Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
Потом залег на боковую. Здорово проняло. Лежу в счастливом похмелье тихо, как немой. Все мне трын-трава. Такая вот приятная штукенция! Совсем окосел. Страхов явно поубавилось. Соображаю: «Может, зря тягу дал? На кой черт несся очертя голову себе на погибель? Пожалуй, теперь это ровным счетом ничего не значит».
Петька опять не устоял перед искушением похвалить себя:
— Развеял остатки неуверенности, сомнений. Победоносный стук в голове, заздравный мотив, всеохватывающая радость в теле. Спокоен как лед. А, думаю, была ни была, все одно, все едино: или ишак подохнет, или шах помрет. Потом начисто забыл, зачем пришел. Дохлый номер! Глаза слипаются, смыкаются поневоле, носом клюю, голова падает на грудь, точно ее свинцом накачали. Встать невмочь. Сон безумно одолевал. Мешком привалился к дереву.
Всхрапнул, наверное. Очухался, продрал глаза, стряхнул дремоту. Думаю: «Хватит дрыхнуть». Нормально скоротал время, только промерз до костей. Дрожь не могу унять. В животе холодно, будто лягушку проглотил. Чуть не окочурился. Зуб на зуб не попадает. Переминаюсь с ноги на ногу, шепотком заунывно и нервно напеваю: «Уж полночь близится, а Германа все нет». Завелся как испорченный патефон. Приуныл чего-то, не в меру раскис, голову повесил. Даже затосковал. Потом маленько поблукал впотьмах для сугреву. Чувствую теперича ни в одном глазу.
Вспомнил, ради чего околеваю. Не прозевал ли? Нет! Охотничий азарт снова появился. Уходить не хочу, дело-то подходящее, выгодное. Снова ждать вознамерился. Ночь тихая-претихая. Темень такая! Зренье тонет. Не кошка ведь. Ночная бездна притомила меня. Припомнил страхи. В круговороте чувств опять вызрело сомненье, и смятенье растревожило душу. Тут осенило: «Наверное, спросонья выстрел померещился? Наваждение. Испуганное воображение чего ни придумает? Где только ни блуждает человеческий разум в потемках! И все же лишком много случайностей: ребята, выстрел. Не выйдет ли все это мне боком? Насколько помню, вроде не дремал».
— Да ты, небось, на самом деле в штаны наделал! — заржал Славка.
— Да нет! — не обиделся Петя, и его веселый лягушачий рот расплылся в улыбке. — Впрочем, скоро совсем расхрабрился, запрятал в глубоком чреве страх и вернулся к заветному месту. А Иваныч тут как тут, подоспел вовремя. За забором уже стоит, мешки с гречкой держит. «Куда запропал?» — шепчет. Он воистину маг-волшебник. Я раздвинул доски, мешок стал пропихивать. На что-то наткнулся. Замер в нерешительности. Случайно отпустил задрожавшую хлесткую ветку куста и опять вздрогнул как от выстрела. Иваныч с глухим проклятьем присел на мешок. Страх всю плоть мне прожег, но руки горят от нетерпения.
Еще каверзная деталь! Мертвенный свет луны выпугал, потому что кругом выползали и шарахались черные тени. Оторопь взяла. Чуть отхлынет страх и опять подступает. Дрожу как шаловливая девка от проказ. Страсть моя иссякла, померкла. Ну, совсем как замороченный! Обозлился я на себя. Невзначай замечаю: опять тучи сомкнулись, и расползлась непроглядная темень. Сумрачные объятья ночи охватили, предрекая удачу. Темнота в таком деле играет на руку.
Раз пять кряду за мешок хватался. Но вот ведь закавыка: не удавалось его протащить сквозь щель. Получается, дело не на раз-два и в дамки! Абы кто не справится. Это тебе не баклуши бить. Каши я мало ел. Квелым оказался. Вконец измученный, отступил. Воодушевление пропало. Смотрю на мешки разинув рот. Стыжусь. Несподручно Иванычу со мной на дело ходить.
Резиновое подвижное лицо Пети меняло выражение сто раз в секунду. Я с неослабеваемым любопытством изучала интересный артистичный экземпляр, примеряла его на разные роли в школьном спектакле. «Занятный парень. Для нас он мог бы оказаться просто кладом! Жаль, — такое добро пропадает! Вот так и любой талант можно разменять на мелкие звонкие монеты, — взгрустнула я. — А речь какова! Не ее ли обзывала Александра Андреевна «словесным поносом»? Кстати, в меньшей степени, но я тоже им страдаю, когда не в меру заведусь».
А Петя вдохновенно продолжал:
— Надо отдать должное Иванычу, с большой натяжкой можно назвать его стариком. Подсобил. Чуткий сердцем. Сам в момент мешки через забор перекинул! Тщательно сработал. А для меня «амуниция» тяжелой оказалась. Максим по своей природной жадности очень большие мешки передал. Тут Иваныч приказал: «Твой черед пришел вкалывать. В самую пору. Шибче беги. У меня не больно заленишься». И подсобил, на спину мне первый мешок взвалил.
Удирал я напрямки по-тихому. Предварительно осмотрелся, разведку сделал. Потом пробирался задворками. Осторожно миновал длинные порядки изб, огороды. По пути рухнул пару раз наземь со всего маху. Ругнулся, что дальше носа ничего не видать. Чувствую, ногу на коленке раскровянил. Видать, напоролся на острие. Испугался. Мало ли что? Покамест нет заражения, грязь у колонки смыл. Заодно раздобыл палку и сапоги от пудовой грязи ослобонил. Осмотрел пропоротое голенище. Отер пот со лба, раны зализал, перекурил малость.
Потом еле взволок на себя мешок. Мужские игры требуют сноровки! А тут опять луна, предвестница беды, замерцала, открывая нашу тайну. Ночь яркие огоньки-звездочки горстями разбросала по небу. И я как на ладони!.. Должен сразу предупредить: ненавижу луну с детства. Нервирует она меня. Поджилки трясутся. Шевельнулось слабое желание умотаться поскорее к чертям собачьим. Я на карачки! Аж суставы трещат. Ничего, приспособился! Лиха беда начало. Помчался как спятивший кролик. Мешок заносит, мать его... А эта чертова луна то седая и нищая, то капризная, то гордая и злая. Изводила меня, проклятая...
Изнемог, пока три раза туда-сюда мотался. Когда закончил дело, сморенный, измочаленный к Витьке поперся на станцию, потом к Вальке вломился. Столковались насчет цены. Долго не терзался, по первой согласился на его грабительские условия.
Всем по чуток обломилось. Сошлись на двух общих, обычных в наших кругах желаниях. Потом пили, пелюской хрустели, песенки тягомотные пели с бабенками. От ядреного самогона в дрожь бросало. Был смертельно, в доску пьян. До положения риз напился. Совсем память отшибло. Потом закемарил. Когда стало развидняться, домой чуть тепленьким притащился. Только к обеду более-менее потребный вид приобрел. Интересная вышла прогулка, обильная впечатлениями, — закончил Петюня, явно довольный своими подвигами.
— Ну, ты, братец, в больших дозах невыносим! Надоедливый, безостановочный болтун, — рассмеялся Славка. — Словоблудие у тебя в крови.
«Неплохой в принципе парень, не злой, только ведь пропадет бедолага ни за что ни про что, по молодости, по глупости. Худо ему без родителей. Не углядела, упустила Петьку бабушка. Его бы да в хорошие руки, как говорит моя мать», — подумала я, а вслух сказала:
— Твою бы энергию, да в мирных целях. (Я перефразировала бывшее у нас в моде критическое замечание в адрес американских империалистов.)
— И нам подфартило. Мы тоже не лыком шиты, не прошляпили. С Коляном на двоих, пожалуй, на мотоцикл мешков перекидали, а в полдвенадцатого слиняли, смылись втихаря через непролазные кусты. Поразительное коленце выкинули, редкую изобретательность проявили, — гордо доложил Артемка.
— Расскажи, расскажи! — хлынули к нему со всех сторон голоса дружков.
— Опять мочало — начинай сначала! Чего же пешком ходите? — сердито и недоверчиво протянула я.
— Нельзя на краденом богатство делать и копить про черный день, иначе все прахом пойдет, — холодно осадил меня Славка.
— А зачем воруете? Гораздо проще и честнее жить, как все. Нормальные люди не дают волю своим дурным наклонностям. Зачем пристрастились к воровству как к невинной игре? Доведет вас слепая гибельная страсть к деньгам и водке! Некому вас остановить, усмирить и образумить. Можно ведь и получше распорядиться своим свободным временем, — незатейливо рассуждала я.
— Мы не воруем, а снабжаем бедных и удовольствие получаем. Я не чувствую ни малейших угрызений, ни капли горечи. Не от результата воровства я получил удовлетворение, а от соучастия в приключении. Пошли и сделали! Один бы не решился, а вместе легче преодолеть укоры совести, они пополам делятся. А в большой компании и того лучше: вроде их уже совсем нет, — высказался Петька достаточно недвусмысленно, скорей даже очень определенно.
