Айрис Мердок - Колокол
Майкл усадил Тоби, к великому его удовольствию, на уютную просторную скамью у окошка, откуда виден был внутренний двор, так что они могли приглядывать за «лендровером» и его бесценным грузом.
— В общем-то это незаконно — то, что я тебя сюда привел. Тебе восемнадцать-то хоть есть? А, только исполнилось. Тогда ладно. Так что будешь пить? Что-нибудь не очень крепкое?
— Что вы! — Тоби был шокирован. — Я бы отведал какого-нибудь традиционного местного напитка. Есть тут такой?
— Хорошо. Тогда, раз мы в западных графствах, пить будем сидр. В меню он у них, вижу, есть. Он довольно крепкий. Хочешь попробовать? Ладно, сиди здесь. Я принесу — и сидр, и сандвичи.
Сандвичи были отменные — свежайший белый хлеб и постный, крошащийся ростбиф. К ним подали пикули, горчицу и хрустящий картофель. Сидр был золотистый, шипучий, не кислый на вкус и очень крепкий. Майкл сразу отпил большой глоток — сидр был привычен ему с детства. Он грел душу, будил воспоминания, причем одни лишь приятные.
— А разве это западные графства? — спросил Тоби. — Я-то всегда считал, что Суиндон довольно близко от Лондона. Хотя, может, я путаю его со Слоу!
— Именно отсюда они и начинаются — так мне по крайней мере думается. Сидр — верный признак. Я сам из этих мест… А ты где рос, Тоби?
— В Лондоне. А жаль. Мне всегда хотелось учиться в закрытой школе.
Они поговорили немного о детстве Тоби. Майкл был так счастлив, что готов был кричать об этом во весь голос. Давно не сидел он в баре, и сидеть здесь, беседовать с мальчиком и потягивать сидр было так чудесно, что лучшего и желать было нечего. Майкл смутно догадывался, что душевный подъем этот необычен; знал он и то, что не тоскует по его утрате и не мечтает о его возврате, и все же, предаваясь наслаждению, он подспудно чувствовал: что-то в его жизни безвозвратно утрачено, принесено в жертву. И вмиг перед ним ожило видение, которое одно время часто преследовало его, а теперь уже редко ему являлось: Длинный зал в Имбере, полный людей, ковры, золоченые рамы зеркал, глянец старинных полотен, рояль на прежнем своем месте в углу, сверкающий поднос с напитками на приставном столике. Но и видение это не умалило его радости: знать точно, от чего отрекаешься и что обретаешь, — и не ведать сожаленья; вновь посетить места отринутых радостей — и не ведать боли зависти; вновь ощутить сиюминутность этих радостей — и испытать восторг, не омрачаемый знанием, что они преходящи, — вот оно счастье и, по всей видимости, свобода…
— Чем тебе хотелось бы заниматься после окончания колледжа?
— Не знаю, наверно, инженером буду. Я пока не знаю точно, чем бы мне хотелось заниматься. За границу мне точно не хочется. Знаете, мне хотелось бы заняться чем-то вроде того, чем занимаетесь вы.
Майкл засмеялся.
— Но, мальчик мой, я же ничем особым не занимаюсь. Я самый что ни есть дилетант.
— О нет, вы не правы! То, что вы совершили в Имбере, — это же чудо! Хотелось бы мне суметь такое. Нет, я не имею в виду, что смог бы когда-нибудь совершить подобное, нет, я хотел бы просто быть причастным к чему-то чистому и отрешенному от современного мира.
Майкл еще раз посмеялся над Тоби, и они поспорили о том, как следует понимать отрешенность. Майкл не подавал виду, что его глубоко трогает и слегка огорчает явное преклонение мальчика. Тоби видел в нем духовного наставника. Майкл знал, сколь искаженно представление о нем Тоби, но от рисуемого воображением мальчика образа ему все же передалось чувство уверенности в том, что такое возможно. С ним еще не все кончено, нет, не все. Он искоса глянул на Тоби. Для поездки в город Тоби надел чистую рубашку и пиджак, но галстука не повязал. Пиджак он оставил в машине. Рубашка, еще не обмявшаяся после прачечной, была расстегнута, воротничок жестко топорщился под подбородком, и в узкий просвет этой белизны проглядывала смуглая грудь. Майкл вновь отметил прямизну его носа, шелковистость длинных ресниц, застенчиво-пугливое выражение лица — пытливого, нежного, неиспорченного. В нем не было и следа той смазливости, беспокойной подвижности, которые обычны для мальчиков его возраста. Майкл глядел на Тоби, и в нем росла надежда на него, а с ней и радость, которая приходит с лишенной корыстных помыслов надеждой на ближнего.
— Боюсь, мне целой кружки не одолеть, — сказал Тоби. — Это очень вкусно, но для меня крепковато. Нет, спасибо, я больше ничего не буду. Может, вы хотите? — Он вылил остатки сидра в опустевшую кружку Майкла.
Майкл допил, взял еще одну кружку. На стойке он заметил шоколадные конфеты, прихватил их для Тоби. Вернувшись на место, он с удивлением заметил, что за окном совсем стемнело.
— Надо собираться, — сказал он, залпом осушив кружку. Тоби съел конфеты. Быстро пролетело время! Спустя несколько минут они поднялись и двинулись к выходу.
Выйдя во двор, Майкл ощутил страшную тяжесть в ногах. Глупо было пить вторую кружку. Он уже так отвык от спиртного, что захмелел от самой малости. Но он знал, что, едва только сядет за руль, сразу протрезвеет. Они уселись, Майкл включил фары и вырулил на дорогу к дому; за спиной уютно подрагивал культиватор, одна из резиновых рукояток доставала почти до головы.
Ночью дорога выглядела иной: яркой зеленью отливала трава, золотисто-серые фасады домов с высокими окнами вырастали из тьмы и вновь исчезали, таинственные деревья жались друг к другу над длинными пучками света от фар. То и дело попадались кошки: либо перебегали перед машиной дорогу, либо сидели у обочины, и когда на них падал свет, глаза у них ярко вспыхивали.
— Вот ты, Тоби, у нас будущий ученый. Скажи, отчего у людей глаза не горят зеленым пламенем?
— А вы уверены, что не горят?
— А разве горят? Не видел, чтобы у кого-нибудь вот так светились глаза.
— Может, это оттого, что люди всегда отводят глаза? Помнится, в школе нам говорили, будто герцога Монмутского [32] после восстания поймали, когда тот скрывался во рву у Крэнборна, именно потому, что глаза у него при лунном свете ярко сверкали.
— Да, но не так ведь, — возразил Майкл. Тут впереди на дорогу выскочил какой-то зверек, два зеленых огонька полыхнули и скрылись.
— Я так думаю что за зрачками есть какие-нибудь особые клетки, — сказал Тоби, — и все же я абсолютно уверен, что и у нас глаза могут светиться, если направить на них луч света. Давайте попробуем! Я выйду, пойду навстречу, на свет, а вы смотрите — будут у меня светиться глаза или нет!
— Да ты и впрямь естествоиспытатель! — засмеялся Майкл. — Давай попробуем, только не теперь. Подъедем ближе к дому, ладно? Тогда и проведешь свой опыт.
Тоби умолк, и дальше они ехали молча. Немного погодя Майкл услышал, что Тоби зевает.
— От этого сидра меня что-то в сон клонит, — виновато сказал он.
— А ты поспи.
— Нет, что вы, я не засну.
Спустя несколько минут он спал. Краем глаза Майкл видел, что голова у мальчика упала на грудь. Тяжелая физическая работа и изрядная порция крепкого сидра взяли свое. Майкл улыбнулся.
«Лендровер» катился медленнее, чем по дороге в город. Майкл был еще немного пьян, но в пределах допустимого. Из состояния душевного подъема и восторга, пережитого в кабачке, он впал в мурлыкающее довольство, тело его налилось томной тяжестью. Лежа на руле и поворачивая его лишь слабым движением плеча, он тихонько напевал под нос. Тоби склонился вперед и спал как убитый. На повороте его качнуло, и он привалился к Майклу, мягко уткнувшись головой в плечо.
Майкл вел машину как во сне. Коленкой Тоби прижался к его бедру, худенькое тело было теплым, податливым, мягкие волосы щекотали щеку. Внезапное наслаждение от этой близости было столь острым, что на какой-то миг он закрыл глаза и лишь потом опомнился — он же ведет машину. Майкл попытался дышать тише, чтобы не потревожить сон мальчика, но обнаружил, что дышит глубоко и прерывисто. Он слегка замедлил ход «лендровера» и перевел дух. У него было такое чувство, что телесная его оболочка потеряла свои прежние пределы и он ощущает, как опускаются и подымаются ребра не только у него, но и у Тоби. Он боялся громким стуком сердца разбудить спящего.
Медленно ехал он, едва ли не шагом. Если не останавливаться, Тоби вполне может поспать до Имбера. На поворотах Майкл выписывал «лендровером» плавные дуги. К счастью, дорога была пуста. Пусть Тоби просто спит — больше ему ничего не нужно. Майкл с упоением чувствовал себя заступником, и ему вдруг припомнился старый крестьянин, которого он однажды видел высоко в Альпах, — тот сидел на зеленом склоне и стерег пасущуюся корову. Нелепость этого сравнения заставила его невольно улыбнуться. Улыбка так и застыла у него на лице.
На прямом отрезке дороги он рискнул взглянуть на Тоби. Мальчик свернулся около него калачиком — ноги поджаты, руки трогательно сложены, голова свесилась меж плечом Майкла и спинкой сиденья. Белая накрахмаленная рубашка расстегнулась почти до пояса. Майкл перевел взгляд на дорогу, и у него вдруг возникло отчетливое желание просунуть руку к Тоби за пазуху. Мысль эта полыхнула, будто искра, и в следующий миг он уже представлял себе, как съезжает на обочину и крепко сжимает Тоби в объятиях.
