. А его за этим делом и застукали! Но прежде-то он успел подарить. Как он сказал ей: «Разрешите, Екатерина Егоровна, поднести этот цветок в честь нашего с вами праздника, который называется «День чудес».
– Первый цветок в моей жизни, – произнесла Катя задумчиво.
– И первый штраф за цветы в моей жизни, – в тон ей будто бы огорченно, но вовсе не огорченно, а счастливо сказал Костик. Да и могло ли быть у него другое состояние, если весь день, такой замечательный, они пробыли вдвоем.
Костик посмотрел на Катю и сказал о том, что он думал целый день.
– Знаешь, – сказал, – если меня за этот день будут казнить, я все равно не пожалею о нем!
– Я тоже! – воскликнула Катя. – Если даже на всю жизнь они посадят меня в подвал! Ты, Костик, самый замечательный в мире человек! Правда!
– Ну, что ты… – смутился он.
И даже отвернулся, побоявшись, что она увидит, что вовсе он не такой, каким себе представляет. Ему ведь говорили: от горшка два вершка, и еще так: «метр от земли, если с кепкой…»
Но Катя уже не смотрела на него. Она смотрела в ту сторону, куда начинало клониться долгое, терпеливое сегодняшнее солнце.
Сложив руки на груди, Катя сказала тихо-тихо вслед солнцу:
– Господи! Сделай так, чтобы этот день никогда не кончался! Ну что тебе стоит, господи! Ну часок, если нельзя день… Только часок, молю… Крошечный, крошечный такой часок…
И вдруг они неподалеку увидели Зину. Она держала в руках что-то похожее на веревку. Они даже не успели понять, почему же веревку, только Катя шепнула холодея: «Идет!»
– Суд идет! – крикнула, запыхавшись, Зина, карабкаясь на бугор. И посмотрела при этом на Катю. – Спряталась, поджала хвостик, думаешь, не увижу? Нет, миленькая, я тебя даже на луне найду!
– Мы не прячемся, – сказал Костик, прикрывая собой Катю.
– Кто это мы? – передразнила Зина. – Мы – Николай Второй! Половину города обежала, в милиции заявление оставила, как хулиган наши яблоки обворовал… Но за ним тоже… И за тобой, и за ним…
И тут они увидели, что из-за ближайшей водопроводной будки выныривают один за другим люди, и первый среди них Чемоданов, потом Букаты, потом Силыч и мама Кости позади, чуть поотстав. А далее еще незнакомые…
Вот тогда они заметались. Они схватились за руки, и Костя быстро шепнул: «Летим!»
– Как? – в смятении не поняла Катя, огромное горе было в ее глазах.
Целый поселок бежал к ним, и все для того, чтобы их унизить, опозорить. И было понятно, что это сейчас у всех на глазах произойдет.
– Как в «Василисе», помнишь? – шепнул Костик и посмотрел в Катины глаза. – Мы же умеем, ну… Вспомни!
Когда толпа во главе с решительным Чемодановым, у которого в руках была двустволка, посверкивающая на солнце, стала взбираться на бугор, а запыхавшейся Зине оставалось до беглецов всего несколько шагов, они оттолкнулись и вдруг стали подниматься вверх, чуть наискось, по направлению к станции. Зина в сердцах швырнула веревку на землю и произнесла: «Ушли! Но я все равно догоню!»
Все посмотрели на Чемоданова и закричали: «Стреляй! Стреляй скорей! Они же улетят!»
Было сверху видно, как среди замершей на склоне темной цепочки людей стоит, широко расставив ноги, и целится в них Чемоданов, в шляпе, из-за которой не видно его лица, и в военном френче, сливающемся с буровато-зеленым бугром. Настоящая форма для охотника. Ружье он вскинул, уткнув приклад в плечо, а все кругом кричат: «Стреляй! Ну стреляй же, а то улетят!»
И он выстрелил.
24
– Ну, знаете, – произнесла, будто очнувшись, Князева. – Может, вы свои сказки оставите для других и расскажете, как на самом деле было? Подсудимый! Я к вам обращаюсь!
– Я рассказываю, – пробормотал Ведерников.
– Что вы рассказываете? Как вы летали?
– Да.
– И вы утверждаете, что это вам не приснилось?
– Нет.
– Мда, – промычал Зелинский. И уже обратился к свидетельнице: – Екатерина Егоровна… – произнес, заглянув в бумажку. – Вы не подскажете, сколько раз вы побывали в тот день в кино?
Катя стояла на сцене в своем коротеньком платьице и не знала, куда деть руки, в которых она сжимала платочек. Зал, прореагировавший раскатом смеха на откровение Ведерникова, еще не успел успокоиться, хихиканье и смешки слышались тут и там.
– Во заливает!
– Это они вместе сочиняли!
– Насмотрелись-то сказок…
– Потеха!
– Чокнутого изображает, думает, скостят…
– Тише… Вы… Ничего же не слышно!
Катя между тем ответила, что в кино они вообще не были.
– Как? Ни разу? – спросила Князева.
– Ни разу.
– А мороженых вы сколько съели? – опять спросил Зелинский.
– Не ели мы мороженого, – опять сказала Катя.
– Подсудимый, – спросил прокурор. – Вы ели мороженое?
– Ели, – сказал Ведерников и повернулся к Кате. – Ты не помнишь?
Катя помотала головой.
– Ну в кинотеатре, там, в фойе… Где я цветок отломил…
– И цветка не было, – сказала Катя. – Ничего же не было! Мы вообще не выходили из подвала.
– Выходили! – закричал Костя и даже топнул ногой.
– Подсудимый, помолчите, – попросила Князева. – А что же было? – обратилась она к Кате. – Где же вы прогуляли день?
– Нигде, – ответила Катя и заплакала.
Она вытирала своим крошечным платочком глаза и сморкалась, а зал смотрел на нее, удивляясь такому странному ее рассказу. Вот, когда говорил подсудимый, там все было ясно. Все, кроме того, что они взлетали. Ну ладно, влюбленные все летают, во сне, по крайней мере. Такая фантазия понятна. Но зато понятно и другое, как два шалопая, сбежав из подвала, развлекались по дешевке, пренебрегая коллективом завода (как Костя) или семьей (как Кагя), и думали они в это время решительно только о своем веселье и удовольствиях! В этом свете прогул Ведерникова подтверждал порочность цели, с которой он был сделан. А вот рассказ свидетельницы ничего не мог подтвердить, потому что она пыталась все это отрицать.
